Thousand spires and thousand bridges

I think I’ve been holding myself from falling in love with you all over again       Они катятся в Берлин в полной темноте. Маттео все еще чувствует странное головокружение и надежду. Он до сих пор понятия не имеет, чего хочет Давид, но между ними определенно что-то происходит, и Маттео не может перестать улыбаться. Давид продолжает закатывать глаза, но тоже улыбается, когда думает, что Маттео не видит.       Маттео смотрит в окно, замечая, как город меняется вокруг них, пока они едут. Они проезжают через пригород, ряды однообразных домов и аккуратно подстриженных газонов, затем районы с большими предприятиями и фабриками. Это хорошо известное сочетание старинных зданий и современной архитектуры. Они едут по улицам с дорогими магазинами и гладкими черными и стеклянными фасадами, проезжают через части города, которые бедны захудалыми ломбардами, винными магазинами и грязными супермаркетами. Берлин весьма многолик. А еще здесь много мостов, которые нужно пересечь. Берлин — это тоже просто… дом. Маттео знает, что Давид испытывает более смешанные чувства к этому городу, но для него это дом. Это то, что называется нормальным.       Однако, чем ближе они подъезжают к старому району, тем более беспокойным начинает себя чувствовать Маттео. Давид еще не сказал, что собирается делать. Маттео не хочет, чтобы он возвращался в Прагу. Не сейчас, когда все так ново. Но если и есть одна вещь, которую он узнал в этой поездке, так это то, что он не может цепляться за кого-то, кто этого не хочет. Потому… он ничего не может сказать сейчас. Не сразу.       Они попадают на красный свет, и Маттео ждет, прежде чем повернуться к нему лицом и выпалить:  — Ничего, если я расскажу другим?       Давид выглядит испуганным, хотя, по правде говоря, Маттео как бы спровоцировал его.  — Что расскажешь? — спрашивает он. — Кому именно? — он ставит машину на стоянку, пока они ждут, чтобы он мог повернуться на своем сиденье и посмотреть на Маттео. Он выглядит таким серьезным, сосредоточившись на словах Маттео, и Маттео не знает, что может сделать, чтобы не сократить расстояние и не поцеловать его. Но он сдерживается.  — Ну, знаешь, Хансу, Линн и парням. Насчет… ну ты понимаешь… — он поднимает руки и с хлопком опускает их на колени. — Что мы… ну, вроде как … вместе. Обе брови Давида на этот раз высоко подняты, говоря: «Ты что, блять, серьезно сейчас?»  — Ты имеешь в виду наши поцелуи в заброшке, на стоянке и… ну… в других местах? — криво усмехается Давид. — Ты хочешь рассказать об этом другим? Маттео сглатывает, колеблется. Просто смешно, как трудно спросить то, что он хочет спросить.  — Ну, я не хочу говорить именно это, но, — он делает паузу лишь на долю секунды, — может быть, все-таки между нами что-то есть? — Серьезно? Тебе это интересно? — уголок рта Давида приподнимается в крошечной, очаровательной улыбке. Светофор переключается, и он снова заводит машину. — Я серьезно, — говорит Маттео, сцепляя руки на коленях, сжимая и разжимая пальцы. — Ничего, если я расскажу другим? Я не буду этого делать, если ты хочешь, чтобы мы держали это при себе, но… По крайней мере, я могу проболтаться Хансу… Давид протягивает руку и нежно касается колена Маттео.  — Только если ты сам захочешь, — серьезно отвечает он.       И Маттео знает, что Давид просто хочет быть добрым и понимающим. Но Давид гребаный идиот, если он не понимает, что это способ Маттео спросить «мы вместе или нет?!».  — Но я не знаю, что именно я могу сказать, — беспомощно говорит Маттео. Он смотрит вниз на руку Давида, лежащую на его колене, и наблюдает, как Давид поднимает ее, чтобы схватить его за предплечье, крепко сжимая пальцами чуть ниже локтя Маттео.  — Тогда, может быть, это твой ответ на данный момент, — спокойно говорит Давид. — Ты можешь рассказать о нас всем, если захочешь. Просто… Избавь их от подробностей о моей работе языком, пожалуйста.       Маттео издает слабый смешок. Это должно быть похоже на облегчение, Маттео знает, что Давид дает ему полное разрешение отступить, или рассказать другим, или сделать все, что ему нравится. Свобода от этого головокружительна. И он действительно хотел бы знать, чего хочет сам Давид.       Ну, может быть, он сможет быть первым, кто скажет, что он хочет, на этот раз. Вместо того, чтобы намекать о желании большего, чем дружба. И тогда Давид может принять это или уйти. Он делает глубокий вдох и отпускает себя. Одна только мысль об этом ужасает. Одно можно сказать наверняка: Маттео точно знает, чего он хочет на этот раз. И это неплохо. Ему просто нужно больше мужества, чтобы сказать это вслух. Когда он смотрит на Давида, тот быстро оглядывается, прежде чем снова сосредоточиться на дороге.  — С тобой все в порядке? — Да, — кивает Маттео.       Он молчит, пока они проезжают последние несколько кварталов до его старого района. Давид продолжает поглядывать на него, и если бы Маттео не был так погружен в свои мысли, он мог бы подразнить его и сказать, что он тоже может видеть, когда Давид смотрит.  — Я сказал своим родителям и сестре о том, что я транс, потому что я хотел этого, — тихо говорит Давид через несколько минут. Маттео удивлен поворотом их разговора, но благодарен. Он выжидающе смотрит на Давида.  — И какое-то время все было очень плохо, — продолжает Давид. — Я вроде как жалел, что не мог взять свои слова обратно. Это почти сломало меня. Но потом я уехал, и я понял все сам, и с Лаурой. Теперь я изучаю то, что хочу, и больше не чувствую страха. Я знаю, что иногда мне все еще страшно, как я говорил тебе тогда в Люббенау, но не так, как раньше. Все довольно хорошо. Я никогда не думал, что у меня может быть такое. Давид улыбается, ведя машину, его щеки пылают ярким румянцем, зубы почти слепят в полумраке автомобиля. Маттео не может отвести от него глаз.  — Вся моя жизнь… принадлежит мне. Все, что я делаю, это из-за меня. Я не знаю, как это описать, но теперь я чувствую себя собой.       Маттео просто слушает, в горле у него пересохло, он не может придумать, что сказать. Давид выглядит каким-то юным, дерзким, и на долю секунды Маттео почти болезненно завидует ему. В основном, однако, он тоже хочет иметь это чувство. Давид снова кладет руку на колено Маттео.  — Вот как обстоят дела со мной. Вот почему я не могу дать тебе прямой ответ. Ты знаешь, что можешь доверять своей семье и друзьям.  — Но ты ведь тоже их знаешь, — возражает Маттео. — Ты знаешь Йонаса и парней и даже встречался с Хансом и Линн. — Ну, ты все равно знаешь их лучше, чем я. — Да, может быть, — Маттео знает, что его друзья и семья поддержат его. Так было до сих пор. Кроме того, он знает, что определенно задал Давиду неправильный вопрос. Прежде чем Маттео успевает что-то сказать, Давид подбородком указывает на здание впереди.  — Это там наверху, да? Они уже у дома Маттео.       Когда Давид съезжает к обочине, Маттео смотрит на знакомое здание перед ним и кивает самому себе. Он чувствует, что принял решение.       Он снова натягивает куртку и выходит, поправляя на голове плоскую кепку и собираясь схватить сумку с заднего сиденья. Давид паркуется и следует за ним, и они стоят, несколько неловко, на тротуаре, ведущем к дому. — Что ж, — говорит Маттео, несколько напыщенно. Давид приподнимает бровь, но это кажется нежным. Он улыбается:  — Что ж.       