The Moody Blues — Lovely to See you
Ручка двери почему-то выскользнула у него из пальцев, дверь ударила его по плечу, и он не сразу понял, что упал прямо на пол в коридоре своей же квартиры. Он не чувствовал ног, в ушах звенело, и сил поднять голову, отвернувшись от потёртого коврика, уже не было. Отлично, сказал себе Леоне Абаккио, я умираю. Умирать в этот раз было не так больно, как тогда. Да и не то чтобы его первая смерть оказалась какой-то слишком уж болезненной. Всё, что почувствовал Леоне — резкий удар, шок при виде своих же внутренностей, зияющих в дыре в груди, и неверие, что его жизнь закончится так быстро и нелепо — а затем в его глазах потемнело. Гораздо хуже было воскресать. Миста однажды весьма исчерпывающе, так, как умел только он, описал исцеление Gold Experience — «пиздец больно», сказал Миста, и ничуть не преувеличил. Естественный процесс восстановления тела — сращение костей, нервных окончаний, кожи и мышц — обычно незаметен, потому что длится месяцами. Но он превращается в чистую боль, обжигающую каждую клетку тела, когда чистая жизненная сила Gold Experience ускоряет его до нескольких минут. — Он очнулся, — Леоне узнал голос Мисты — тот почему-то двоился и расплывался, стоя в его ногах. В нескольких метрах от себя он успел заметить слегка позеленевшую Триш, подозрительно согнувшуюся пополам, и услышать, как Наранча сквозь всхлипы и слёзы выкрикивал что-то неразборчивое. Тут к нему наклонился Джорно, с руками по локоть в крови, и Леоне попытался выдавить из себя: «Ты что, ковырялся во мне своими грязными лапами?», но ему удалось издать только невнятный стон. Жаль, конечно, что Джорно потратил столько усилий, чтобы воскресить его, потому что сейчас Леоне валялся на полу, не в силах пойти и выполнять его поручения. Никто не мог поспорить с тем, что Джорно оказался на редкость вдумчивым и влиятельным боссом — он подмечал мельчайшие детали, держа в уме цельную картину. Его волновали куда более масштабные проблемы — если Буччеллати и все они расправлялись с мелкими бандитами и хулиганами, отдельными членами мафии, то Джорно сосредоточился на самой той системе, что порождала их. Его мысли занимали перемены в правительстве, экономике и промышленности, вероятно, он и до Ватикана бы добрался со своим карающим мечом, но суеверный Миста не пережил бы такого. При Джорно Джованне происходили реальные перемены, настолько же впечатляющие, насколько и ужасающие. Леоне он поручил разобраться с коррупцией в полиции, заслуженно полагая, что его опыт и способность Moody Blues сделают его наиболее подходящим для этой работы, и Леоне должен был признать, что Джорно, этот сопляк, был прав. Леоне искал бесследно исчезнувшие деньги — и тех, кто их растратил; он терпеливо перематывал время на момент совершения преступления, если чувствовал где-то подвох. Он искал шантажистов, лжецов, воров. И убийц. Леоне не составляло большого труда узнать, где собака зарыта — вернее, где были зарыты трупы неудобных людей. И его собственное преступление просто бледнело по сравнению со всеми теми, что он раскрыл. В этом тысячестраничном перечне людских прегрешений оно казалось не более чем незаметной строчкой. Но всё же с каждым днём Леоне становилось всё хуже и хуже. Он возвращал свой долг, помогая Джорно восстановить это погрязшее в грехах общество. Да, он передал в руки правосудия, или, во всяком случае, в руки Джорно, нескольких недобросовестных чиновников, но этого было мало. Леоне чувствовал, что никак не мог искупить то, что сделал он сам, и каждый раз, когда он обнаруживал новое преступление, он вспоминал о том дне, когда принял взятку и стал причиной смерти невинного. Только на этой неделе он столкнулся с до боли знакомым случаем — совсем зелёный ещё полицейский попался на взятке, полученной от местного отморозка, который хотел, чтобы его отпустили за нападение. В этот раз никто хотя бы не погиб, но Джорно всё равно лишь пожал плечами — забудем про них, сказал он так, словно Леоне зря отнял у него время. Это было неправильно, но Леоне не мог ничего с этим