Я замечаю, что за время поездки он уже несколько раз назвал нас гомосексуалами, причислив меня к их числу. Я никогда не считал себя геем. У меня встаёт на женщин, я ценю мягкое женское тело с плавными изгибами бёдер и грудей. Я женат, и у меня растёт сын. Мне также нравится твёрдое мужское тело и реакции, которые оно выражает при возбуждении, но он — единственный мужчина, с которым я спал за всю жизнь, не считая того первого, недобровольного, случая.
Я бисексуал. Я не гей.
Он видит, как я выбираю серёжки жене, и отворачивается, разглядывая пепельницы, вырезанные из цельного куска хрусталя. Сейчас он молчит, пережёвывая жвачку, хотя до этого, пока мы переходили из зала в зал музея, оказываясь по очереди то под стеклянным дождём, то под куполом огромного кристалла, он почти не закрывал рта от восторга. Мы оба были в хорошем настроении. Пока я не купил подарок жене.
Я передаю ему ключи, и он садится за руль. Он не торопится разгоняться, не уверенный, как поведет себя арендованное авто на мокрой дороге. Но мне почему-то кажется, что если бы он был один, он бы гнал вперёд сквозь дождь, выжимая из мощного мотора максимум, не боясь разбиться. Или, может, наоборот, стремясь к этому…
В салоне негромко играет музыка. За окнами быстро темнеет, тучи перед нами прорезает ослепительный зигзаг молнии. Над головой грохочет гром. Погода в горах обманчива.
Я кусаю губу. Наученный горьким опытом, я не хочу начинать разговор, разбивая повисшую между нами тишину. В конце концов, он знал, что я женат, и я, мать твою, имею право делать подарки тем, кого я люблю!..
Он выключает музыку. Три часа. Я прикрываю глаза. Нам ехать в таком молчании три часа?..
— Жаль, что нам не удалось выпить на природе, — говорю я, следя за дорожками дождя, заливающими боковое окно.
— Жаль, что нам не удалось, — соглашается он. — Но ты можешь выпить, если хочешь. Я могу вытащить бутылку из багажника.
Почему нет?
— Останови. Я сам вытащу.
Он притормаживает у знака остановки.
— Сиди, — командует он, когда я открываю дверь, и выходит под дождь. Через пару минут возвращается обратно, протягивая мне открытую бутылку. С его волос капает вода, плечи и спина черной футболки, в которой он сидел в салоне, промокли.
— Включи печку, чтобы поскорее обсохнуть.
Он с усмешкой смотрит на меня.
— Боишься, что я простужусь и умру?
— Боюсь, — киваю.
— Это хорошо.
— Что хорошо?
— Что боишься.
Идиотский диалог, полный неясных намёков. Я глотаю вино из горлышка бутылки, не замечая его горький вкус. Что за дебильная погода. Ненавижу дождь.
— Как ты живёшь в Питере? — спрашиваю я после очередного глотка. — За пять дней, которые я провёл с тобой, четыре с половиной лил дождь.
— Лучшая погода для суицида, — говорит он, глядя в лобовое стекло, по которому бегают дворники.
Разговор снова затухает. Я пью вино. Ну почему всё так сложно? Блять!..
В конце концов решаю сказать то, с чего всё началось.
— Это нормально — привозить из поездки подарки. У меня есть жена, и я не должен объяснять тебе, почему я хочу сделать ей подарок.
— Это нормально, — соглашается он, — делать подарки тем, кого любишь.
Его фраза слово в слово повторяет то, о чём я думаю. Почему же тогда она звучит так двусмысленно?
— Мне — кольцо, твоей жене — серьги. Всё по-честному, — поясняет он.
Я замечаю его усмешку в зеркале. Снова пью, не отрывая от него взгляда. Он переводит глаза на дорогу.
Разговор заходит в тупик. Всё по-честному. Что означает его детский обман в наших играх «кто первый кончит» или «кто первым добежит до водопада» по сравнению с тем, что творю я?.. Чувствую себя адовым ничтожеством. И алкоголь только усугубляет чувство вины.
— Если мы сейчас разобьёмся, она всё узнает, — тихо говорю я. Почти хочу, чтобы так и случилось. Тогда со стопроцентной вероятностью мой кошмар закончится.
Он хмурится.
— Самоубийство — не выход. Я уже проходил через это. — Он даже сбрасывает скорость. — Поэтому я довезу нас в целости и сохранности.
Нас. Я цепляюсь за это слово. Мы должны прояснить эту тему до конца.
— Я не гей, — говорю я, глядя прямо перед собой. — Я бисексуал. Ты единственный мужчина, с кем я трахался. Ты должен понять…
— Ты — гей, — пригвождает он меня.
— Что?..
— Ты — гей, — уже спокойнее произносит он, глядя на меня. — Просто прими этот факт.
Я подношу бутылку к губам и глотаю вино большими глотками, пока не захлёбываюсь. Меня тошнит. Я дёргаю за ручку и распахиваю дверь. Он резко бьёт по тормозам, но скорость небольшая и, благодаря фантастической устойчивости Феррари, нас не утаскивает в кювет.