Маттео терпеть не может прощаться, даже если это ненадолго. И он ненавидит неуверенность. Это вообще прощание? Или Давид решил, что может остаться ненадолго? — Спасибо, что подвез меня, — говорит Маттео. — Это было классно. — Здорово, да?  — Да, — краснеет Маттео. Он не знает, что сказать. Он только знает, что его тянет к Давиду так, как никогда раньше. Он знает только, что хочет все время ощущать прикосновение его губ и рук. Он знает только, что хочет попросить Давида остаться, но не знает, как это сделать. — Наверное, я должен… — начинает Давид, но не успевает закончить.       Импульсивно Маттео бросается вперед и целует Давида в губы. Это должно было быть маленьким жестом на прощание, но как только их губы соприкасаются, Маттео уже желает большего, увеличивая напор.       Давид чуть не задыхается от этого прикосновения, и все… Маттео заканчивается. Он стонет, открывая рот и проводя языком по губам Давида, пока тот не открывается ему навстречу и не впускает Маттео внутрь. Маттео поднимает обе руки вверх и обхватывает ими плечи Давида, но он не может держать их неподвижно, его пальцы скользят вниз по шее и вокруг спины, прослеживая формы его бицепсов и локтей под свитером. Он отрывает свой рот от Давида и тянет его вниз по дуге горла, наслаждаясь тем, как Давид откидывает голову назад, чтобы дать Маттео больше места, его сердце колотится о язык Маттео через тонкую кожу на шее.       Маттео позволяет своей правой руке скользить вниз, еще вниз, пока она не оказывается высоко на бедре Давида, крепко сжимая его. Давид тянет Маттео за плечо, поднимая его, чтобы снова разбить их рты, но затем, наклонив голову, Давид смягчает это, отступая, чтобы поцеловать раз, другой, прежде чем закрыть рот Маттео и переплести их языки, сердце Маттео колотится так сильно, что у него болят ребра. Где-то хлопает дверь, и Маттео с Давидом отскакивают друг от друга. Они смотрят друг на друга и хихикают.       Маттео чувствует, что краснеет. Черт, все, чего он хочет, это убраться куда-нибудь и побыть с Давидом наедине, но он знает, что его старые соседи по квартире, вероятно, стоят у окна, ожидая, когда Маттео войдет внутрь, и он все еще не знает, чего хочет Давид. Самое время задать правильные вопросы. — Послушай, — торопливо говорит он, делая шаг ближе, — я должен попасть туда до того, как Ханс выйдет и затащит меня внутрь, но ты уже решил, что будешь делать? Ты вернешься или останешься? Давид смотрит на него, но он не выглядит нерешительным. Похоже, он чего-то ждет.  — Я не хочу давить на тебя, — продолжает Маттео. — Но тебе действительно стоит остаться здесь на ночь. У нас даже есть комната, которую ты можешь занять.  — Да? С чего бы? — С того, что тебе нужно отдохнуть, прежде чем садиться за руль. Потому что я хочу, чтобы ты был в безопасности. И потому что я хочу, чтобы ты остался, — Маттео прикусывает губу, а потом позволяет себе выпалить все это. — Ты мне очень нравишься, Давид. Думаю, ты это знаешь. Ты мне давно нравишься. С самого начала. Пусть ты и сказал, что ничего не хочешь от меня, и избегал меня целую вечность. Что-то болезненное мелькает на лице Давида:  — Мне очень жаль. Маттео отмахивается от него, он не может остановиться сейчас, он должен пробиться сквозь эту стену:  — Просто… я должен знать. Я сказал или сделал что-то глупое? В чем причина? Давид пристально смотрит на него:  — Нет, конечно, нет!  — Я просто подумал, что мог… Или я просто переживаю, что не нравлюсь тебе, Ну, знаешь, так… Взгляд Давида совсем мрачнеет:  — Ты говоришь о том времени, когда мы познакомились? Мы почти поцеловались, а ты все еще думаешь, что не нравишься мне?  — Ну, да. Тебе ничего не нужно было от меня. Ты же сам сказал. — Ты мне очень нравился, Маттео. Я же тебе говорил! — Давид замолкает на мгновение и кусает губы. — Но знаешь, я понятия не имел, как сказать тебе, что я транс. Я даже не знал, готов ли я к отношениям. Я просто был так напуган. Маттео медленно кивает. Он это понимает. И все же…  — Но ты же мне все рассказал. Давид твердо выдерживает его взгляд:  — Да, я наконец осмелился сказать тебе, когда начал становиться частью вашей компании и… ну, когда понял, что мне больше нечего терять. Но потом, когда меня аутнули в школе, я просто закрылся. Маттео снова чувствует, как сжимается его грудь.  — Ты исчез.  — Да. А когда я вернулся, то… — То мы стали просто друзьями.  — Да. Маттео кивает, скорее самому себе, чем Давиду:  — Но ты должен был знать, как сильно нравишься мне. Давид хмурится:  — Как бы я это знал, по-твоему? — Ну, я думаю, что вел себя довольно странно некоторое время после того, как ты сказал мне отступить. И, хм. Наверное, и сейчас бывает такое. Я пытался забыть о тебе, ты же знаешь. Это было просто слишком тяжело.  — Я тоже пытался забыть о тебе, — вздыхает Давид. — Я подумал, что лучше остаться одному. И я сказал себе, что тебе все равно будет лучше без меня.  — Ага… но мне не стало лучше. Как ты вообще до такого додумался? Давид не успевает ответить. — Ты такой классный, Давид, — продолжает Маттео. — Мне всегда было приятно проводить с тобой время. И ничего не изменилось. Глаза Давида широко раскрыты. Он кивает и делает небольшую паузу. Он берет руки Маттео в свои:  — Прости, что я был так… недоверчив с тобой, Маттео. Я вообще-то думал, что для тебя это не так уж и важно. С тех пор, как ты назвал это вызовом.  — Это все неправда… Я думал, что это была твоя идея.  — Черт, я отвез тебя в Берлин, потому что не хотел, чтобы ты грустил, Маттео! — легкая улыбка Давида так неспокойна. Блять. Правильно. Маттео вздрагивает. Он действительно сделал это. Давид вздыхает:  — Мне просто кажется, что я сдерживал себя, чтобы не влюбиться в тебя снова. Или. Я не знаю. Наверное… влюбляюсь все сильнее. Но ты такой удивительный, Маттео. И думаю… я люблю тебя. Вот в чем дело.       Маттео сглатывает. Счастье течет сквозь него, согревая изнутри. Его обычная осторожная улыбка превращается в широкую, которую он, вероятно, никогда раньше не надевал. Во всяком случае, редко. Он не может поверить, что Давид говорит то, что он говорит. Видимо, Давид тоже не может в это поверить. Он смотрит вниз, улыбаясь.  — Блять. Я что сказал это вслух? Маттео продолжает ухмыляться.  — Да… Скажи это еще раз. — Что именно? — дразнится Давид, все еще не глядя на него. Внезапно позади них раздается громкий, отчетливый кашель.  — Может быть, твой друг хочет остаться на ужин? — кричит Ханс, стоя перед их домом и ухмыляясь.       Маттео отодвигается достаточно, чтобы обернуться и посмотреть на Ханса. У него такие же темные глаза и такая же кривая улыбка. Он не выглядит ошеломленным, увидев их, скорее удивленным. Он наклоняет голову набок.  — Иначе вы, ребята, замерзнете здесь, — говорит он. Он на мгновение задерживает взгляд на Маттео, затем тепло улыбается. Маттео оглядывается на Давида с надеждой, трепещущей в животе.  — Что скажешь? — спрашивает он, стараясь, чтобы его голос не звучал слишком отчаянно. — Зайдешь? — он поднимает руки вверх, как бы защищаясь. — Никакого давления, обещаю.       