поделать — их судьба зависела не от него. И Леоне снова начал выпивать. Сначала всего по паре бокалов после работы, просто чтобы расслабиться и заснуть. Но этого было мало, так ничтожно мало. Леоне и не заметил, как начал выпивать по бутылке в день, а затем и вино перестало помогать, и он перешёл на напитки покрепче. Ему было плохо — даже хуже, чем тогда, когда он с позором был уволен из полиции. Леоне словно был игрушкой в чьих-то руках. Он просыпался в чужих постелях рядом с незнакомцами и не помнил, почему весь покрыт синяками и порезами. Его сердце каждый миг колотилось как бешеное, и что-то внутри него кричало всё громче и громче, не желая умолкать. Тупой ты идиот, подумал Леоне. Ты не умираешь. Это паническая атака, только и всего. А ну вставай. Вставай и иди на работу. Поднимайся с пола. Хотя бы подними лицо с ковра. Приказывать себе было бесполезно, и Леоне так и лежал на полу, глядя на обшарпанный дверной порог. Сегодня он не пойдёт на работу. Возможно, что и никогда больше не пойдёт. Эта мысль неожиданно придала ему столько сил и почти радости, что Леоне даже достал из кармана телефон и набрал один из немногих номеров. — Алло? — Я ухожу, — выпалил Леоне, и его голос предательски дрогнул от всё нарастающей тревоги. Тишина. Он услышал, как на другом конце провода Джорно вздохнул, словно бы в раздумьях, и Миста где-то на заднем плане рявкнул, чтобы все немедленно заткнулись. — Хорошо, — наконец сказал Джорно и не без подозрения уточнил: — С тобой точно всё нормально? У тебя такой голос, словно ты… — Я в порядке. Прощай, — Леоне сбросил вызов и выронил телефон. Ну же, вставай. Правда, он понятия не имел, что будет делать, если всё-таки поднимется с пола. Леоне понятия не имел, как провести остаток этого дня, как не знал и то, что вообще будет делать всю отпущенную ему жизнь. Снова вступить в полицию? — невозможно. Вернуться домой, к родителям? — да ни за что. Все свои мосты Леоне сжёг давным-давно. На полке стояла бутылка водки, которая поможет ему скоротать пару дней, но когда водка подойдёт к концу, он снова останется один. Блядь. Он снова попытался взять себя в руки — подними голову с ковра — и на сей раз ему удалось хотя бы перевернуться. Леоне уставился в трещину на потолке. Вид этой трещины пробудило в нём то воспоминание, которое зрело где-то в глубинах его памяти, словно гнойный нарыв, с той минуты, когда он упал на пол. Леоне снова видел перед собой свою первую смерть, как будто Moody Blues своевольно решил перемотать время в тот самый день, день его первой смерти. — Я должен закрыть твою рану, — сказал Джорно, пытаясь звучать уверенно, но его голос дрожал, будто он не мог поверить, что вообще так далеко зашёл. Леоне опустил взгляд со вспотевшего лица этого пятнадцатилетнего хирурга-блядь-недоучки на свою грудь и увидел… дыру. Дыру, тёмно-красную и влажно блестящую, настолько глубокую, что Леоне на миг различил свои порванные ударом мышцы и внутренности. Какая-то животная часть разума Леоне отчаянно отказывалось поверить в реальность всего этого. Блядь. Леоне попытался встать, он хотел, нет, должен был сбежать из этого кошмара, но тело отказывалось ему повиноваться. На лбу Леоне выступила холодная испарина, и в этот самый миг он услышал, как Джорно сказал: «Держите его крепче». Миста схватил Леоне за лодыжки, Наранча снова вскрикнул… а где же был Буччеллати? О боже, неужели с ним что-то случилось? — Тише, тише. Леоне, посмотри на меня, — на его плечо мягко опустилась чья-то рука, а другая осторожно подняла лицо Леоне за подбородок, и только тогда он понял, что он лежит на чьих-то коленях, и что он не видел Буччеллати только потому, что тот всё это время держал его сзади.