— Ёбнутый псих! — кричит он. Остановив автомобиль, он выскакивает из салона и кидается ко мне. Меня рвёт на обочину. Жирные колбаски и капуста полупереваренными кусками вываливаются под ноги.
Он стаскивает с себя мокрую футболку, вытирает мое лицо.
— Блевать с тобой прекрасно, — улыбаюсь я и отворачиваюсь, когда он начинает тереть слишком сильно.
Он выпрямляется.
— Здесь стоит система автоматической блокировки дверей, включающаяся при движении. Непонятно, почему она не сработала, — говорит он. Его руки всё ещё трясутся после того, как он вывел нас из заноса.
— Бог только что хотел покарать нас.
— Бог? — он смотрит на меня. Его руки сжимаются в кулаки. — Твой бог только что чуть не убил тебя!
— И этим он покарал бы всех нас, — говорю я. — Нельзя грешить и не нести за это ответственность.
Я сижу на сиденье, стоя кроссовками на бетонном асфальте скоростного автобана. Мимо нас, обдавая водой, на запредельной скорости проносятся автомобили. Никому до нас нет дела. Остановка здесь запрещена. Три тысячи евро. Он мокнет с голым торсом под дождем, глядя на меня. Я стряхиваю воду с волос. Опять будут завиваться, как у барана.
— Поехали, — закидывая ноги в салон, я захлопываю дверь.
Он садится за руль, напряжённо глядя на меня.
— Ты в порядке? — спрашивает он, и в его голосе обеспокоенность смешивается с нежностью.
— Да. Я гей и со мной всё в порядке, — киваю я, встречая его взгляд.
Он касается моих волос, не говоря ни слова. Следит за тем, как я пристёгиваюсь, проверяет ремень. Я улыбаюсь.
— Какого чёрта ты лыбишься? — он злится. — У тебя есть сын, я не собираюсь привозить ему твой труп.
Я негромко смеюсь. Меня одолевает запоздалое раскаяние. Я только что чуть не убил нас обоих.
— Прости меня. Прости, — шепчу я. Не зная, у кого прошу прощения — у него, у неё, у Бога или у своих нерожденных детей.
Мы въезжаем в Вену до темноты. К концу поездки, после анализа всей моей жизни, я прихожу к единственному выводу. Он прав. Я гей. Би-любопытный гей.
Моя первая любовь — мужчина. После известных событий мое либидо обращается на женщин. Их не так много, но мне везёт, и на первом курсе универа я встречаю её. Нас в группе — двадцать парней и три девчонки. Она — настоящий друг и самая красивая девушка на потоке. Сначала не обращает на меня внимания, пробуждая во мне инстинкт охотника. Столько ночей проведены вместе с ней за учёбой и подготовкой к экзаменам. Когда она становится моей, мне все завидуют. Я завоевал её. Полкурса гуляет на нашей свадьбе. Я защищаю диплом, когда она рожает. Ночью стою под окнами роддома с пьяными друзьями, привязав к огромной ветке сломанного дерева розу, и мы протягиваем эту ветку в её окно на третий этаж. Она стоит у окна, показывая мне запелёнутого младенца. Я помню свои слёзы. Пьяные, как сейчас.
Как мне оставить её после этого?.. После всего — болезней, свадеб, ссор, примирений, надежд, ремонта квартир, покупки машин, после всего быта, что связывал нас на протяжении двадцати лет и который оказался дольше всякой любви, которая, как известно, живёт три года?..
Я не знаю.
Но я знаю, что я люблю мужчину. Я люблю сосать его член, вкус его спермы, люблю подставлять ему зад. Я кончаю без рук, когда он лижет меня. Я кончаю, когда трахаю его. Я хочу его даже сейчас. Будь я проклят…
***
— Я хочу спать с тобой, — говорит он, когда мы возвращаемся в номер.
— Я немного не в форме, — говорю я.
— Я это вижу, — снова злится он. — Неужели ты думаешь, что я собираюсь трахать тебя? Я не такой похотливый козёл.
— Хорошо, — мне не жалко. Пусть спит, хотя это обернётся очередным мучением для меня. Для нас обоих.
Я прохожу в ванную. Умываюсь, не глядя на себя в зеркало. Скидываю одежду, заползаю в пустую чашу ванны, понимая, что забыл заполнить её. Сейчас я включу воду, и в этот момент входит он.
— Что ты делаешь? — он испуганно подбегает ко мне. Разворачивает мои запястья вверх.
— Собираюсь помыться, — я виновато улыбаюсь. — Включи тёплую воду, пожалуйста.
Он проделывает необходимые манипуляции и присаживается рядом со мной, глядя на меня, как щенок.
— Я не буду резать свои вены, глупый, — мне даже не смешно. Это выглядело бы слишком эстетски — кровавая ванная в кровавой спальне отеля, в котором останавливался сам Моцарт. Будто короля прирезала свита, а на самом деле, это вампиры устроили ему кровавую баню. Фу, блять, чё за херня лезет в мою больную голову…
— У меня остался косяк с Амстердама, — говорит он, когда ванна наполняется. — Хочешь дунуть сейчас?
