Дом четырёх дверей

The Rolling Stones — Salt of the Earth

«Дом Буччеллати у моря» был в их команде прямо-таки легендарным. О нём ходили абсолютно дикие слухи и предположения. Сам Леоне, думая о доме, принадлежащем самому Буччеллати, то есть человеку, который обожал элегантные костюмы и мощные спорткары, воображал сверкающий огнями особняк, где прекрасные люди ходили в ослепительно белом и пили шампанское. Однако то, к чему они только что подъехали, выглядело немногим лучше самой заурядной лачуги. То, что дом Буччеллати стоял рядом с морем, по крайней мере, оказалось правдой: чернильно-синяя гладь океана отражала лунный свет, а ночной воздух пах солью и далеко разносил размеренный шум волн. Внутри дом выглядел таким же маленьким, чистым и скромным, как и снаружи. Буччеллати, — нет, напомнил себе Леоне, Бруно, — щёлкнул выключателем рядом с дверью, и тусклый свет залил комнату, в которой они стояли — она была и гостиной, и прихожей. Один из углов был отдан под маленькую кухню и обеденный стол, а в другом стояли диван и телевизор. На журнальном столике, рядом со старым радио, лежали несколько выпусков L'Uomo Vogue, а на стене висела фотография в рамке, запечатлевшая мальчика лет пяти или шести, напоминавшего Бруно. Ванная комната была не больше шкафа. Леоне заметил две спальни, и Бруно повёл его в ту, что была чуть поменьше. — Это твоя комната. Извини, другой кровати нет. — постель явно была детской, и Леоне, который, будучи подростком, рос буквально не по дням, а по часам, знал, что его ноги будут с неё свисать. — Я всё хочу сменить её на какую-нибудь побольше, но… — Бруно пожал плечами и умолк. — Спасибо, — Леоне поставил свою сумку на пол, и внезапно на него нахлынули сомнения. Что он забыл здесь, в доме Бруно? Леоне не задумался ни на секунду, когда схватил свои вещи и буквально сбежал из Неаполя — и всё из-за чего? Из-за пары добрых слов от своего бывшего босса? Какая-то случайная искра его давнего увлечения Бруно неожиданно для него самого дала ему новые силы и необъяснимое желание приехать сюда, но теперь она погасла, и сейчас, в этом крохотном домишке, стоящем в получасе езды от безликой сельской автобусной остановки, Леоне чувствовал себя потерянным и необъяснимо одиноким. Бруно вышел за дверь, и Леоне последовал за ним, чувствуя себя в такой привычной роли ручного пса Буччеллати, послушно бегающего за Бруно по пятам. Должно быть, в те далёкие дни его чувства были ясны даже слепому, таким слишком назойливым, слишком послушным и слишком жадным до внимания Бруно он тогда был. Каким же жалким Леоне казался себе сейчас. Если бы у него оставалась хоть какая-то капля собственного достоинства, он бы ни за что не приехал сюда, бросив всё ради человека, который в лучшем случае считал его преданным другом, хотя, скорее всего, всё ещё видел в нем того заблудшего спивающегося полицейского, которому он когда-то предложил еду и кров. Еду в самом прямом смысле — Бруно как раз в этот самый миг зажёг плиту, поставил на огонь большую кастрюлю, и дом быстро наполнился запахом разогреваемого ужина. Блядь. Леоне рухнул на один из кухонных стульев, чувствуя себя идиотом. Раздражённым идиотом. Не то чтобы это было чем-то новым — его нормальное настроение легко менялось от паники к отчаянию, от отчаяния к гневу и снова к панике так же размеренно и привычно, как тихий гул морского прибоя, подчеркивающий тишину в доме Бруно. Теперь его охватила грусть, и все было неизмеримо тяжело. Леоне хотел домой. Он ненавидел это чувство. Он просто не знал, есть ли на свете место, которое было бы его домом. — Как там все? — спросил Бруно, выдвинув для себя другой стул и сев на него. Ножки стула громко царапнули по неровному полу. Леоне посмотрел на Бруно, в его безмятежное лицо, обрамлённое мягкими тёмными локонами и сияющее приветливой улыбкой, словно он разговаривал со случайно встреченным на улице старым знакомым. Он не спросил ни «что случилось», ни «почему ты тогда позвонил мне». Для Бруно это была всего лишь непринуждённая дружеская беседа. — Они в порядке, — неохотно пробормотал Леоне, чувствуя, как во рту вмиг пересохло. Это была правда — все остальные действительно были в порядке. Миста и Наранча просто обожали Джорно. Для них он был практически богом во плоти. Триш уже не была такой робкой и беспокойной, как когда-то — она стала более уверенной в себе и часто смеялась. У всех всё было хорошо — у всех, кроме него. Бруно продолжал испытующе смотреть на него, ожидая подробностей. Молчание было мучительным, и Леоне наконец выдавил из себя: — Джорно тоже хорошо справляется. Бруно кивнул. — Я не сомневался в нём. — вот что Леоне в нём просто ненавидел: Джорно действительно хорошо справлялся с обязанностями босса Пассионе. Он был всего лишь шестнадцатилетним сопляком, страдающим из-за прыщей и отказывающегося слушаться его тела — долговязого, нескладного, только