— Смотри на меня. Расслабься. Скоро ты будешь в порядке. Леоне взглянул в его голубые, как безоблачное небо, глаза и почувствовал, как Буччеллати бережно гладит его по плечу. Успокойся, велел он себе. Просто смотри на Буччеллати. Не думай о том, что сейчас сделает Джорно. Леоне стиснул зубы и замер, пытаясь лежать смирно, когда острая боль неожиданно охватила всё его тело. Всё было проще, когда рядом был Буччеллати. Буччеллати, который всегда знал, что делать. Буччеллати, который всегда был рядом, когда Леоне было это нужно. Буччеллати, который был самым красивым мужчиной из вообще виденных Леоне. Буччеллати, в которого, в конце концов, Леоне был отчаянно влюблён. В день, когда всё закончилось, Буччеллати встал на колени и поцеловал кольцо Джорно, поздравил его и сразу же заявил, что уходит из Пассионе. Буччеллати сказал, что рад доверить свою команду Джорно, потому что тот позаботится о них и добавил, что сам он никогда не хотел работать на мафию. Он обмолвился, что вернётся в тот город, откуда был родом, и Леоне еле удержался, чтобы не попросить Буччеллати взять его с собой. Это было бы слишком навязчиво и нагло с его стороны. Буччеллати был его боссом, а Леоне — всего лишь его подчинённым. Ну и вообще, зачем кому-то, настолько красивому, как Буччеллати, нужен был Леоне? Леоне утешил себя тем, что он и в одиночку отлично справится с приказами Джорно. Единственное, о чём Леоне не мог и подумать в тот момент, это о том, что однажды настанет день, когда он не сможет справиться даже с самим собой. Он готов был сгореть со стыда, но больше ему не к кому было обратиться. Леоне поднял свой телефон и сделал аж целый второй звонок за час, побив свой прежний рекорд в общении. — Здравствуй, — небрежно сказал Буччеллати, словно они не общались друг с другом не восемь месяцев, а всего лишь несколько минут. — Здравствуй, — выдавил из себя Леоне. Как вообще нужно было начать этот разговор? Что принято говорить в таких случаях? Леоне не мог ничего придумать. — Я хочу уехать из Неаполя, — наконец сказал он. — Понятно. — Одной из замечательных черт Бруно было то, что он никогда не тратил время на глупые вопросы. — Приезжай ко мне, я научу тебя ловить рыбу.***
Вот так Леоне Абаккио оказался в автобусе, идущем в какой-то богом забытый лигурийский городок, с одной лишь второпях собранной сумкой. С каждой минутой он жалел об этом решении всё сильнее. Да, Буччеллати был понимающим и просто потрясающим, но Буччеллати не был богом. Он был обычным человеком, которому Леоне даже не звонил почти целый год, безуспешно пытаясь позабыть о нём. И вообще, какая, к чёрту, рыба? Леоне ни разу не держал в руках удочку. Рыба для него была не более, чем белком, который он иногда заказывал на обед. Леоне вздохнул и пошарил в сумке, надеясь, что не забыл захватить с собой плеер. Плеер он действительно взял, а кассеты к нему — нет. Леоне выругался. Впрочем, одна кассета уже была вставлена в плеер — и это была кассета Наранчи, на которой, конечно же, оказался американский рэп. Наранча, маленький засранец, вечно хватал чужие вещи, а потом забывал об этом, вот и на этот раз он всё перепутал. Типичный Наранча — он старался вести себя как крутой гангстер из американских фильмов, хотя по-английски знал всего пять слов — среди которых не было ни одного приличного. Впрочем, музыка всё равно оставалась музыкой, какой плохой она бы ни была. Не то чтобы Леоне хорошо знал английский, но припев «в жопу полицию» был более чем понятен, и хотя в целом Леоне полностью поддерживал такой подход, сейчас у него просто не было настроения. Он положил плеер обратно в сумку, прислонился лбом к окну и стал слушать, как шумит мотор автобуса.***
Буччеллати уже ждал его на остановке. Даже одетый в, о боже, джинсы и футболку, он был всё таким же прекрасным, каким его запомнил Леоне, но Леоне, увидев его в этом, всё равно почувствовал себя слегка разочарованным. Похоже на то самое чувство, когда видишь своего первого учителя из начальной школы, покупающего продукты в магазине. Бруно приехал встретить его на своём любимом Maserati, которое здесь, среди ржавых грузовиков и седанов двадцатилетней давности, выглядело просто кричаще неуместно. Леоне вышел из автобуса, и едва заметив его, Буччеллати мягко улыбнулся — так, как умел только он. — Леоне. — Буччеллати. Буччеллати рассмеялся. — Я больше не твой капо. Зови меня Бруно. И Леоне почувствовал, что снова влюбился в него.