Прежде чем мы проиграем

      После ссоры с Лестрейнджами в поместье Малфоев воздух пропитался недосказанностью и напряжением. Казалось, все обитатели и гости образно разделились на два фланга: те, кто косился на Тома, время от времени бросая испепеляющие взгляды или поджимая губы, и те, кто предпочитал не обращать ни на что внимание, но украдкой обнажать слабую улыбку, переводя исподлобья взгляд с Тома на Лестрейнджей, и наоборот. Однако ни те, ни другие с Томом больше не обмолвились и словом, лишь Долохов вёл себя как обычно, словно ничего и не произошло.       В свою очередь, Том продолжал невозмутимо ходить по поместью, посещая столовую в положенное время, библиотеку и общий зал, где обычно собирались домочадцы, чтобы в тишине провести время за книгой, игрой в волшебные шахматы или почти неслышной беседой.       Даже Нарцисса Малфой, впервые увидев в гостиной Тома после того инцидента, слабо поморщилась и демонстративно отвернулась, возвращаясь к беседе с мужем, который, к слову, даже не посмотрел на вошедшего, предпочитая сделать вид, что здесь никого нет. Некоторые поддерживали поведение Малфоев, бросая высокомерные взгляды, сталкиваясь с Томом на входе в поместье. Большая же часть Пожирателей смерти с любопытством взирали, как хозяева косятся на новобранца и не смущались подшучивать по этому поводу между собой. Сами же Лестрейнджи были вне себя от ярости и не кривили душой лишний раз выразить своё недовольство и абсолютное презрение, однако напрямую Тому ничего не высказывали — походило на то, что Тёмный лорд запретил вообще с ним разговаривать. На удивление, лишь Рабастан Лестрейндж совсем ничего не говорил, чего нельзя сказать о Беллатрисе, и даже не фыркал, как это позволяла себе Нарцисса. Августус Руквуд больше не появлялся в доме Малфоев, и по слухам Том понял, что даже в Министерстве ему дали небольшой отпуск.       Риддлу было не впервые приспосабливаться к нормальному образу жизни в обществе напыщенных аристократов, задирающих свои головы выше потолка. Ему это чем-то отдалённо напомнило первый курс в Хогвартсе, когда мальчишки-однокурсники недоверчиво, а то и с неким презрением наблюдали за сироткой, происхождение которого никому не было известно, от чего явно все делали вывод, что он не чистокровный волшебник. Но тогда он был маленьким, а сейчас он уже взрослый, хоть и аристократы тоже не его одногодки. Если в тот раз Том настойчиво убеждал себя в исключительности и самостоятельности, чтобы справиться с навалившимся на его плечи грузом, то в этот раз его абсолютно ничего не смущало — достаточно было вспомнить изумление и замешательство мадам Лестрейндж перед тем, как она уносила свой ноги от мощного проклятия, происхождение которого не знал даже сам Волан-де-Морт. Более того, он шугнул аристократов, утёр им нос и добился неприкосновенности в свою сторону. Том оставался для них самой настоящей загадкой.       Прошло немало дней, прежде чем он сообщил Тонкс, что их встречи могут возобновиться, и при первой же возможности та поделилась впечатлениями о произошедшем, намеренно избегая единственную деталь — белеющий взор Тома и странную магию, щёлкавшую на весь гаражный массив. Тот, в свою очередь, выложил результаты своих посещений в школу, ведь в момент, когда Нимфадора встречала его и провожала до открытой дороги к замку, они не могли разговаривать, опасаясь навострённых ушей авроров, сторожащих школу. Тонкс была заинтригована действиями Малфоя-младшего, потому нисколько не сомневалась в необходимости Тома вынюхивать его делишки дальше. Уже было не секретом, что её кузен стал Пожирателем смерти, и это настораживало.       Антонин Долохов взял привычку приходить в комнату к Тому каждый третий день, чтобы обсудить царящую обстановку, рассказать свежие новости в стане Пожирателей смерти или выпить несколько рюмок чего-то крепкого за пустой болтовнёй. Когда у молодого волшебника не было настроения на дискуссии, он молча ютился в глубоком кресле и бросал на него задумчивые или, наоборот, безмятежные взгляды, время от времени перебирая пальцами белые манжеты, торчащие из-под мантии.       