Thousand spires and thousand bridges

Слэш
Перевод
NC-17
Завершён
65
переводчик
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
128 страниц, 7 частей
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
65 Нравится 23 Отзывы 11 В сборник Скачать

Chapter 3: The Florence of Elbe

Настройки текста
I bet you won’t tell me anything, then?       Маттео начинает понимать, что поездка с Давидом в Берлин — одна из лучших идей, которые у него вообще появлялись за долгое время, и не важно — нервничает ли он или нет. Ему правда нравится вести машину, и все это внутреннее беспокойство и давление ослабевают, когда он и Давид попадают в такую привычную атмосферу общения на стёбе и простых шутках. И не важно, что дорога чертовски скучная, окруженная белоснежными полями и деревьями. Маттео действительно весело. Давид что-то рассказывает и смеется, все кажется ярким и легким, и он едва замечает, что они пересекают границу.       Маттео задается вопросом: быть может, часть этой новой легкости между ними появляется оттого, что они разделили тот самый сокровенный момент под дождем. Или оттого, что просто поделились мыслями друг с другом. Неважно, что это, главное — это хорошо. Маттео откидывается на спинку сиденья и смотрит вперед. Дорога простирается перед ними, обнимая землю, и пейзаж приобретает почти киношное качество, как будто это сцена в фильме, а песня, идущая из автомобильного радио, является саундтреком. Давид переключает радио на классическую поп-станцию, и Маттео улыбается про себя, слушая, как какой-то парень поет о странной любви. Хорошая песня.  — Не знаю, слышал ли ты ее раньше, — улыбается Давид, — но мне она нравится.       Маттео одобрительно бормочет. Музыка успокаивает его, как это часто бывает. Слова песни плывут в его голове, как сон, а ноты текут по венам, расслабляя его. От этого его плечи теряют всякое напряжение, а пальцы барабанят по рулю. Музыка никогда не будет чем-то лишним для Маттео. Это лекарство от онемения. Это воздух, которым он должен дышать. Это жизнь.       Он смотрит на дорогу впереди и думает об улыбке Давида и надеется, что он будет видеть ее в большом количестве во время этой поездки в Берлин. Не обращая внимания на копошение внизу живота, он пытается сосредоточиться на вождении. Давид подпевает песне, откинув голову назад:  — Take me to church, — рассеянно напевает он. — I'll worship like a dog at the shrine of your lies…       Маттео едва узнает песню, которую Давид, как оказалось, включал и раньше. Ему показалось странным, что парню нравится такая классическая меланхоличная песня. Давид вообще не производит такого впечатления, он кажется слишком… собранным, что ли. Однако последние годы натренировали глаза Маттео, и он видит трещины на этой с виду гладкой поверхности. Он знал рисунки Давида, те самые, которыми Давид делился с ним во время Abitur. Давид лишь с первого взгляда такой весь аккуратный и сдержанный. Чтобы его понять — поверхностного взгляда недостаточно. — Offer me that deathless death, Good God, let me give you my life…       Откинув голову назад, Маттео позволяет музыке наполнить его и присоединяется к пению Давида. — Take me to church, I'll worship like a dog at the shrine of your lies, — поют они вместе, и их голоса звучат странно, но красиво.       В Дрездене они останавливаются только после полудня. Маттео паркует машину на стоянке, на которую ему указывает Давид.  — 14:18, — бормочет Давид себе под нос и улыбается. — Точно по расписанию.  — У нас есть график? — удивленно спрашивает Маттео.  — О да, хорошо быть готовым ко всему, — усмехается Давид. — Я подумал, что мы могли бы провести здесь час или около того, осматриваясь, прежде чем двинемся дальше. Маттео кивает, оглядываясь по сторонам:  — Звучит неплохо.       Здесь нет ни снега, ни дождя, и город выглядит прекрасно. Повсюду рождественские огни. Когда Маттео смотрит на все это сейчас, почти невозможно представить себе обломки разбомбленной Фрауэнкирхе и других зданий, лежащих вокруг уже более 50 лет. Но он знает, что это правда. Он все об этом слышал.  — Ты ведь тоже бывал здесь раньше, верно? — спрашивает Давид, когда они выходят из машины. — Да, очень давно. Я помню, что мы видели церковь и некоторые здания, которые были восстановлены. Давид кивает и вздыхает:  — Похоже, мы встречаем истории о военных преступлениях повсюду на этом маршруте, да? — он делает паузу. — Ничего, если мы посетим некоторые места, которые на самом деле не являются главными достопримечательностями? Маттео улыбается:  — Это ты даешь мне машину, Давид. Ты же босс. Давид поднимает бровь и не отводит взгляда:  — И все же я не прочь послушать твое мнение. Маттео сглатывает. Ему это даже нравится. Давид иногда бросает ему вызов, чтобы сказать, что он имеет в виду и чего хочет. Это освежает.  — Я думаю… мне бы хотелось увидеть то, чего я раньше не видел, — говорит он. Давид сияет улыбкой:  — Тогда круто. Значит, посмотрим старые заброшенные здания. Времени — час, и есть так много удивительных мест для посещения в этом городе. Но я выбрал то, которое действительно хочу увидеть.  — Отлично. Давид роется в своем рюкзаке:  — Я всегда забочусь о том, чтобы взять маски для защиты от асбеста и черной плесени, и я всегда беру перчатки, фонарики и кое-что из закусок. И мой телефон, конечно. Заряженный.  — Тебе действительно нравится быть готовым ко всему, — улыбается Маттео и решает на всякий случай взять свои бутерброды. Он надевает рюкзак и смотрит на рождественские огни вокруг них, вспоминая, что он слышал, что в Дрездене куча красивых рождественских рынков. — А мы не могли бы сходить на один из рождественских маркетов? Хотя бы на маленький? — Конечно, — улыбается Давид. — Я не знал, что ты так паришься из-за Рождества, Маттео. Он только бормочет что-то невнятное, но не может скрыть улыбку. Ему нравится, когда Давид дразнит его, и он ничего не может с этим поделать. — Думаю, у нас мало времени, — говорит он, — так что пойдем. Так они и делают. Оставляют машину на стоянке, и Давид идет впереди.  — Куда мы направляемся? — спрашивает Маттео. Давид загадочно улыбается:  — Я видел это здание, когда мы с Лаурой ездили осенью в Прагу, — объясняет он.— Большинство людей, занимающихся такими исследованиями, стараются держать места в секрете, чтобы люди не выслеживали их и не делали плохих вещей.  — Плохих вещей? — Ну, например, вандализм или граффити.  — А, ну ясно, — Маттео поднимает голову. — Хотя я бы подумал, что ты поддерживаешь уличных художников, — улыбается он. Давид фыркает:  — Да, иногда между искусством и вандализмом проходит тонкая грань. Мне нравится уличное искусство, когда серые и скучные стены украшены, и бывает круто. Но дерьмовые пометки на старых особняках — это не очень красиво.  — Ты находил заброшенные особняки?  — Да, вообще-то. На данный момент я посетил несколько зданий: заброшенную психиатрическую больницу, несколько заброшенных начальных школ и несколько церквей.  — Ух ты. — Ага! — Давид не может скрыть своего волнения. Он идет быстрее и даже начинает говорить быстрее. — Эти здания хранят в себе тысячу историй. Я люблю снимать эти места и делиться кусочками их историй в инсте и не только, но в основном — храню для себя. Маттео изо всех сил старается делать более длинные шаги и не казаться совершенно бездыханным:  — Значит, держу пари, ты мне ничего не скажешь о том, куда мы едем? Давид широко улыбается:  — Ты прав.       Довольно скоро они наталкиваются на старое здание промышленного вида, с желтыми кирпичами и разбитыми окнами.  — Это что, фабрика? — спрашивает Маттео.  — Не совсем так, — Давид просто улыбается и идет впереди. Он находит полуоткрытую дверь. — Хм… открыто? Вообще-то, мне не стоит удивляться. Многие места остаются открытыми. Я просто надеюсь, что это не значит, что все испорчено.       Маттео просто напевает и следует за Давидом внутрь. Там немного темно, поэтому Давид протягивает Маттео фонарик и зажигает свой собственный. Когда они заходят внутрь, света из окон становится достаточно, и Давид начинает фотографировать. Они исследуют каждую комнату, и Маттео теряет счет фото, которые делает Давид. Затем, наконец, они выходят на большое открытое пространство, и Маттео открывает рот:  — Бассейн? — удивленно спрашивает он. — Ага! — Давид усмехается.       Бассейн пуст, за исключением дождевой воды в глубине, которая, должно быть, попала через крышу. Она изрядно потрепана. На стенах бассейна есть несколько граффити, но они почти декоративные.       Они смотрят на большое открытое пространство и кричат, чтобы услышать эхо своих голосов. Когда Давид смеется — это самое красивое, что Маттео когда-либо слышал. И его глаза… его глаза сияют.  — Да… ты правда любишь такие постройки, — размышляет Маттео. Давид кивает, улыбаясь:  — Да, это так Я действительно чувствую больше энергии в заброшенном здании, чем в толпе людей. Маттео позволяет своим словам утонуть, когда он оглядывает открытое пространство, простирающееся перед ним.  — Я понимаю, что ты имеешь в виду, — наконец говорит он. — Я тоже люблю такие открытые пространства. Как и церкви. Я, может быть, и не религиозен, но мне все равно нравится открытость и спокойствие в старых церквях. Я думаю, мы можем поблагодарить христианство за это. Некоторые — по-настоящему великолепны.  — И немного Небесной акустики, — улыбается Давид. Потом он смотрит на Маттео, закусив губу. — Я посетил одну красивую старую церковь в Берлине. И там есть заброшенный бассейн, где я еще не был. Я видел только фотографии, и он охуеннее этого. Может быть, я смогу показать тебе. Предложение заставляет все виды бабочек и неизвестных маленьких существ порхать внутри Маттео. Он не может сдержать улыбки:  — Это было бы здорово. Давид на мгновение задерживает на нем взгляд, потом оборачивается.  — Пойдем.        Он спускается в бассейн. Маттео следует за ним, чувствуя легкое головокружение. Они снова становятся детьми, там, в пустом бассейне, бегают вокруг, притворяясь, что плавают. — Мы под водой, — говорит Давид, стоя прямо перед ним, и его глаза сияют от смеха, и все кажется возможным.       И в то же время… Маттео вдруг вспоминает, как однажды, когда он был маленьким ребенком, он плавал с мамой. То есть, он был слишком мал, чтобы плавать, поэтому он лежал на плавательном кругу, а его мама держала его, толкая круг вместе с ним. Но в один момент кто-то закричал, она отвела взгляд, и Маттео поскользнулся. Он упал в темную воду. Это было ужасно. От паники его сердце колотилось о ребра, все тело отчаянно требовало воздуха. Он ничего не видел, не мог найти свою маму и не мог дышать. Затем теплые руки оказались там, потянув его вверх и в воздух, к летнему свету. Он не помнит, что произошло потом, но помнит темноту и страх. Недостаток воздуха. Все тянет его вниз. Иногда он все еще испытывает то же самое чувство одиночества и страха. И он задается вопросом, пытался ли он когда-нибудь, с тех пор как это случилось, просто держать голову над водой. Или, пока он плывет по течению, все в порядке?       