Давид закусывает губу, потом кивает. Маттео улыбается, Давид закатывает глаза, и когда Ханс поворачивается, чтобы провести их внутрь, Маттео мягко тянет Давида вверх по дорожке и в дом. You have that high look on your face again       Они ужинают с Хансом и Линн, и это чертовски приятно. Ханс, может быть, немного часто подмигивает и подталкивает его в бок, но Маттео прощает его. Ханс был рядом с ним, когда он давил на Давида и понятия не имел, почему Давид избегал его, поэтому Маттео может игнорировать часть поддразниваний. Он только надеется, что это не отпугнет Давида. Похоже, этого не произойдет. Давид весь светится от улыбок и продолжает держать руку Маттео под столом.       Пока они едят, Маттео вспоминает, что Давид очень приятный, вежливый молодой человек, каким Маттео редко бывает. Давид говорит спасибо каждую минуту, и встает, чтобы помочь подать блюда. Маттео тоже старается изо всех сил, но он очень голоден, поэтому его внимание сосредоточено на еде, а не на том, чтобы брать на себя слишком много. И Ханс и Линн хорошо его знают, поэтому они просто довольны, что он ест и болтает. Ханс сообщает им о том, что произошло в Берлине, пока их не было, сопровождении кивков и коротких комментариев от Линн. Маттео также пытается рассказать некоторые истории из Праги. В конце концов, однако, он и Давид рассказывают о своей поездке. Все это время слова Давида крутятся у него в голове. Я думаю, что люблю тебя. Он не может в это поверить. И значит ли это то, на что он надеется?       Он почти уверен, что за осторожностью Давида кроется нечто большее, чем он сказал Маттео. И все же… Давид сказал ему, что он думает, что любит Маттео. Дерьмо. Это очень важно. — Приятно видеть, что у тебя все хорошо, Маттео, — замечает Ханс, подмигивая, как раз когда они все замедляют прием пищи. — Да, все хорошо, — бормочет Маттео, продолжая жевать свою еду. На самом деле, все очень хорошо. Правда.       Поскольку его голод отступает, все переключается на Давида. Давид кладет руку на спинку стула, и Маттео слишком остро ощущает тепло, исходящее от его тела.       Маттео чувствует себя наэлектризованным. Он хочет, чтобы Давид был с ним. И когда он смотрит на Давида, он видит, что тот устал и, вероятно, немного ошеломлен. Маттео уверен, что Давид не будет возражать против того, чтобы побыть одному. Как он рассчитывает, с Маттео.       Итак, после того, как они заканчивают ужин, проходит не так много времени, пока Маттео не извиняется за них обоих и не тащит Давида в свою комнату. Он намеренно игнорирует поднятые брови Ханса. Он слишком сильно хочет Давида. Конечно, если Давид тоже этого хочет. Когда они приближаются к его комнате, он останавливается на пороге в нерешительности.  — Хочешь занять другую комнату? — осторожно спрашивает он. — Нет, — говорит Давид, целуя его в щеку, отчего тепло разливается по всему телу Маттео. — Я могу разделить комнату с тобой. Не беспокойся. Маттео улыбается с облегчением, надеясь, что это означает то, что он думает.  — Круто. Давид медленно поворачивается, глядя на его комнату.  — Типа того, — говорит он. — Так она все еще твоя? — Ну, у нас новый жилец, но он согласился оставить кое-что из моих вещей. У меня даже есть запасная одежда на полке.  — Здорово.       Давид подходит ближе, и они наконец целуются. И этот поцелуй, невыносимо хрупкий, дает всплеск ощущений. Все хорошее кажется возможным, даже очень возможным. Маттео чувствует себя бессильным, почти обкуренным. Маттео кладет руки на лицо Давида, мягкость кожи Давида, смешанная с грубым загривком, кажется удивительной. Маттео трется лицом о щеку Давида, тычется носом в ухо, целует его подбородок.  — Знаешь, мне кажется, я тоже тебя люблю, — шепчет Маттео. — Хорошо, — улыбается Давид. Они отступают назад, просто чтобы дышать. И что теперь? Нервы заставляют Маттео дрожать.  — Если хочешь, можешь сначала принять душ, — тихо говорит он.  — Ты хочешь сказать, что от меня воняет? — говорит Давид, поднимая брови. Маттео смеется.  — Нет. Мне нравится, как ты пахнешь, — говорит он, краснея. — Правда. Просто…  — Это был долгий день в дороге, да, я знаю, — смеется Давид вместе с ним. — Спасибо. Я бы с удовольствием принял душ, — Давид открывает рюкзак и роется в нем. — Хм, могу я одолжить полотенце? И, может быть, что-то, в чем спать? Я ничего не взял с собой. — Конечно, — быстро говорит Маттео и идет к своему шкафу. — Боксеры и футболку? — О, да, — Давид делает паузу. — Я должен снова снять свой биндер.  — Отлично. Давид пристально смотрит на него, как будто хочет о чем-то спросить, но сдерживается. — Отлично, — просто повторяет он. Маттео старается не думать о причине молчания Давида. Он протягивает Давиду полотенце и одну из своих лучших футболок и боксеров.  — Я могу показать тебе ванную, — говорит он.  — Тебе и не нужно этого делать. Я помню с той вечеринки. И с тех пор я был здесь с вашей компанией.  — Нашей компанией. Давид слегка улыбается:  — Да.       Когда Давид идет в ванную, Маттео садится на кровать и издает долгий выдох. Должно быть, он затаил дыхание. Он трет глаза. Он устал, но больше всего он нервничает. — Возьми себя в руки, — бормочет он себе под нос и опускается на спину, уставившись в потолок. Это всего лишь Давид. Они будут принимать вещи такими, какие они есть. Он издает стон, потягиваясь на спине. Черт, целый день в машине берет свое. Обессиленный, он закрывает глаза. — Твоя очередь, — говорит Давид, и Маттео вскакивает. Он чувствует головокружение от того, что проснулся и встал слишком быстро, и моргает. Давид стоит посреди своей комнаты в боксерах и футболке, и одного вида его голых рук и ног достаточно, чтобы у Маттео участился пульс. Маттео невольно таращит глаза. — Маттео, — зовет Давид. Маттео закрывает рот и сглатывает:  — Да?  — Ты в порядке? — Давид улыбается. — У тебя опять такой обдолбанный взгляд. Маттео фыркает.  — Ой, Заткнись. Я просто задремал и встал слишком рано, — он делает паузу. — И… ты хорошо выглядишь, вот и все, — он чувствует, как горят его щеки. Давид смотрит вниз, но все еще улыбается.  — Ты тоже не так уж плох, соня. А теперь иди в душ, чтобы мы могли лечь спать. — Да, конечно, — Маттео берет свое полотенце, еще одни боксеры и футболку.       Направляясь в ванную, он замечает почти самодовольное выражение на лице Давида. Он снимает с себя одежду и думает, не принять ли ему холодный душ, чтобы немного успокоиться, но понимает, что слишком устал и нервничает, чтобы выдержать холод. Вместо этого он пытается сосредоточиться на методичном мытье головы и тела. Когда он появляется через десять минут, то дрожит, но не от холода. Он теплый, чисто вымытый, удобный, нервный и очень, очень возбужденный.       Он даже не знает, произойдет ли что-то между ними. Он надеется на это, но сам не знает. Несмотря ни на что, он делит свою комнату с Давидом. И свою кровать. Черт, это может быть сложно. — Давай, — говорит Давид, уже лежа в постели. — Иди сюда. Маттео забирается под одеяло и пытается дышать спокойно. Давид поворачивается к нему лицом. Он поднимает руку и проводит пальцами по волосам Маттео.       Когда Давид наклоняется вперед, пульс Маттео учащается. Маленькая прядь волос падает ему на лицо, упираясь прямо в щеку, но одним быстрым движением большого пальца Давида она отводится в сторону. Глядя в темные глаза Давида, Маттео видит и заботу, и тепло. Рука Давида опускается на его лицо, опускаясь ниже ключицы. Мозг Маттео уже в огне, и кончики пальцев Давида пылают на его коже.       