Но в тот раз Антонин пришёл ближе к ужину, да и в тот день, когда его визит не ожидался. Он невозмутимо прошёлся по комнате, заглянув в газету, которую читал Том, вальяжно расположившись на стуле за столом, затем подошёл к окну, внимательно оглядывая сад, и легко спросил:       — Как успехи с Исчезательным шкафом?       Тот оторвал взор от строчек, задрал голову к потолку, чтобы видеть стоящего за спиной Антонина, и с любопытством ответил:       — Пока что никак. А ты что-то нашёл?       Долохов, в своей манере, выдержал внушительную паузу, затем медленно повернулся к волшебнику и улыбчиво отозвался:       — Нет, но, мне кажется, я нашёл место, где можно попытаться хоть что-то узнать о магии, которая наложена на шкаф.       Том оторвался от спинки стула, выпрямился, откладывая газету, и обернулся к собеседнику.       — Что за место и как ты его нашёл?       — Я всего лишь предполагаю, — уточнил Долохов, принимаясь обходить стол под пристальным вопрошающим взглядом. — Если мы не можем найти информацию в книгах, которые хранятся в свободном доступе, значит, нужно искать там, где доступ закрыт.       — Только не говори, что школьная библиотека наверняка содержит такую информацию, — поморщился тот, запуская руку в карман брюк, чтобы достать сигарету. — Если в министерской библиотеке ничего нет, то я сомневаюсь, что кто-то решил посвятить в этот секрет школьников.       — Нет, я подумал немного и вспомнил, что как-то в юности, в школьные годы, ты рассказывал про тайник Салазара, где собрана личная коллекция книг, артефактов и прочее…       — Предлагаешь, наведаться туда и поискать что-то об этом? — заинтересованно поднял голову Том, резко выдыхая табачный дым.       — Вряд ли там написано об Исчезательном шкафе, конечно, сам понимаешь, но вот как творится магия с перемещением — вполне возможно, — чуть приподняв бровь, закончил мысль Антонин, остановившись через стол напротив собеседника. — И на твоём месте я бы занялся этим сейчас.       Том долго смотрел в глаза Долохову, не мигая, затем быстро поднялся со стула, затягиваясь сигаретой, тряхнул рукой, звякнув наручными часами, и посмотрел на циферблат.       — Я планировал через два часа оказаться в замке, — зажимая фильтр зубами, отозвался он, снова посмотрев на Антонина.       — Лучше не теряй время. Мало ли, каким окажется результат, — легко произнёс тот, демонстративно отворачиваясь с таким видом, словно ничего до этого не говорил.       Том взял с комода плащ, надел на себя и, вцепившись в воротник, чтобы поправить, неожиданно замер, бросая пристальный взгляд в сторону собеседника.       — Это может подождать два часа.       — Может быть, может, а, может быть, нет, — пожал плечами тот, надел шляпу на голову и неторопливо направился к выходу.       Риддл несколько секунд смотрел ему вслед, затем быстро засобирался, прошёл мимо стола, чтобы потушить недокуренную сигарету, и вышел следом, поднимая воротник, тем самым закрывая часть лица.       На улице капал небольшой дождик, бесконечно падая с антрацитового неба вот уже целый день, но, когда Том трансгрессировал к школе, там его встретил настоящий ливень, который за минуту намочил волосы и всю одежду. Отвратительная погода.       Встреча с Тонкс назначена на два часа позднее, поэтому ему пришлось наложить на себя дезиллюминационные чары и отправиться искать её. Повезло, что её пост был в поле, потому не так много времени ушло на поиски и дальнейшие объяснения. Нимфадора провела Тома на территорию замка и ушла, едва слышно пожелав удачи.       Зайдя в школу, он начал размышлять, что сделать в первую очередь. Соблазн сначала добраться до Гермионы был велик и с каждым пройденным шагом становился сильнее, но Том настырно отбивался от такого желания, с лестничного пролёта сворачивая в коридор второго этажа. Неужели он не может элементарно побороть своё наваждение? Вспыхнувшее на задворках сознания раздражение накатывало медленной волной, но он пытался угомонить, как одно, так и другое чувство. Пока выходило неважно.       