Прямо сейчас Маттео чувствует, как что-то тянет его вниз, и это ужасно, но одновременно хорошо. Захватывающе. Это заставляет его чувствовать себя более живым, находясь здесь, с Давидом. Давид в некотором смысле тянет его во что-то страшное, как глубокий омут бассейна, но он также поднимает его вверх, заставляя чувствовать себя в безопасности и как дома. И это все сложнее и сложнее игнорировать.       Давид тоже выглядит напряженным, несмотря на свои игры и поддразнивания. Он смотрит на Маттео и улыбается, улыбается, улыбается. Маттео дрожит и надеется. Может быть, все возможно?..       Они делают вид, что соревнуются, чтобы задержать дыхание, и Маттео чувствует головокружение, глупость и нервозность, а потом… Дэвид подходит ближе. Он целует Маттео. Маттео ошеломленно выдыхает воздух. — Выиграл, — смеется Давид.       Маттео смотрит на него, не в силах отвести взгляда. То, что Давид есть, то, что в нем есть прекрасного, кажется идущим из глубины души; это заставляет Маттео хотеть почувствовать, как его губы двигаются в поцелуе, как его руки следуют изгибам его тела. У Давида ослепительные глаза, но в то же время какие-то нежные, в которых всегда есть частичка тепла. Как будто его душа просвечивает сквозь кожу. Поцелуй был таким маленьким, совсем невинным, и все же, он заставляет кровь приливать к ушам Маттео. — Реванш, — требует он, почти скрипя горлом, и радуется, когда Давид принимает его.       Маттео гудит от предвкушения. Они снова глубоко вдыхают, и на этот раз… на этот раз Маттео знает, что ему нужно быть храбрым. Ему нужно нырнуть в глубокий страшный омут бассейна, ему нужно уйти под воду.       Затаив дыхание, они молча смотрят друг на друга. А потом… Маттео придвигается ближе и видит, как зрачки Давида расширяются. Он делает еще один шаг и прижимается губами к мягким и теплым губам Давида. Поцелуй выходит нежный и осторожный, и сердце Маттео бьется так быстро, что гремит в ушах. Его руки тянутся к Давиду, обхватывая его лицо. Давид отвечает на его поцелуй и крепко прижимает к себе. Маттео чувствует его теплые губы и пытливый кончик языка между ними. Он углубляет поцелуй, делая его сладким и влажным, просто необыкновенным.       Боже, он так сильно этого хотел. Все еще хочет этого. Теплое ощущение сводит его с ума, и он не может не улыбаться в поцелуе. Это немного похоже на какой-то внетелесный опыт, за исключением того, что он также чувствует себя более присутствующим в своем теле, чем когда-либо прежде. Как будто он тонет и, наконец, дышит свободно одновременно.       У него не так много опыта, но во всем, что было раньше и с другими, Маттео не чувствовал себя дрожащим и взволнованным, как сейчас.       На этот раз Давид смотрит на него, и от их нежных поцелуев по телу Маттео пробегают мурашки. Его сердце колотится, и он слышит свое дыхание, каждый вдох тяжелее предыдущего, когда он притягивает Давида ближе к себе. Чувствуя, как дрожат его руки, он наклоняется ближе, чтобы поцеловать Давида еще глубже. Давид целует его в ответ, наклоняясь к нему. Это первый раз, когда Маттео полностью осознанно целует кого-то с тех пор, как встречался с Сарой, и это было странно и неудобно, тогда как сейчас все кажется теплым и таким влажным, и похоже на то, что Маттео не совсем понимает, чего он жаждет еще. — Эй вы!       Кто-то кричит и прерывает их, и Давид отстраняется. Словно в тумане, Маттео замечает человека и собаку, кричащих и лающих на них. Они смотрят друг на друга и убегают.       Внезапно человек и вся ситуация становятся ощутимыми, и Маттео не может удержаться от смеха. Давид присоединяется к нему. Они вылезают из бассейна и бегут на улицу, смеясь, и это волнующе, и сумасводяще, правда, и Маттео не может не думать, что это наконец произошло. Наконец, наконец, наконец. Он не знает, что это значит, и он не знает, чего хочет Давид, но он знает, что это. Они поцеловались. И это не было случайностью. There’s always more to see  — Блять, ты видел выражение его лица? — спрашивает Давид со смехом в голосе. Их бег замедляется до быстрой ходьбы. — Да, оно просто бесценно, — усмехается Маттео, толкая его в плечо. — Мы устроили ему шоу, да?  — Да не то слово! Они смотрят друг на друга и снова смеются.       Однако, по мере того, как их хихиканье и смех затихают, Маттео чувствует, как между ними нарастает робкое молчание. Как будто они оба знают, что целовались, но ни один из них не осмеливается говорить о том, что это значит. Давид продолжает улыбаться, и Маттео тоже. Он невольно тычется плечом в плечо Давида, словно говоря: «ты мне нравишься», но не произнося этого вслух.       Давид немного замолкает, когда они приближаются к части города, где больше людей, и бормочет что-то о поиске туалета. К счастью, они находят небольшое кафе, где Маттео покупает кофе, и они оба посещают уборную. Когда Давид возвращается, он улыбается и выглядит расслабленнее.  — Мой биндер наконец-то достаточно высох, чтобы снова надеть его, — буровит он себе под нос. Маттео кивает и вдруг понимает, почему Давид вдруг так затих. Может быть, он не чувствует себя комфортно без утяжки на людях. Он помалкивает. Кажется правильным позволить Давиду самому решать, о чем он хочет говорить, а о чем нет, когда речь заходит о таких вещах. А как насчет поцелуев? Маттео не может этого забыть. Они поцеловались. Он поцеловал Давида. И не то чтобы он сам себе удивлялся, конечно. Его с самого начала тянуло к Давиду.       Он хотел Давида, когда еще был с Сарой, даже после того, как Давид ясно дал понять, что не хочет, чтобы между ними что-то было.       Когда Сара поцеловала его в день рождения Абди, Маттео открыл глаза и увидел Давида, стоящего в дверях. Встретившись с ним взглядом через всю комнату, с его губами на расстоянии вдоха от губ Сары, он разжег в себе дикий огонь, который, казалось, никогда не угаснет. И когда Маттео отстранился от Сары, он понял, что смотрит на Давида, ожидая реакции, которая так и не последовала.       Давид только улыбнулся и поприветствовал всех. Он стал частью их компании в тот вечер, в то время как Маттео пробыл всю вечеринку, как безжизненный зомби. Теперь он вспоминает, как от широкой улыбки и добрых глаз Сары ему вдруг стало душно. Он хотел поцеловать Давида, но вместо этого Сара поцеловала его.       После той вечеринки Маттео понял, что больше так продолжаться не может, поэтому он порвал с Сарой и решил игнорировать свои чувства, сосредоточиться на школе и забыть обо всем остальном. Сара почти не плакала, что он оценил, но она крепко обняла его, когда они прощались.       А Маттео игнорировал свою влюбленность и продолжал притворяться, что Давид был просто другом. Он уже давно научился хорошо притворяться.       Теперь Маттео смотрит на губы Давида и втайне спрашивает себя, к чему все это притворство. Можно ли спросить о поцелуях, или лучше оставить все как есть?       Он задается вопросом, закончилось ли их время в Дрездене, но затем Давид настаивает, чтобы они сначала нашли Рождественский рынок, и они отправляются туда.       Они находят один из небольших рождественских маркетов, который не совсем в центре города, и Маттео благодарен за это. Он чувствует себя прекрасно, и немного спокойнее.       Они покупают горячий какао и глинтвейн и садятся, чтобы посмотреть, как другие люди проходят мимо них, пока они пьют и едят оставшиеся бутерброды. Это хорошо. Они окружены яркими рождественскими огнями, цветами и запахами, но ничего не чересчур, все просто правильно. Маттео отрывает свой затяжной взгляд от большой рождественской елки в центре, украшенной блестящими шарами и светящимися волшебными гирляндами, обмотанными вокруг нее, и смотрит на Давида.  — Я рад, что мы это сделали, — говорит он. — Ага, — улыбается Давид.       Маттео потягивает глинтвейн и вдыхает аромат свежеиспеченного Рождественского пирога, доносящийся из соседней пекарни среди лотков рождественского рынка. Этот запах напоминает ему о том времени, когда он был ребенком.  — Я не большой поклонник рождественских покупок, но мне очень нравятся такие рынки. Давид усмехается:  — Да, то же самое.       Маттео вдруг чувствует себя немного смущенным, так как он не может перестать думать о том, что произошло в бассейне. Он прикусывает губу, глядя куда угодно, только не на Давида. Затем Давид придвигается ближе:  — Ты кажешься таким крутым и хипстерским, Маттео Флоренци, но ты сентиментальный, знаешь ли. — Да, конечно, — Маттео пытается скрыть, что Давид влияет на него, но его дыхание становится мягче, и он улыбается. — Ты не лучше.  — Возможно. Они улыбаются друг другу. Давид делает еще один глоток из своей чашки.  — Так. Получается, мы провели в Дрездене чуть больше часа, — говорит он, но в его голосе больше радости, чем разочарования. — Похоже на то, — кивает Маттео, упиваясь ощущением спокойствия, растянувшимся между ними. — Тебе удалось увидеть здесь все, что ты хотел? — Да, — пожимает плечами Давид. — Хотя всегда есть на что посмотреть еще. Маттео откидывается назад и наслаждается видом ярких красок и рождественских огней, окружающих их.  — Это точно. У меня такое чувство, что мы могли бы провести здесь целые дни, гуляя, узнавая новое.  — Да, ты прав. Мы, наверное, могли бы, — Давид улыбается. — Конечно, всегда есть возможность вернуться. Что-то теплое проносится сквозь Маттео. Когда Давид говорит так, о будущих возможностях, он ничего не может с этим поделать, это дает ему надежду.  — Да, наверное, — улыбается он.  — Как думаешь, ты еще вернешься в Дрезден? — спрашивает Давид, потягивая какао.  — Думаю, да, — отвечает Маттео, поглядывая на проходящих мимо людей. — Я не так много путешествовал раньше, но это место, кажется, стоит посетить еще раз. — Да, согласен. Я предпочитаю такие места… ну, не знаю, тем же каникулам на лыжах. — Или поездке в свой домик в горах, — добавил Маттео. Давид быстро смотрит на него.  — Ты бы хотел поехать с Йонасом и Ханной? Маттео хихикает.  — Нисколько. Я люблю их, но я был бы третьим лишним. Брови Давида взлетают вверх:  — Ну, знаешь, идея-то неплоха.  — Не знаю, — Маттео улыбается, качая головой. — Мне нравится все, как есть. Сейчас. Я хочу быть с тобой, — думает он, но, конечно, не говорит этого.  — Я тоже пару раз ездил в домик в горах, — говорит Давид. — но я терпеть не мог лыжи. Слишком холодно для меня.  — Значит, тебе нравится городская жизнь? — Маттео хихикает. — Как В Праге.  — Да, — Дэвид улыбается. — Прага — это хорошо. Особенно ночью. Я чувствую себя спокойно, и как будто я принадлежу всему этому, почти как…  — Как дома, — заканчивает за него Маттео. — Точно, — кивает Давид, и на его лице появляется довольная улыбка.  — Мы должны отправиться вместе на одну из этих ночных экскурсий там, — предлагает Маттео, поворачиваясь лицом к Давиду. Он представляет себе, как они крадутся с фонариками по темным, одиноким зданиям. Маттео чувствует, как у него перехватывает дыхание, когда он думает о том, чтобы схватить Давида за руку и поцеловать его там, в темноте. Давид оглядывается, и Маттео чувствует, как его лицо становится теплым. Улыбка Давида становится еще шире, его брови высоко подняты.  — Должны, — отвечает он. Потом он садится. — Ой, подожди, ты же хотел посмотреть мои фотографии, — говорит он, беря фотоаппарат и протягивая его Маттео.       Маттео берет его и начинает рассматривать фотографии. Там много снимков из бассейна, который они только что посетили, и из мест, которые он никогда не видел раньше.  — Ты реально крут, чувак, — говорит он, впечатленный увиденным. Давид слегка краснеет и улыбается, не сводя с него глаз.  — Спасибо, — отвечает он.       Маттео продолжает смотреть и вздрагивает, когда замечает свою фотографию. Он сидит в общей комнате или, по большей части, лежит, на самом деле, глубоко погруженный в книгу. — Эй, я не знал, что ты меня сфотографировал. Давид тянется к фотоаппарату.  — Это вышло… случайно, — бормочет он, — и я не хотел тебя беспокоить.       Маттео отстраняется от Давида, чтобы удержать фотоаппарат в руке. Есть несколько фотографий из их общежития. Некоторые из них просто в помещении, а некоторые с другими студентами, живущими там. В большинстве случаев Давид, кажется, фотографировал без ведома людей, хотя есть некоторые, где улыбаются в камеру. Маттео замечает пару других снимков, где он зависает с Йонасом. Есть еще одна фотография Маттео, где он, положив голову на руки, спит за кухонным столом.       Маттео смотрит на свою фотографию, очарованный светом и тенями на его лице и руках. Он не так уж удивлен самой фотографией. Маттео знает, что у него есть этот уникальный и несколько бесполезный талант — засыпать где угодно. Не то чтобы он все время устает, но иногда у него просто заканчиваются силы, и тогда он не так придирчив к тому, где найти место, чтобы вздремнуть. Время от времени он засыпал и на своих друзьях, однако с Давидом такого еще не случалось. Ему интересно, будет ли это когда-нибудь?  — Знаешь, тебе следует попросить разрешения, — поддразнивает Маттео. — Прежде чем делать такие снимки. — Да брось, — говорит Давид и тянется за фотоаппаратом. — А я в основном так и делаю, ты же знаешь. Я же не виноват, что ты не сразу реагируешь. Маттео смотрит на Давида, как будто не верит в это, но охотно отдает аппарат.  — Сомневаюсь, что хоть когда-то поспею за твоими действиями, — говорит он. — Хотя, наверное, когда я спал, это было бы бессмысленно.       Давид только пожимает плечами и смеется. — Наверное, я не смог устоять. Ты действительно часто засыпаешь, где попало. И освещение было хорошим. Маттео усмехается.  — Освещение было хорошим, ну-ну, — передразнивает он, заставляя Давида закатить глаза и снова рассмеяться. Давид смотрит на фотоаппарат, потом на Маттео.  — Я должен сфотографировать нас здесь, — говорит он. — Могу я это сделать, Херр Флоренци? — Конечно, Херр Шрайбнер. Давид садится ближе к Маттео и умудряется сделать снимок их обоих, с какао, глинтвейном и всем остальным.  — Вот оно. Доказательство того, что мы были здесь, — улыбается Давид.  — Да. О, вспомнил кое о чем, — Маттео берет телефон и быстро фотографирует их. — Мы должны похвастаться о нашей поездке в групповом чате.  — В групповом чате? Во время Abitur мальчики, Ханна и ее друзья, Ханс и Линн сделали общий чат. Это был хороший способ связаться со всеми. — Да, ты не против?  — Валяй.  — Отлично, — Маттео публикует фотографию в чате, и в момент полнейшей эйфории он набирает: пьем в атмосфере Рождества (поездка домой, в Берлин) и добавляет emoji рождественской елки. Давид смотрит на свой телефон и поднимает бровь:  — Мило. — Я знаю, — усмехается Маттео. Затем на секунду он волнуется, потому что вдруг вспоминает, что Ханс знает о его влюбленности в Давида, и Йонас тоже. Маттео очень надеется, что они не будут слишком суетиться по этому поводу. Он не хочет, чтобы они спугнули Давида или что-то в этом роде. Йонас быстро отвечает:  — Интересно, что еще это вы там пьете: D  — Вы едете в Берлин вдвоем? — спрашивает Амира.  — Веселитесь, милашки, до скорой встречи, — комментирует Ханс. Пока все не так плохо. Пока. Маттео отвечает только улыбкой, кладет телефон в карман и надеется на лучшее. Он замечает, что Давид тоже убирает телефон.       Маттео не может успокоиться: что происходит между ними?       Он не хочет давить на Давида, чтобы понять это. Поэтому вместо этого он делает еще один глоток из своего стакана.  — Мы с мамой ходили на рождественские ярмарки, — говорит он. — Редко что-нибудь покупали, но у нас всегда было какао, глинтвейн и что-нибудь поесть. Он чувствует на себе взгляд Давида. — Звучит неплохо… Значит, вы больше не делаете этого? Маттео колеблется.  — Не совсем так. Мама была немного больна, Ты же знаешь, да? Давид кивает.  — У нее были приступы паники и все такое, — объясняет Маттео. — В последнее время ей стало лучше, но я думаю, что мы не разговаривали об этом с тех пор, как я переехал. Хотя мне очень нравилось ходить с ней на Рождественский рынок. Возможно, сделаем это снова, теперь, когда она чувствует себя лучше. — Да, — Давид слегка улыбается. Он выглядит грустным.       Маттео допивает свой глинтвейн и замолкает, раздумывая, следует ли ему спросить то, что он хочет спросить, или пусть все остается так.  — Ты все еще любишь Рождество? Я имею в виду, с семейными хлопотами всегда все усложняется, верно? Давид медленно кивает:  — Семейные хлопоты. Угу, — он некоторое время молчит. — Мне нравится Рождество, которое мы с Лаурой проводим вместе, — наконец говорит он. — И у меня действительно остались приятные воспоминания о Сочельнике, о подарках и прочем, конечно. Но праздники вызывают у меня смешанные чувства, знаешь. Это такая семейная вещь, что ее трудно игнорировать. Маттео кивает:  — Да. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Давид встает. — Думаю, нам пора идти. — Хорошо, — кивает Маттео и тоже встает. — У меня задница уже околела. Так. Все еще моя очередь вести? Я знаю, что ехал сюда, но я не против еще раз сесть за руль. Давид долго смотрит на него.  — Безопасно ли ехать после того глинтвейна, что ты выпил?  — Да. В этой маленькой порции не может быть много алкоголя. Он выйдет из меня еще до того, как мы доберемся до машины. — Ну окей. Атмосфера между ними становится немного более мрачной и тихой, когда они идут к машине, но Маттео не против. Они кладут рюкзаки на заднее сиденье и покидают Дрезден. Why do you do this?       Когда они едут дальше, между ними возникает новая тишина. Давид выглядит задумчивым и даже не включает радио. Маттео ловит себя на том, что одержим их поцелуем в пустом бассейне и тем, как губы Давида касались его губ.       Он так долго пытался заставить свои чувства исчезнуть, а теперь, когда они поцеловались, он не знает, что делать. Глядя на Давида на пассажирском сиденье, он понимает, что его чувства, скорее всего, не исчезнут сами по себе. Особенно сейчас.       Возможно, их поцелуй был просто его фантазией, просачивающейся в его сознание. Но когда он вспоминает тепло губ Дэвида и его руки на пояснице, Маттео понимает, что это было на самом деле.       Он просто хотел бы знать, что думает об этом Давид. Прямо сейчас, Давид кажется глубоко погрузившимся в свои мысли. Маттео всматривается в его лицо, чтобы понять, о чем он думает, но прочесть его невозможно. Напряжение в машине ощутимо. Маттео обнаружил, что молчаливые моменты с Давидом могут быть мирными. Это молчание, однако, совсем не мирное. Оно висит в воздухе между ними, грызет его внутренности. Давид смотрит в окно. Не важно, что они окружены на многие мили полями — Давид, кажется, не решается взглянуть на него. Может быть, он сожалеет обо всем этом. О поцелуе. О совместной поездке. Может быть, он хочет убежать от него прямо сейчас.       Маттео включает музыку, чтобы успокоить нервы. Некоторое время они едут молча, музыка — единственное, что их разделяет, и от молчания Давида у Маттео снова скручивается живот. Он ненавидит это чувство.       Когда они выезжают на открытое место, Маттео начинает задаваться вопросом, действительно ли он должен попытаться выяснить, чего хочет Давид. Во всяком случае, он должен попытаться выудить какие-то намеки. Он хотел бы снова увидеть того самого Давида. Давид молчит, даже когда Маттео выключает музыку.  — Мы можем поговорить? — спрашивает Маттео. — Конечно, — отвечает Давид. Его голос звучит обыденно, но в то же время, его напряженность напоминает Маттео о первой встрече с ним. Или когда Давид сказал ему, что он транс. — Круто, — бормочет Маттео. — Хм. Мне просто интересно. Как это понимать? Он еще не придумал, что хочет сказать Давиду, и вместо этого говорит первое, что пришло в голову. Тут Давид поворачивает голову и смотрит на него.  — Как это понимать? — спрашивает он с выжидательным выражением на лице. — Что ты имеешь в виду?       Огромный грузовик проезжает мимо них, нарушая задумчивость Маттео. Выражение лица Давида так отличается от прежнего, когда его лицо загадочно усмехалось, а его мягкие губы были на губах Маттео. Он все еще чувствует тепло, когда думает о прикосновении пальцев Давида к спине и волосам. Маттео жаждет снова увидеть улыбку Давида.  — Не знаю, — говорит он и пытается начать все сначала. Давид смотрит на него и ждет.  — Я просто подумал… может быть, мы могли бы встретиться как-нибудь на каникулах? — осторожно спрашивает Маттео. Он делает глубокий вдох, задерживая дыхание, но Давид начинает нервничать. — Я имею в виду, я знаю, что тебе, вероятно, нужно поехать домой и все такое, — говорит Маттео в тишине, хотя он действительно не знает, с чего Давид когда-нибудь захочет снова увидеть свою мудовую семейку, но это не его дело, — но, может быть, в понедельник? Или через неделю после Рождества? Лицо Давида немного мрачнеет.  — Нет, я, наверное, просто увижу тебя в Праге, понимаешь?  — М… подожди, — Маттео останавливается, слова догоняют его. — Ты о чем это?  — Я не поеду домой, — осторожно объясняет Давид. — Я не поеду домой к своей семье.  — Куда же ты тогда поедешь? — недоумевает Маттео. Давид пожимает плечами:  — Наверное, просто собираюсь… отправиться куда-нибудь дальше. Весь воздух в машине внезапно застывает. Маттео чувствует, как у него отвисает челюсть.  — Так что, ты просто собираешься… ехать обратно в Прагу? — он фыркает, уверенный в том, что Давид шутит. Давид неловко ведет плечом.  — Я имею в виду, не сразу. Наверное, сначала я остановлюсь и поем. Может быть, немного отдохну.  — Я думал, ты тоже едешь домой на зимние каникулы, — говорит Маттео. Он кажется озадаченным. Он чувствует себя озадаченным. Тогда почему Давид предложил подвезти его? — Нет, я уже много лет не возвращался домой, — пренебрежительно отвечает Давид. — Я, наверное, просто отдохну в Праге и поужинаю с сестрой на Рождество, — он неловко ерзает под недоверчивым взглядом Маттео. — А еще поготовлюсь к занятиям в следующем семестре. Неужели Давид снова собирается сбежать? Он действительно не хочет Маттео, да? Что ж… получается, он ему вообще не нужен. Маттео слышит, как кровь стучит у него в ушах. Он сглатывает. Его челюсть болит от того, что он так крепко сжимает ее. — Чувак, — говорит он, его голос громко звучит в ушах. — Ты не можешь просто взять и уехать. Краем глаза он наблюдает, как брови Давида ползут все выше и выше по его лицу.  — Хм… вообще-то, могу, — он машет рукой перед собой. — Я только обещал отвезти тебя в Берлин. И все, — он откидывается назад, переворачивая страницу в своей книге, Как бы там ни было, он покончил с этим, независимо от того, что он перевернул мир Маттео вверх дном.       Давид всегда уходит.       Маттео думал, что нашел способ принять это, но на самом деле это не так. они только начали узнавать друг друга лучше снова, и теперь Давид просто убегает? Маттео знает, что он, вероятно, слишком много мнит из того, чего нет, но он не может не чувствовать себя обиженным. Больно и чертовски раздраженно.       Маттео рывком съезжает на обочину, не обращая внимания на гудки машин позади него и испуганный вскрик Давида, когда его швыряет на дверь машины. — Какого хера, Маттео?! — орет Давид, и книга вылетает у него из рук на пол. Он смотрит на Маттео.  — Нет. Какого хера, Давид? — решительно говорит Маттео. — Не делай этого. Не сбегай… не надо. Только не снова!.. Давид замирает.       Они оба тяжело дышат, их ремни безопасности — единственное, что удерживает их, когда они поворачиваются, чтобы посмотреть друг на друга. — Черт возьми, я знаю, что иногда бываю немного чересчур тугим, чувак, и я знаю, что я гей, блять. И тот поцелуй в бассейне, возможно, был не тем, что ты хотел. Но просто… я не собираюсь набрасываться на тебя против воли. Тебе не нужно убегать, — горячо шепчет Маттео, потому что в этом вся суть; у него была хорошая безобидная тихая влюбленность в Давида, но Давид должен был все испортить. — Я могу дать тебе столько гребаного свободного пространства, сколько тебе нужно. Давид пристально смотрит на него. Прикусывает губу.  — Что… нет… я просто подвезу тебя. У меня никого нет в Берлине. Правда. И ты это знаешь, — он вздыхает, и вид у него болезненный, почти горький. — Прости меня за то, что я не хочу оставаться в этом богом забытом городе. У тебя есть я, — думает Маттео, хотя и знает, что это неправильно. Тем не менее, он, кажется, выпалил все прямо сейчас.  — Я здесь есть, — бормочет он. Взгляд Давида смягчается, но он не поднимает подбородка.  — Это круто, но, может быть, я не хочу быть на твоей шее все каникулы. — Раньше я бы купился на это, но не сейчас, — парирует Маттео. Его сердце бешено колотится, и он слишком хорошо знает причины. Он также знает, что ведет себя неразумно. Давид моргает:  — Я… это было… понимаешь… Маттео качает головой, понимая, что давит слишком сильно.  — Мне жаль. Я просто… Конечно, ты не должен быть на моей шее все каникулы, — мямлит он. — Но все же… Думаю, эти поцелуи хоть что-то должны значить. Давид сглатывает.  — А разве нет? — спрашивает он, уставившись на Маттео. — Окей. Конечно. Ну, и что ты хочешь этим сказать? Я хочу, чтобы это, блять, что-то значило. Я хочу тебя. Я хочу, чтобы мы были вместе!.. Но Давид этого не хочет, и Маттео это знает. Давиду нравится быть одному. И он уходит. Снова.  — Я не знаю, — мямлит Маттео, решив дать Давиду необходимую дистанцию. Никакого давления. Он пытается подобрать правильные слова, чтобы не оттолкнуть Давида. — То, что произошло… было чем-то вроде вызова, да? Он молча надеется, что Давид будет протестовать, но этого не происходит. Давид откидывается на спинку сиденья и кивает:  — Наверное. Так что я думаю, это было вроде как просто. Знаешь… типа, игра? — бормочет он, снова глядя в окно. — Ты ведь это хочешь сказать, да?       Лицо Давида невозможно прочесть. Узел в животе Маттео сжимается все сильнее, и он чувствует боль в груди, и ему кажется, что он под водой и почти без воздуха. Нет. Это совсем не то, что имеет в виду Маттео. Для него все происходящее между ними — далеко не игра. Но это не имеет значения. Кажется, для Давида все — лишь игра. Ему лучше не раздувать из этого ничего важного. — Наверное, — говорит он, но не может продолжать. У него щиплет глаза. Давид смотрит на него, и Маттео видит, что он колеблется, а может быть, даже обеспокоен. Но то, что он колеблется или обеспокоен, трудно понять точно.  — Хорошо, — шепчет Давид. Маттео делает глубокий вдох, пытаясь очистить свой разум. Давид очень хочет вернуться в Прагу. Это просто не имеет смысла:  — Но… зачем тебе ехать четыре часа в обе стороны без всякой причины? — он требует ответа.  — Ничего страшного, — говорит Давид, почти глотая слова. Маттео это не волнует.  — Зачем же ты тогда вез меня сюда? — настаивает он, протягивая руку, чтобы схватить Давида за локоть и не дать ему отвернуться. — Зачем, Давид? Давид отдергивает руку назад:  — Потому что мне так хочется, ясно? — он стреляет взглядом в ответ. Но Маттео не может отпустить его, не сейчас.  — Отчего так?       Давид переводит дыхание и отдергивает взгляд. После его глаза скрыты и уязвимы. Он все время смотрит на свои ботинки:  — Ничего страшного, черт возьми. Да забей ты уже на это. — Просто скажи мне, — мягко говорит Маттео. Он не может отвести глаз от Давида. Давид поднимает взгляд, выглядя встревоженным. Его глаза широко раскрыты. Какое-то время Маттео думает, что Давид просто отказывается отвечать. Поэтому он почти не слышит тихих слов, Когда Давид наконец открывает рот, выглядя обиженным:  — Ты просто выглядел таким грустным. Я не мог… я не могу допустить, чтобы ты застрял там, ведь ты не хотел этого.       Внезапно машина кажется слишком маленькой, и Маттео нервничает, но именно так, как перед тем, как они поцеловались.  — Ты отвез меня домой, потому что не хотел, чтобы мне было грустно? — спрашивает он. Его голос дрожит, но он ничего не может с собой поделать. Он не может поверить в то, что слышит. Давид отворачивается, его щеки покрываются румянцем.       Маттео вздыхает, не зная, что и думать. Он понимает, что пребывание в Берлине, возможно, не так уж сильно искушает Давида. И все же он не хочет, чтобы Давид возвращался в Прагу посреди ночи.  — Ладно. Я понимаю, что ты хочешь вернуться. Но ты должен хотя бы остаться у меня на ночь, ты же знаешь. Мия в отъезде, и новый жилец тоже. У тебя будет своя отдельная комната. Ты не можешь так поздно возвращаться в Прагу. Что-то новое мелькает в глазах Давида, но потом исчезает. Он стискивает зубы:  — Я уже говорил, что не могу быть обузой. — Черт, ты не обуза, Давид! Ты не можешь просто… перестать быть таким упрямым? — Да, хорошо, — говорит Давид, но теперь его голос звучит не так раздраженно. Он качает головой, глядя на руки Маттео, сжимающие руль, как будто он пытается задушить его. — Может быть, я могу, если ты можешь. Для кого-то другого это не прозвучало бы как-то особенно, но Маттео принимает это за то, что есть: шанс успокоиться и поговорить.  — Я не упрямый, — ворчит он, молчаливо возвращаясь к их предыдущему поддразниванию. Он вспыхивает от удивления, когда Давид издает удивленный смешок. — Да уж, чувак, — говорит Давид. — Просто… просто сосредоточься на дороге, Маттео. Я устал смотреть на эти белые поля, — говорит он. Давид улыбается, все еще качая головой, когда Маттео заводит машину и выезжает на дорогу  — Но ладно. Я подумаю об этом. Идет? Маттео кивает:  — Идет.  — Итак, ты считаешь, что сможешь немного проехать, не напугав меня до смерти? — спрашивает Давид, все еще улыбаясь. — Конечно, если ты будешь хорошо себя вести.  — Конечно, буду, я же хороший мальчик. — Да, хороший мальчик, который вламывается в заброшенные здания, — улыбается Маттео, поправляя свою плоскую кепку, когда они возвращаются в легкий ритм дразнящего подшучивания, почти как он с Йонасом или другими парнями, за исключением того, что он не смотрит на губы своих приятелей и не задается вопросом, какие они на вкус. С Йонасом, во всяком случае, уже нет. Через некоторое время Давид вынимает пакет с чипсами:  — Хочешь? — спрашивает он. Его тон мягок, и Маттео видит в этом что-то вроде перемирия.       Улыбаясь, он хватает несколько чипсов и съедает их. Он смотрит на дорогу впереди, цепляясь за мысль о том, как они целовались. Это было реально, и хотя Давид более или менее отрицает это, воспоминания теперь принадлежат Маттео. И пока они едут дальше, он думает: по крайней мере, это у меня никто уже не отнимет. Потом смотрит на приборную панель и замирает:  — Черт, нам нужно зарядить аккумулятор, — говорит он Давиду.       Давид наклоняется над средней панелью, чтобы посмотреть на приборы, и Маттео делает все возможное, чтобы оставаться неподвижным и не вздрагивать от теплого, мягкого прикосновения плеча Давида к его боку. Темная голова Давида чуть ниже подбородка. Если бы он чуть наклонился вперед, то почувствовал бы его запах. Он действительно вздрагивает тогда, потому что черт, его запах? Он совсем поплыл, блять, полдня в машине с Давидом, и ему уже приходится силой сдерживать себя, чтобы не наброситься на этого парня.  — Да, похоже, что надо, — наконец, говорит Давид, и Маттео честно нужна секунда, чтобы вспомнить, о чем они вообще говорили.  — Ну, мы не так далеко от Шварцхайда, там можно найти зарядную станцию, — резюмирует он.       Давид откидывается назад, кивая в знак согласия. Маттео заставляет себя больше не оглядываться. Они действительно целовались, но Давид еще раз дал понять, что хочет уйти. Это, вероятно, означает, что он не хочет, чтобы у них с Маттео произошло что-то еще. Так. У них осталось всего пару часов. Маттео вполне уверен, что сможет сделать это, не выставляя себя полным придурком. Ему просто нужно сосредоточиться, и он будет в порядке.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.