***
Леви не стал забывать про самообладание, вступая в перепалку с Эрвином. Он повторял себе снова и снова, что нет ни одной адекватной причины для излишней эмоциональности, но, встречаясь с откровенно безразличным взглядом друга, он искренне не понимал, как ему удается не просто контролировать себя, как это делал Аккерман, а действительно оставаться равнодушным. Масла в огонь беспокойства капитана подливал тот факт, что Смит вел себя так, будто не его идеей было назначение Аккерман на должность капрала, как и то, что в вылазке из опытных бойцов к новобранцам приставили одну лишь Микасу. Разве жизни теперь уже запуганных новичков стоят жизни Аккерман? Когда расположившиеся на поляне разведчики, до этого момента являвшиеся всего лишь серой массой для Леви и командира, засуетились, периодически выкрикивая друг другу указания, Смит нахмурился, а капитан воспользовался возможностью отвести взгляд и выдохнуть. Ханджи пронеслась мимо мужчин, задевая плечом Леви, так что тот обернулся, намереваясь кинуть женщине вслед какую-нибудь колкость, но передумал, не успев даже открыть рот. Он видел, как в примерно сотне метров от их лагеря скакали три лошади с тремя всадниками, один из которых что-то держал за спиной. Леви сделал шаг вперед по направлению к столпившимся разведчикам, но не осмелился сорваться с места, хотя внутри сгорал от нетерпения вперемешку с волнением. Он чувствовал, как позади него стоит Эрвин, и, хотя он не мог увидеть его лицо, Леви был уверен, что оно по-прежнему выражало беспристрастность. — Эрвин, Леви, это выпускники 104-ого. — взволнованная Ханджи махнула рукой перед лицом Аккермана, потому что тот, казалось, вовсе её не замечал. — Вроде все в порядке, но с ними, похоже, ещё кто-то… Зоэ не пришлось договаривать, потому что разведчики, до этого скрывавшие приближавшихся рядовых, расступились, открывая командующим обзор на то, как пропавшие солдаты останавливают лошадей прямо у толпы легионеров. И на то, как с коня Спрингера мертвым грузом падает потерявшая сознание капрал Микаса Аккерман.***
Было трудно не материться, слушая, как из лазарета доносятся сдавленные крики азиатки, которой сейчас вправляли кости. Когда Аккерман увидел, как обмякшее тело девушки жестко приземляется на протоптанную лошадьми тропу, из легких разом выкачали весь воздух. Он побежал вперед, почти физически ощущая ту боль, которая охватила каждый миллиметр тела разведчицы, на ходу отдавая ближайшим солдатам распоряжение тащить носилки. Спрыгнувшая с коня Саша выглядела едва ли не лучше: её белое, как простыня, лицо скривилось от подступавших слез, но строгий взгляд капитана мигом заставил Браус проглотить их. Трясущимися руками она пыталась аккуратно перевернуть Микасу на спину, но подоспевший Леви приказал Спрингеру увести шатенку. Тогда Аккерман был безмерно благодарен Эрвину, который посчитал нужным вернуться в штаб, а не продолжить экспедицию. И вот сейчас, меря шагами коридор около двери, ведущей в медпункт, Леви вдруг понял, что выглядит глупо. Что он вообще здесь делает? Замерев на месте, Аккерман вдруг пришел к странному выводу, никак не облегчавшему его положение: он научился не пускать никого в свою голову, но теперь, кажется, и сам не мог понять, что творится у него внутри. Леви не испытывал трудностей с наведением порядка в своих мыслях, потому что зачастую они были весьма ограничены в своем сюжете. Сейчас же они переполняли голову настолько, что зацепиться хотя бы за одну из них было сродни фантазии. Также было странно испытывать такие непривычные чувства, как смятение и частую встревоженность, а ещё ощущать, как сердце периодически пропускает один-другой удар. Причем особых причин для этого не было. Леви не был глуп, чтобы не рассматривать вариант наиболее очевидной природы такого его состояния — влюблённость. Но он так же не утратил способность мыслить трезво и отдавать себе отчет в том, что никаких небезызвестных бабочек в его животе при виде азиатки и в помине не было. По крайней мере, пока. Едва ли их отношения можно было назвать выходящими за рамки «начальник – подчиненная», а теперь — «капитан – капрал». Аккерман был чутким ровно на столько, сколько требовалось, чтобы уловить изменения в поведении уже бывшей подчиненной: на заданиях она беспрекословно исполняла приказы, следуя за капитаном, а серые глаза уже не метали громы и молнии, что красноречиво говорило о внутреннем взрослении девушки. Леви не мог понять, как он относится к этим переменам; спустя недолгое время раздумий, Аккерман пришел к выводу, что ему по большому счету все равно. Его жизнь стала заметно легче, когда необходимость в укрощении строптивой девчонки отпала сама по себе, да и сама Микаса стала гораздо эффективнее в бою, концентрируя свое внимание на помощи другим товарищам и операции в целом. Тем не менее, сколько бы Леви ни твердил себе, что ему абсолютно по барабану, как там Аккерман к нему относится, глубоко в душе он чувствовал отголоски разливающегося тепла каждый раз, когда снова подмечал несвойственное Микасе поведение. Это тепло казалось ему неправильным из-за своей непривычности, поэтому капитан силился игнорировать его, скрывая давно забытые эмоции за маской полного безразличия. Сейчас же он стоял посреди холодного, пустующего коридора, чувствуя не тепло и даже не пустоту, а растерянность и легкое раздражение, которые пытались обмануть Леви, притворяясь волнением. Он был уверен, что ни о каком беспокойстве о Микасе как о девушке и речи быть не может. Молодой человек тихо приоткрыл дверь палаты, заглядывая внутрь и натыкаясь взглядом на белую ширму, скрывавшую всё происходящее за ней. Решив просто выкинуть из головы весь этот ненужный бред, Аккерман крутанулся на каблуках и под протяжные, полные муки стоны бывшей подчиненной направился в свой кабинет.***
— … Марка с капралом не было. Она вернулась без него, — до ушей Саши доносился разговор, который она не хотела слышать. Она сильнее сжала булочку в руках, не решаясь приступить к трапезе, потому что аппетита, как ни странно, совершенно не было. Сидящие за столом товарищи выглядели не лучше: Эрен нервно ковырял вилкой в тарелке, раздражая противными звуками всех сидящих неподалеку солдат, Армин не мигая смотрел куда-то в стену, а Жан старательно делал вид, что он в порядке, хотя Саша точно знала, что под столом его руки плотно сжаты в кулаки. — Ты думаешь, капрал не смогла его спасти? — Йегер напрягся. — Или… Жан, до это игнорировавший неуместный разговор товарищей, резко встал и бросил испепеляющий взгляд на соседний стол. Сидевшие за ним разведчики разом притихли, не рискуя влипать в неприятности. Кирштайн чувствовал, что готов вот-вот сорваться, но приземлившаяся на его плечо рука не дала потоку отборной брани вырваться наужу. Ханджи Зоэ стояла позади Жана, равнодушным взглядом скользя по сплетникам. — Главное не то, кто что не сделал, а то, что сделали лично вы для успеха миссии. — Ханджи поправила очки на глазах, принимая скучающую позу. — Может, обсудите это со мной? Стушевавшиеся солдаты покраснели, виновато опустив головы. Тон майора Зоэ отбивал всяческое желание не то что обсуждать эту тему дальше, но и разговаривать вообще, потому что, когда в голосе Ханджи не звучало ничего, кроме серьезности, становилось очевидно, что ситуация более, чем нешуточная. Эрен подскочил, порываясь направится прямиком в лазарет, не в силах терпеть эту неизвестность, но Ханджи остановила и его, хватая плечо юноши второй рукой. — Вам стоит пойти на тренировку, а я проведаю Аккерман. — Но, майор… — севший голос Саши был прерван. — Сейчас Микасе нужен покой, поэтому лучше займитесь делом. Рядовые поджали губы, молча повинуясь приказу Ханджи. Когда те в гробовой тишине покинули столовую, майор спустя минуту проследовала за ними, чтобы убедиться в том, что ребята направились на полигон. Проводив спины напряженных подчиненных, женщина поспешила в лазарет, устало потирая переносицу. Ненужные мысли лезли в голову так назойливо, что Зоэ махнула рукой у лица, будто прогоняла муху, в надежде, что они пропадут. Не помогало. Майор знала, что с Микасой все будет хорошо, но сейчас её состояние было нестабильным, что беспокоило ученую. Доверив вправление костей Моблиту, Ханджи решила пройтись до столовой, чтобы отвлечься, но и там ей не удалось скрыться от гнетущей атмосферы ожидания. Женщина поняла, что сбегать нет смысла, поэтому отправилась прямиком в больничное крыло. Холодные стены коридоров штаба давили своей мрачностью и сыростью. Сквозняк гулял по каменному полу замка, посылая по телу неприятные мурашки. Для Ханджи эта прохлада была привычной, но сейчас она как никогда действовала на нервы, лишь усиливая гнездящуюся глубоко в груди тревожность. В коридоре было темно, но слабый свет факела позволил Зоэ безошибочно узнать в скрывающейся за повтором фигуре Леви.***