Наконец, показался до боли знакомый коридор, ведущий к девчачьему туалету, но вдруг возникло внезапное чувство оцепенения и страха. За первые несколько секунд Том ничего не понял, что произошло, но когда внутри отчётливее проявились паника и ужас, он мгновенно сообразил, — Гермиона испытывает устрашающие эмоции, а значит, находится в опасности.       Он резко развернулся и, опираясь на интуицию и способность ощущать неразрывную связь с волшебницей, побежал к лестницам. Дорога оказалась короткой — всего лишь следующий этаж, но за это время Том успел продумать несколько возможных событий, которые могли случиться с Грейнджер, а также как повести себя в ситуации, если она с кем-то.       Очевидно было, что с кем-то, и этот «кто-то» вызывал в ней невозможный, несдерживаемый ужас.       Том толкнул дверь аудитории и залетел внутрь, быстро оглядывая обстановку, чувствуя, как забурлившая магия поднялась незыблемой волной, желая мгновенно притянуться к источнику паники и страха, чтобы задавить ужасно зудящие и неприятные чувства. В первую минуту поддаваясь именно этому порыву, он взялся за тянущуюся к нему ладонь и тут же невольно выпустил рвущееся наружу тепло, от которого Гермиона впала в некого рода транс. Её безжизненный взгляд выискивал его в воздухе, рассеянно скользя по невидимому лицу, а затем обратился к волшебнику, бездвижно лежащему на полу. Том последовал её примеру, и вид гриффиндорца заметно отрезвил его. Он тут же выпустил руку Гермионы, поднялся, преодолел несколько шагов и опустился перед парнем, замечая, как густая тёмная кровь впитывается в белый воротник рубашки. И тут до Тома дошло, почему та растерянно и пугливо шепчет его имя, подзывая к себе, не имея возможности справиться со своими эмоциями.       Предполагаемая картина заварушки, получившая такой исход, моментально прояснилась в голове после того, как в парне он узнал Кормака Маклаггена, успевшего проявить себя не с самой приятной стороны, чем вызвал впоследствии в Гермионе появляющиеся приступы страха от близости с противоположным полом. К счастью, такие выходки на Тома не распространялись, потому как связующая магия, внутреннее тепло и элементарная влюблённость не позволяли испытывать к нему какие-то отвратительные чувства, наоборот, притягивая и заставляя желать его присутствия и постоянной близости.       Она снова звала, повторяя имя, как какую-то мантру, и он не сдержался и снова рванул к ней, притягиваясь, как магнит, пальцами к побледневшей щеке. Внутри что-то неприятно сжалось от вида волшебницы, захлёбывающейся в своих домыслах, и это «что-то» захотелось мгновенно вырвать, изничтожить, сжечь и развеять пеплом на ветру. Чтобы избавиться от нового и странного чувства, пугающего своей неизвестностью, Том небрежно опустился пальцами по щеке к шее, нащупывая сонную артерию, чтобы подать ещё больше волшебства, которое должно убаюкать и свести на нет зудящие эмоции. Он прекрасно понимал, почему Гермиона трясётся, как осиновый лист, чуть ли не стуча зубами во время дрожи, потому наклонился к ней и спокойно произнёс:       — Он жив.       Но она не поверила, словно не слыша или не понимая, что он ей сказал. Очередной стон сорвался с блёклых губ, на что Том невольно отреагировал, заставляя внутреннее тепло, отдаваемое ей, пронзать всю сущность, добираясь до каждого нервного волокна, но в один момент происходит какой-то сбой установившейся связи после слов, которые сорвали с дрожащих губ:       — Я тебя ненавижу!       Внутри всё заколебалось, расшатываясь так, словно жидкость, наполняющая Тома, как в каком-то сосуде, тут же выльется через край. Захотелось мгновенно закричать или зашипеть в ответ на лживые слова, но вместо этого пальцы вонзились в нежную кожу шеи, жёстко скользя к затылку, а слова сами сложились в точной фразе:       — Ты не убила.       