На чужой горе

Эннис устало разлепил веки и попытался подняться. В пояснице отдалось уже знакомой болью, которая за последний год усилилась, и терпеть ее становилось невыносимым даже мужественному и суровому ковбою. На порезы, вывихи и даже переломы Эннис давно перестал обращать внимание: кровь так или иначе останавливалась – сама или с помощью жгута, вывихи легко вправлялись, и он быстро освоил эту нехитрую науку. С переломами было чуть сложнее, особенно если ломались ноги: найти ветку покрупнее, приложить ее к травмированной части тела, обмотать кусками одежды, доползти до грузовичка, а там дело техники. Местный фельдшер, конечно, покачает головой, укоризненно взирая на Энниса сквозь треснувшие и пыльные стекла старых очков, но дело свое сделает. А если повезет, то и денег из жалости к его обстоятельствам не возьмет. Но в этот раз все было иначе. Боль настигала его постепенно. Сперва это было обычное тянущее ощущение в пояснице, все чаще настигавшее тех из ковбоев, кому уже перевалило за сорок. И Эннис даже не обратил на него внимания: оно всегда имело обыкновение проходить наутро. Но утром боль лишь усилилась и с тех пор преследовала его постоянно вот уже целый год, каждый день понемногу набирая обороты. Поначалу Эннис изо всех сил игнорировал ее, но когда разгибать спину по утрам стало все сложнее, он пробовал перевязывать ее позаимствованным у соседа поясом из шерсти. Затем испробовал его же притирки из каких-то ядовитых трав. Сосед предлагал прогреть спину раскаленным кирпичом или посадить на нее несколько пчел, но Эннис тогда смачно ругнулся и отправился сдаваться фельдшеру. Лейбовиц долго мял его спину, слушая вопли пациента, потом вдруг исчез за дверью в свою крошечную каморку и тут же вернулся. На носу у него красовались абсолютно новые очки с прозрачными стеклами и в богатой блестящей оправе. Такие Эннис видел у него впервые. Это было дурным знаком. Лейбовиц велел ему несколько раз присесть, согнуться, принять еще массу непонятных и неудобных поз, а сам в это время лишь крякал да делал сумбурные пометки в своей старой тетради с пожелтевшими листами. Когда он, наконец, закончил и разрешил Эннису одеваться, у того от боли в глазах все двоилось. Лейбовиц что-то написал на каком-то неизвестном бланке и протянул его ковбою: - Прости, приятель, но тут я тебе точно помочь не смогу. Вот направление в Шайенн, но, боюсь, и там вряд ли найдется кто-то сильно компетентнее меня. Но, может, выпишут бумагу в Нью-Йорк – у меня на такое полномочий нет. Да и сомневаюсь, что страховка твоя в состоянии даже Шайенн покрыть. Что там у тебя вообще с ней? Эннис помотал головой, не желая продолжать тему. Страховка была давно просрочена. Ни о каком Шайенне и речи идти не могло. А Нью-Йорк и вовсе при этих обстоятельствах был для Энниса сродни Земли обетованной. - Может, пчел посадить? – с надеждой буркнул Эннис, не поднимая глаз. – Или кирпичом раскаленным прижечь? Сосед предлагал… - Это только усугубит проблему, - покачал головой Лейбовиц. – Я бы на твоем месте попробовал разобраться со страховой компанией. В таких случаях они обычно выплачивают компенсацию. В таких случаях? У Энниса неприятно кольнуло под левым ребром. Что он имеет в виду? Да он здоров как бык! Ну подумаешь, спину прихватывает иногда – так это ж с кем не бывает! В конце концов, он же ковбой, а не какой-то там учителишка или писарь! Он делом занят, и у него должна болеть спина, он должен ломать ноги и вывихивать плечи! Черт бы тебя побрал, гнусный Лейбовиц! И Эннис в сердцах хлопнул дверью, машинально сжимая в пальцах бумажку, на которой так и не смог разобрать ни слова. Дома он сунул ее в карман одной из курток, решив раз и навсегда позабыть об этой истории, но наутро спина вновь напомнила о себе острой болью, а на следующее утро стало еще хуже. И вот уже через десять дней после визита к Лейбовицу Эннис просто не смог подняться с постели, лишь лежал, уныло хлопал глазами и не понимал, как ему быть. К обеду заглянул сосед, решивший уточнить, почему его работник не вышел в обычное время разгребать навоз, и, увидев Энниса скрюченным на грязной постели со сбитым в комок одеялом, охнул и попытался помочь ему сесть. И тут Эннис заорал от боли. - Знаешь что! – авторитетно заявил Гарри, поднимая вверх указательный палец. – Хватит! Я иду и звоню Альме и Курту. И пусть они дальше разбираются с твоей спиной! А Эннис лишь прорычал что-то злое и бессвязное ему в ответ и бессильно рухнул назад на примятую подушку. Когда приехала Альма, он уже не помнил, ощутил лишь вновь крышесносящей болью в пояснице, как Курт поднял его, погрузил в машину и куда-то повез, а дочь отчего-то плакала и громко сморкалась. На заднем плане мелькала фигура Лейбовица, снова нацепившего на нос старые разбитые очки и бормотавшего какое-то знакомое и страшное слово. Потом был лишь белый потолок, склонившееся на ним чье-то озабоченное лицо, вопросы о том, как давно его мучает боль и бессвязные ответы дочери. Вновь ощупывали горевшую огнем поясницу, затем был какой-то странный кабинет, где его почти голым положили спиной на холодный металл, от соприкосновения с которым боль немного утихла. Потом перед его глазами махали какой-то черной пленкой с бледными тенями и что-то громко кричали. Из всего услышанного Эннис разобрал снова всего одно слово – то самое страшное и