Микаса спала недолго. Когда она очнулась, большая часть её тела была покрыта бинтами. Каждое движение приносило ужасную боль, которую девушка изощрилась игнорировать, но губы все равно скривились от резких и неприятных ощущений. Оглядевшись, Микаса поняла, что находится в лазарете, но, как именно она там оказалась, вспомнить не могла. Память услужливо подбросила картинки сражения с титанами, встречи с отрядом поддержки, смерти Хаусфорда, а дальше — туман. Воспоминания о гибели Марка яркой вспышкой возникли перед глазами, так что Микасе сразу стало ужасно холодно, настолько она продрогла. На тумбочке стояли три ромашки в стакане — такие медики разведки выращивают в лечебных целях. Цветы показались ей сейчас самой неуместной вещью на свете. В дверь громко постучали, но Микасе никого не хотелось видеть. Она молча поджала губы, отворачиваясь к окну, в надежде, что непрошенный посетитель уйдет, но деревянная дверь палаты с характерным скрипом открылась, пропуская в помещение Ханджи Зоэ. Микаса медленно повернула голову на подушке, встречаясь с задумчивым взглядом майора. По лицу женщины можно было сказать, что та сама не в лучшем расположении духа. Шатенка, не проронив ни слова, присела на стул у кровати азиатки, чем немного удивила девушку. Она не стала ни осматривать раненую, ни информировать о её состоянии. Ученая продолжала молча сидеть, иногда поглядывая на окровавленные в нескольких местах бинты. Аккерман вдруг почувствовала себя крайне неловко: в голове пронеслась уже куча худших сценариев развития событий вперемешку с такими же неутешительными диагнозами. — Микаса, к тебе заходил кто-нибудь? — Ханджи ещё больше удивила девушку, нарушив тишину таким странным, по мнению последней, вопросом. — Я только что проснулась, майор, — Микаса не узнала собственный голос, превратившийся в жалобный хрип. Ханджи наконец-то посмотрела на Аккерман, замечая на её лице растерянность. — Ладно, проехали. Микаса, сейчас твое состояние в норме, но тебе требуется некоторое время для полного восстановления. Боюсь, следующие недели две тебе придется провести здесь. Девушка кивнула, хотя многое оставалось неясным. Предвидя её накапливавшиеся вопросы, Ханджи продолжила: — Новички добрались до места сбора, понеся лишь три… — голос Зоэ слегка дрогнул, — четыре потери. Твои друзья в порядке; после того как мы вернулись в штаб, ты пробыла в отключке около суток… Майор всё докладывала о состоянии девушки, но Микаса её уже не слушала. Ей было все равно, где у нее были переломы, а также и их суммарное количество. Она услышала всю необходимую ей информацию, так что теперь была спокойна. — Майор, — Ханджи запнулась на полуслове, ожидая вопросов Аккерман, — эти цветы… Их принесли мои друзья? Когда увлекшейся разговором с Микасой ученой показалось, что хандра отступила, задумчивость вернулась к женщине в двукратном объёме, погружая в пучину мыслей и догадок. В голове что-то щелкнуло. Ханджи точно знала, что это не мог быть никто из 104-го корпуса, потому что всё это время они были у неё на виду. А еще, потому что за прошедшие сутки у комнаты Микасы побывало всего трое людей: она, Моблит и Леви.***