Губы Давида касаются щеки Маттео, и у него перехватывает дыхание. Их пальцы сцепляются вместе. Горячий пылающий огонь пульсирует через Маттео. Легкая улыбка появляется на его лице, и он чувствует, что его щеки розовеют.       Они целуются, и кажется, что мир вокруг них замедляется и ускоряется одновременно. Губы Давида такие мягкие и теплые, что у Маттео кружится голова. Он изо всех сил старается казаться спокойным, но руки у него дрожат.  — Я немного волнуюсь, — признается он дрожащим голосом. — Я тоже, — отвечает Давид.       Что-то оседает в Маттео, и он целует Давида глубже, пытаясь сказать ему, как сильно он хочет этого, губами и языком. И, видимо, Давид хочет показать Маттео то же самое. Он притягивает Маттео ближе. Затем он стягивает с Маттео футболку и целует его в шею. Между ними разгорается огонь. Маттео больше не может сдерживаться, и похоже, что Давид тоже не может. Они прижимаются друг к другу, Маттео прижимается к бедру Давида, Давид теснее прижимается к Маттео. Он издает какой-то звук, смущенно глубокий вздох — словно из чего-то вырывается воздух. Маттео не может поверить, что это происходит, но он не хочет, чтобы это когда-нибудь прекратилось.       Все это заканчивается немного потно и неуклюже, и Маттео обнаруживает, что краснеет несколько раз, но затем Давид тоже, и они возятся с одеждой, ударяются коленями и локтями, но то, что им не хватает изящества, они компенсируют энтузиазмом. И это так мило. Их дыхание поднимается в видимых затяжках, и хотя у обоих выступают прохладная испарина, они согреваются друг другом. В сумеречной комнате их пальцы ласкают кожу друг друга, словно боясь, что более тяжелое прикосновение разрушит пьянящую магию. Они становятся единым целым, одним естеством с одной целью и одним желанием.       Все еще целуя, все еще проводя языком по губам Давида и пытаясь получить более глубокий вкус, Маттео просовывает руки под футболку Давида, проводя ладонями по теплой коже его спины. Давид извивается от прикосновения, прижимаясь ближе, затем откидывается назад, чтобы добраться до боксеров Маттео.       Маттео стонет, почувствовав на себе руку Давида. Он чувствует, как настоящий огонь ласкает его кожу.       Когда Давид надвигается на него, Маттео видит только его лицо, потолок над ним, освещенный лунным светом. Все, что он чувствует — это огонь. Когда Давид обхватывает его обеими руками и выкручивает запястья, Маттео выгибает спину, беспомощно прижимаясь к нему. — Господи, — выдыхает он. — Это так… О боже, Давид, — трудно сдерживаться, чтобы продлить этот момент. Он откидывает голову назад, выгибается и позволяет Давиду действовать.       Маттео не может насытиться ртом Давида, что покрывает его тело горячими, жаждущими поцелуями. Он не может насытиться, проводя руками по тонкой талии Давида и слыша, как тот стонет, когда Маттео целует его в шею.       Давид целует живот Маттео. Маттео смотрит вниз затуманенным взглядом и, Боже, это так хорошо, так гладко и нежно, он хочет делать это всегда, он никогда не хочет останавливаться. Маттео тянется к Давиду. Он не может насытиться им. Он хочет, чтобы Давид навис над ним. Он хочет видеть его лицо. Давид распластывает себя на Маттео, кожа к коже, грудь к груди. Давид трется об него, без конца сжимает и разжимает его плоть. Все, что Маттео думает о том, кто он такой, чего он хочет, не имеет значения. Там нет слов, только ощущение, неправдоподобно нежное ощущение.       