недавно пошедшего в рост, — но за два коротких месяца своего правления он сделал больше, чем Бруно за те два года, что он был капо. Джорно был любим не только их командой, но и теми, кто никогда даже не слышал названия Пассионе — слухи о прекрасном и благородном юном мафиози, который борется за справедливость, звучали всё громче. Джорно был очаровательным, упорным, неумолимым и, честно говоря, он был пугающе жутким. Пугающе жутким костлявым подростком, в чьих руках была власть над всей Италией. Эта мысль на миг, словно что-то холодное и липкое, буквально проползла по коже Леоне. Бруно продолжал смотреть на него, слегка приподняв брови, точно предлагая ему продолжать говорить. Именно с таким взглядом Буччеллати допрашивал предателей и отступников, и Леоне вспомнил, как в своё время его тоже это пугало. Бруно просто смотрел на тебя — но этот взгляд словно тщательно разбирал тебя на части, пока ты не выдержишь и не расскажешь ему всё, что он хочет узнать. Нечестно было смотреть так на Леоне. Он ссутулился, неловко поёрзав на стуле, чувствуя, что хочет обсуждать то, что произошло сегодня, всё меньше и меньше. Его настроение упало ниже плинтуса. К счастью, в эту самую минуту Бруно вспомнил об ужине и отошёл к плите, за тем, чтобы вернуться с миской тушёной курицы, оливками, бокалами и белым вином. Не пить больше одного бокала, напомнил себе Леоне. Один бокал действительно расслаблял. Два бокала поднимали ему настроение и ненавязчиво напоминали, что третий-то уж точно не помешает. Третий бокал окутывал Леоне приятным пьяным дурманом, в котором он помнил только то, что четвёртый на время прогонит от него долгий страх, тоску и боль, а после четвёртого он не мог уже противиться пятому и всем остальным, пока блаженное забытье не поглощало его. Впрочем, курица оказалась вкусной. Леоне подумал, что, возможно, она пошла бы ему на пользу, если бы он сегодня съел что-нибудь ещё, кроме неё одной. Дешёвое столовое вино слегка кислило, но всё равно помогло ему успокоиться. Бруно откинулся на спинку стула, вертя в руках свой бокал и, судя по тому, как он вмиг посерьёзнел, приняв это своё выражение, с которым он пытал людей, хотел спросить что-то ещё, но на этот раз Леоне успел собраться с мыслями и заговорить первым: — Ты действительно рос здесь? Бруно моргнул, не привыкший к тому, чтобы его перебивали, и кивнул. — Да, верно. Мы жили тут с моим отцом, — он задумчиво пригубил вина и взглянул в потолок, словно пытаясь воскресить эти воспоминания. — Каждые каникулы он брал меня с собой на лодке в море. Мне нравилось смотреть, как он ловит рыбу. Впрочем, я никогда не думал, что вернусь сюда после того, как встретил Польпо. Уже в который раз Леоне стало интересно, как Бруно впервые попал в банду. Он был уже далеко не новичком, когда принял восемнадцатилетнего Леоне в свою команду. Как вообще он попал в Неаполь и в его мафиозный мир из такого-то глухого городка? Леоне посмотрел на Бруно глазами полицейского и внезапно понял кое-что, что не давало ему покоя с самого начала их сегодняшней встречи. В Неаполе, когда Бруно был его капо, он был… напряжён. Всегда настороже, всегда беспокойный и всегда готовый к схватке, точно он никогда не позволял себе забыть, чем они занимаются, даже когда все они дурачились и ленились — вот каким был Бруно в те дни. Но здесь, в своём родном доме, он вёл себя спокойно, даже расслабленно. Леоне никогда не видел его таким. Но если Бруно было хорошо, то и ему было хорошо, хотя это было так же непривычно, как видеть его в джинсах. — Что-то не так? — спросил Бруно, отодвинув свой бокал в сторону, точно поняв, что сейчас изучают именно его. — Нет, ничего, — Леоне перекатил оливку по тарелке вилкой. Теперь, когда он поел, он понял, насколько он устал. Ужин помог справиться с противным привкусом приступа паники, но, скорее всего, ненадолго. — Я, наверное, пойду спать. — Отличное решение, — Бруно проследил за ним взглядом, пока Леоне поднимался из-за стола, и убрал за ним тарелку. — Завтра нам рано вставать. Леоне чувствовал на себе его взгляд, пока не дошёл до двери своей спальни и не коснулся дверной ручки, услышав: — …ты в порядке? Нет, подумал он в отчаянии. Помоги мне. Я тону. — Да, — сказал он вместо этого. Леоне не знал тех слов, которые описали бы то, что именно он чувствовал. Леоне закрыл за собой дверь, разулся, снял брюки и прикорнул на кровати, которая и вправду оказалась ему слишком маленькой. Одеяло было старым и пыльным, а подушка — слишком тонкой. После городского шума машин и разговоров гул волн и ветра были непривычными. За стенкой Бруно мыл посуду, и Леоне снова почувствовал стыд из-за того, что позвонил именно ему. Это было неправильно, ему было тут не место. Леоне был уверен, что всю ночь не сомкнёт глаз. Он натянул одеяло, нечаянно чихнул и следующим, что он почувствовал, было то, как Бруно осторожно дотронулся до его плеча.