Грозовое небо полностью олицетворяло душевное состояние девушки. Сгущавшиеся тучи нависли над "кладбищем", давя своей непроглядностью и мрачностью. Весь мир, казалось, погрузился в траур. Было тихо. Микаса сидела на траве у небольшого камня, на котором криво было выбито: "Марк Хаусфорд". Уголки губ натянулись в горькой усмешке, когда азиатка кинула взгляд на небольшой холмик недавно вырытой земли, под которой покоилось всё, что осталось от парня, — форменный значок разведки, который заранее сорвал Жан, и некоторые личные вещи. По правую руку от Аккерман были вырыты еще три могилы, тоже не отличавшиеся размерами. Рядом с каждой покоился букет полевых цветов, которые капрал собрала по дороге. Микаса ненавидела кладбища. Она всячески избегала их и даже, кажется, ни разу не была на похоронах. Сейчас тоже. Аккерман пришла сюда только через час, после того как последний живой солдат покинул место скорби. Здесь был красивый вид. С высоты обрыва можно было увидеть широкие просторы незаселенной территории внутри стен, что создавало призрачную иллюзию мирной жизни. Таких, как Микаса, этим было не обмануть. Даже сидя в полном одиночестве наедине с собственными мыслями и обманчивым чувством свободы, девушка не ощущала ничего, хоть отдаленно напоминавшее спокойствие. Порывы ветра обдували лицо азиатки, развевая короткие черные волосы, но, несмотря на отсутствие шарфа, ей было совершенно не холодно. Она откинулась назад, упираясь руками в немного влажную от недавнего дождя землю и вытягивая вперед ноги. Вслушиваясь в звуки природы, Микаса на мгновение позволила себе забыть, кто она и каково её предназначение. Большую часть своей сознательной жизни она слепо следовала за своим сводным братом, и вот теперь, когда их пути разошлись, она вдруг осознала, что даже не знает, где её место в этом мире. Ещё никогда Аккерман не чувствовала себя более одинокой, чем сейчас. Она снова подтянула колени к подбородку, обхватывая из одной рукой. Это было одной из причин, почему Микаса не любила кладбища: в окружении множества людей, пусть и мертвых, ты всё равно ощущаешь это поглощающее всё естество одиночество. И никто тебя здесь из него не вытащит. Микаса ненавидела все кладбища, кроме одного несуществующего: там, где лежали её родители.***
Когда Леви решил прогуляться, он никак не думал, что, проходя вдоль обрыва мимо кладбища легиона, застанет там сидящую в позе эмбриона бывшую подчинённую, которая по идее должна была находиться в палате. Аккерман был в курсе, что Микасе прописали двухнедельный больничный, и уже было обрадовался, что её отсутствие поможет навести порядок в мыслях, однако вот уже спустя четыре дня раненая девушка, частично обмотанная бинтами, сидит в одной лишь больничной рубашке и куртке разведки на холодной земле, сжимая в руках пару каких-то полевых цветов. Леви отвернулся от Аккерман, не понимая собственной реакции: необъяснимое чувство толкало в сторону разведчицы, но капитан заставил себя стоять на месте, не издавая ни звука. Деревья и негустые кустарники немного скрывали от брюнета полную картину, но он точно знал, зачем Микаса была здесь. Он видел, как несвойственно ей сгорблена спина, как опущены острые плечи и устало наклонена в бок голова — так, что Леви отсюда мог увидеть белые полоски бинтов, обвивавших её шею. Убирайся отсюда. Это не твоё дело. Аккерман стоял, не смея взглянуть в ту сторону. Он сжимал и разжимал кулаки, а на лице застыло такое выражение, будто Леви было больно. Он искренне не знал, чего хотел. Брюнет давно уже разучился отличать собственные желания от обязанностей, но сейчас он чувствовал, ей нужен кто-то. Кто-то особенный. Аккерман был не из числа наивных, чтобы глупо полагать, будто он и есть тот самый человек, который способен поддержать Микасу в это тяжелое для неё время, но так ведь можно и вечность прождать этого особенного. Леви вдруг подумал, как он выглядит со стороны. Словно мальчишка, боявшийся признаться в любви девчонке. Он уже хотел продолжить свой путь, но аргумент в пользу того, чтобы остаться, нашёлся в последний момент: да, они не были близки, но именно он сможет помочь Микасе справиться с горечью утраты, потому что никто больше из её друзей не имел подобного опыта. Никто сейчас не мог понять девушку лучше, чем Леви. Прямо сейчас он хотел стать для неё тем, в ком он сам нуждался несколько лет назад. И только Аккерман повернулся сделать шаг в сторону обрыва, как наткнулся на растерянный взгляд следящих за ним серых глаз.