Он осторожно толкается в ладонь Давида. Он снова делает выпад, и его просто нет, он больше не может сдерживаться. Маттео не может поверить: они правда делают это.        Давид дрочит ему быстро и уверенно, в то время как Маттео толкается в его кулак, хватая его за спину обеими руками, чтобы почувствовать еще ближе. Маттео чувствует прилив крови и продолжает двигать бедрами, ощущая напряжение и отчаяние, как будто он теряет себя.       Маттео видит вспышки света, мимолетные образы. Он как будто теряет сознание. Это все, только это, он потерян для себя, он никто, он уничтожен, нет никакого Маттео вообще, есть только это, происходящее между ними.       Давид наклоняется вперед и вцепляется в голую кожу чуть выше ворота футболки возле ключицы, кусая ее, и Маттео слышит, как он задыхается от ошеломления. Он впадает в экстатическое чувство жжения и приходит в какофонические конвульсии, издавая нереальные гортанные звуки. В оцепенении после этого он держится за бедра Давида, задыхаясь.  — Я тоже могу потрогать тебя? — спрашивает он, задыхаясь, надеясь, что он не слишком напорист или что-то в этом роде. Он просто хочет, чтобы Давид чувствовал себя так же хорошо. — Да, — выдыхает Давид, улыбаясь, — я трогал тебя, так что… хм, справедливо, что ты можешь потрогать меня, — он дрожью смеется. Затем стягивает свои боксеры и ведет руку Маттео в тепло между своих ног.       Давид приподнимается и выгибается под его руками и губами, и Маттео не может в это поверить. Этому нет конца, — ни конца, ни начала, только это, происходящее между ними. И… О, Боже, Давид выглядит потрясающе, когда он наклоняется к руке Маттео и двигается против его пальцев. — Пожалуйста, Маттео, — умоляет он своим темным, мягким голосом, — пожалуйста, ох… еще, да, ммм… не останавливайся, не надо, не надо… — Черт, ты такой горячий, — бормочет Маттео, настолько ошеломленный, что забывает о том, что не знает, что делает. Это не имеет значения. Давид показывает ему, и Давид такой красивый, и горячий, и… прежде чем он понимает это, Давид издает низкий стон и дрожит от оргазма. Они падают друг на друга на кровати.       Давид, запыхавшийся и раскрасневшийся, выглядит как гребаная идеальная картина, его обнаженное тело мерцает в тусклом свете. Он бесстыдно смотрит на Маттео. — Ух ты, — вздыхает Маттео, не в силах сдержать улыбку. Он прижимается лбом ко лбу Давида, его руки все еще лежат на спине, пальцы время от времени дергаются. — Это было просто охуенно.       Давид отвечает теплым смехом, и вскоре они оба смотрят друг на друга, беспомощно хихикая и целуясь, целуясь, целуясь.       Они садятся вместе, и Маттео утыкается головой в Давида. Он прижимается к груди Давида, не заботясь ни о чем, кроме тепла Давида вокруг него, прямо сейчас. Он чувствует, как поднимается и опускается грудь Давида, ритмичный шум замедляет его собственное дыхание. Рука Давида на его волосах успокаивает его. Где-то в глубине души он осознает, что им есть о чем подумать и поговорить.       Маттео должен знать, чего хочет Давид, после этой поездки обратно в Берлин.       Однако прямо сейчас у него нет сил париться об этом. Когда каждая конечность становится тяжелой, а сердце замедляется до более спокойного ритма, комфорт мягкой кровати под ним и объятия Давида — это все, что ему нужно.  — Так хорошо, — бормочет он, прижимаясь к коже Давида. — Что именно? Маттео улыбается:  — Все. Быть здесь, с тобой.  — Да, правда хорошо, — говорит Давид.       Голос его такой теплый. Маттео ощущает, как Давид шарит рукой внизу, чтобы натянуть одеяло и накрыть их обоих. Маттео чувствует, как сон тянет одолевает его. Он закрывает глаза и тут же засыпает.