— Ты провез наркотик через границу?
— Здесь нет границ, милый, мы в Евросоюзе, — он ласково гладит мою руку. — После того, как засветили мой БДСМ-инвентарь в аэропорту, мне уже нечего бояться.
— Ну и кто из нас после этого придурок?
Он опускает голову на наши сложенные вместе руки, и его плечи трясутся.
— Боже мой, мы действительно разные, — говорит он, поднимая голову. — Ты совсем другой. Я только сейчас увидел тебя настоящего. Ты всё время прятался за своей холодностью, спокойствием, равнодушием. А на самом деле — ты беззащитный, нежный, ранимый. Ты учился музыке, читал книжки, — он глубоко вздыхает. — Теперь я вижу, кто был настоящим котёнком, и не понимаю, каким подонком нужно было быть, чтобы обидеть тебя в пятнадцать.
Он целует мои пальцы. В его глазах стоят слёзы. Он переводит дыхание.
— Я грубый, толстокожий, я привык распоряжаться парнями, как своей собственностью. Я гоняю на байке, я могу начистить морду, я отвечаю за себя с шестнадцати лет, — он гладит мое предплечье. — Я давил на тебя, хотя ты просил этого не делать. Я, действительно, придурок.
— Опасный придурок, — говорю я, — нарушающий закон. Тащи сюда свой косяк.
Косяка, на самом деле, два, и мы раскуриваем оба.
Тёплая вода, в которой я провожу больше часа, душистый дым, кольцами поднимающийся к потолку, и неторопливая беседа с ним, пока он сидит, привалившись спиной к ванне, примиряют меня с реальностью. Когда я, с трудом разгибая конечности, поднимаюсь из остывшей воды, он вытирает меня, с любовью и заботой, как ребёнка. Я не инвалид. Но ему хочется сделать мне приятное, и я с благодарностью целую его в губы.
— Прими душ, только недолго, — прошу я. Его глаза округляются, и он торопливо стаскивает с себя промокшие джинсы.
Пока он находится в ванной, я заказываю еду в номер — после травки жутко хочется есть. Прошу накрыть стол в кабинете, в который мы ещё ни разу не заходили. Нагретые тарелки раскладывают на столе орехового дерева, за которым решал государственные вопросы немецкий кайзер. Ну, а мы, два российских гея, сейчас будем за ним есть, а потом, возможно, трахаться.
***
— Я был жесток к тебе сегодня, — говорит он. — Но у меня совсем не осталось времени.
— Ты не виноват.
Мы не осквернили стол кайзера сексом. Поужинали, а потом пошли в мою спальню, где легли в постель, из которой сейчас наблюдаем за пробегающими по потолку лучами от фар проезжающих мимо автомобилей. Он не обнимает меня. Даже не прикасается. И его я понимаю — он не хочет превращать акт любви в акт отчаяния, к которому близки мы оба.
— Ты больше не сможешь жить без члена. Ты слишком долго сдерживал себя, — он говорит медленно, подбирая слова. Он не желает меня обидеть. Он просто знает, о чем говорит.
— Если я таким родился, то это не имеет значения. Это случилось бы рано или поздно.
Он качает головой.
— Но это случилось со мной. Если ты ко мне не вернёшься, ты начнёшь искать других мужчин, и одна мысль об этом сводит меня с ума.
— Я могу пользоваться игрушками.
— Не обманывай себя. Никакая игрушка не заменит тебе живой мужской член. Его вкус, его запах… Я открыл ящик Пандоры и выпустил на волю твою чёртову сексуальность, — он смотрит в потолок. — Я проходил через это. Поэтому я не совращаю женатых.
— Тот, первый, был женат? — зачем-то спрашиваю я.
— Да, — он долго молчит. — Ему почти пятьдесят, и он до сих пор приходит ко мне в офис.
В памяти всплывают его жалобы об одном старом хрене, преследующем его. И после общения с его бывшим в клубе я знаю, что он обращался к этому мужику в моменты депрессии, когда я отшивал его. Тот снабжал его наркотой и чуть не убил, доведя передозом до комы. Больные отношения. Зависимость, в которой есть и моя вина.
Мы оба думаем об одном и том же.
— Если ты решишь вернуться ко мне, то твоя жизнь изменится, — он поворачивает голову, его глаза блестят в темноте. — Ты будешь вынужден стать открытым, как я. Когда это произойдет, ты должен быть готов к тому, что от тебя отвернутся все: твои друзья, коллеги, твоя жена и сын. Тебе придется искать новую работу и, возможно, не одну. Ты можешь потерять больше, чем приобретёшь.
Я приобрету любовь самого лучшего в мире мужчины в обмен на свою жизнь. Прежнюю тихую спокойную жизнь.
Все изменилось. Я уже не тот, что прежде.
— Ты уже не тот, что был две недели назад, — почти слово в слово повторяет он мою мысль.
По складкам штор ползут два параллельных луча, которые, благодаря искривлению бархатной поверхности, пересекаются. Я с облегчением закрываю глаза. Завтра вылет из Вены в Санкт-Петербург. Через день я вернусь в свой родной город.
Я вернусь домой.