знакомое. Рак. Саркома. Локализация – в поясничном отделе. Стремительное развитие. Быстрая, но очень болезненная смерть. Лечению не поддается. По крайней мере, в Шайенне. Все, что они могли и за что сполна заплатила дочь – несколько дорогостоящих уколов, снимающих болевой синдром. Тогда Эннис смог самостоятельно встать и даже поверил, что выйдет на следующий день на работу, пока Альма не помахала у него перед глазами пустой ампулой из-под наркотика. - Можете попытать счастья в Нью-Йорке, но там один прием у онколога обойдется вам уже в кругленькую сумму. Лучевая терапия, говорят, неплохо тормозит процесс, но у нас нет соответствующего оборудования! - А что-нибудь ближе и дешевле Нью-Йорка? – настаивала Альма, беспрестанно щелкая костяшками пальцев. Доктор поморщился и застонал. - Был у нас в Вайоминге врач один. Не чета прочим местным. Быстро понял, что здесь хватать нечего. Большому кораблю большое плавание. Сейчас работает в лучшем онкоцентре Канады в Монреале. У них там, поговаривают, профессор имеется один – мертвых на ноги поднимает. - Но… - Выбор у вас небольшой, а цены в Канаде все же ниже, чем у нас. Впрочем, решать вам, - он быстро черкнул на бумажке адрес центра и фамилию профессора и пожал плечами. – Думаю, хотя бы на консультацию у вас точно должно хватить средств. Рентген захватите наш, так хоть на снимке сэкономите. Альма поспешно согласилась, не поднимая глаз на мужа. - Доктор… - робко пробормотала она. – Могу я попросить вас записать нас на прием к этому…профессору? Просто если это будет исходить от вас, то…мы же простые рабочие люди и… - Хорошо, - как-то быстро согласился он. – Раз я все равно не могу выписать вам направление в соседнюю страну… Первичный прием у профессора Гоффа стоил сто пятьдесят долларов, и когда дата все равно была назначена, невзирая на сумму, Курт лишь скрипнул зубами, сжимая в пальцах шляпу. - Это треть наших сбережений! – завопил он, как только они оказались на улице. - Это мой отец! – не уступала Альма. – И я вообще-то тоже работаю, и мой вклад в эти сбережения тоже имеется! - Это детям на образование! - Не будь на свете его, - ткнула она пальцем в сторону грузовичка, в котором тихо сидел Эннис, - не было бы ни меня, ни наших с тобой детей! Он полжизни горбатился, чтобы мы с Дженни имели еду, одежду и получили образование. - Делай как знаешь, - махнул рукой Курт, не желая спорить – их стычки с женой неизменно заканчивались именно так. Иногда ему казалось, что непробиваемый, неуправляемый характер Альмы и послужил когда-то причиной его чувств к ней и их брака - крепкого, несмотря на все размолвки. Прием был назначен уже на следующую среду, и Альма забрала отца к себе на эти несколько дней, чтобы следить за его состоянием и возить в Шайенн на уколы выписанного им морфия. Монреальский онкоцентр, на пороге которого все трое стояли рано утром в среду, показался Эннису каким-то дивным заморским дворцом – высокое белоснежное здание с мраморными ступенями, улыбчивый персонал на блистающей чистотой стойке администрации, пружинящие ковры в коридорах и при этом на удивление печальные лица пациентов, ожидающих своей очереди. Для той функции, которую выполнял этот центр, он выглядел чересчур радужно. Слишком шикарно и дорого. Профессор Гофф, оказавшийся задумчивым плюгавым типом лет сорока пяти - примерно ровесником самого Энниса - внимательно изучил снимок, даже не попросив пациента раздеться, и протянул: - Качество рентгена, конечно, никуда не годится. По таким снимкам диагнозов не ставят. Нужно переснять у нас. - Сколько это будет стоить? – губы Альмы задрожали. Профессор поднял взгляд от записей, на секунду задержал его на побледневшей девушке, хмыкнул и побарабанил пальцами по столу. - Значит, так. Мистер Дел Мар пусть идет снимать спину, медсестру я сейчас вызову по внутренней связи, - он поднял трубку и коротко бросил в нее: - Поясничный отдел. Сейчас, - а затем продолжил, снова обращаясь уже к Альме, - Если диагноз окажется не тем, что вам напророчили в Шайенне, вам придется расплатиться, зато вы сэкономите на лечении. Мази и физиотерапия, думаю, вполне вам по карману. А вот если диагноз подтвердится… то будем считать, что я поставил вам его по вашему снимку, - и Гофф помахал в воздухе размытым снимком, заляпанным отпечатками пальцев. - Хорошо, - быстро согласилась Альма. В этот момент в кабинет вошла медсестра и пригласила Энниса проследовать за ней. Он послушно встал и отправился по коридору к рентген-кабинету. В последние дни Эннис обнаружил в себе поразительную покорность. Казалось, нечеловеческие боли убили в нем малейшее желание сопротивляться. Он молча брел по коридору, глядя себе под ноги и уныло шаркая полуразвалившимися ботинками. Когда вдруг буквально перед его носом распахнулась дверь одного из кабинетов и из нее выскользнул крепкий коренастый мужчина, надевавший на ходу шляпу. Не успев сориентироваться в попытке нагнать уже порядочно убежавшую вперед медсестру, Эннис врезался носом в плечо выходившего и замер, потирая ушибленную переносицу. - Извините, - машинально буркнул он, выпрямляясь и поднимая глаза. - Ничего страшного, - услышал он в ответ и хотел было поблагодарить мужчину, но в этот самый миг слова буквально замерли в его горле. Перед ним стоял и вежливо улыбался Джек Твист. Тот самый Джек Твист, трагически погибший вот уже шесть лет назад.