И после этого во всю мощь внутри заиграла чужая слезливость, сожаление и растерянность. Гермиона жалела себя, но ничем не могла утешиться, а Том, обычно ощущая к чужим слезам равнодушие, чуть опустил голову, слегка поморщившись, покосился в сторону лежащего без сознания волшебника и почувствовал, как злость на него молниеносно начинает испепелять внутренности. Этот ублюдок в прошлый раз вмешался в его жизнь и взаимоотношения с Гермионой, с чем, к счастью, Том смог справиться, поманив своим теплом и проявив осторожность и максимальное сочувствие и понимание, на которое был способен его крестраж. В этот раз он снова зачем-то попытался и удачно нарушил состояние волшебницы, от которой зависело и его душевное равновесие. Какое он имел право влезать в её жизнь, ужасая своей навязчивостью? Какое право он имел вмешиваться и портить ей внутренний баланс, который Том тщательно и постепенно выстраивал на протяжении нескольких недель? Какое право он имел преследовать и прикасаться к тому, что он уже давно считал своим?       Злость разрывает нервы, заставляя потерять рассудок, броситься к беззащитному парню и добить его, причём не обычным взмахом палочки, а своими собственными руками, чтобы потом ощутить наступающий холодок, медленно остывающего мёртвого тела. Что-то заставило повернуться лицом к Гермионе и, увидев её безжизненный взгляд, Том снова загорелся желанием задавить гнетущие эмоции, с которыми та не справлялась. Это было как в тот раз, когда она узнала, что перед ней не кто иной, как будущий лорд Волан-де-Морт, что гоняется за мальчишкой, ставшим ей лучшим другом с детства. Хотя нет, наверное, хуже. И терпеть это было невыносимо.       Она что-то мямлила об убийстве, пытаясь заламывать руки от отчаяния, чувствуя себя подавлено и разбито, и он решился укротить её состояние тем же способом, что два месяца назад. Том резко выпрямился, дёрнул Гермиону за плечи, обхватил рукой за талию, властно прижимая к себе, и впился в губы, беспрепятственно приоткрывая их и осторожно вдыхая скользящее изнутри тепло. Она затряслась ещё сильнее, не в силах преодолеть и поглотить столько магии, сколько отдавал он ей, заставляя броситься в мягкую пропасть, в которой она уцепилась за соломинку ужаса и боли, не желая отпускать ненависть и страх. Но сопротивляться ему долго Гермиона не могла, потому замерла, уловив проявляющуюся в себе жадность и пристрастие, после чего Том отстранился и позволил ей самой выбрать то, в чём сильнее всего она сейчас нуждалась. И, конечно же, она снова потянулась к нему, небрежно вцепившись во влажный после дождя плащ, пальцами скользнула к шее, затем к мокрым волосам, выискивая тёмный взгляд, отчего он решил воспользоваться её замешательством и желанием, полагая, что сейчас Гермиона будет сидеть спокойно и безропотно выполнять все указания. Том подхватил её на руки, оттеснил к столу и посадил на него, приказывая оставаться здесь и ждать.       После этого он обернулся и взглянул на Кормака, у которого участилось дыхание, раздаваясь тяжёлым, едва слышимым сопением. Скидывая с себя дезиллюминационные чары, Том в то же мгновение оказался рядом с ним, опустился к полу и схватился в руку, с упорством преодолевая желание убить мальчишку на месте. Здравый смысл, который так сильно был необходим в этой ситуации, настойчиво не покидал его, ведь убей он его — в первую очередь обвинят в убийстве Гермиону, а в худшем случае — обнаружат его существование в этом мире. Поэтому, как бы ни хотелось выплеснуть гнев и выразить недовольство, максимум, что Том мог сделать — заломить руку, принося щемящую боль в придачу к болезненным ощущениям в голове от сильного удара. Однако он хотел его убить и мысленно пообещал себе при первой же возможности проучить гриффиндорца.       Том угрожал, растянув губы в кривоватой усмешке, нашёптывал предостережения сквозь хрипы и крик, заламывал ладонь до ужасно неестественной позы, пока судорожный вздох за спиной не привёл в чувство. Отказавшись вершить правосудие дальше и вымещать несдерживаемый гнев, он, фыркнув, поднялся с пола и медленно повернулся к Гермионе, снова ощущая, как неизвестное чувство хватает за горло, зудит, требуя вцепиться в волшебницу и утащить подальше от происходящего. Том пытался быть невозмутимым, борясь с пылающими эмоциями и в какой-то момент у него это странным образом получилось. Внимательно вглядываясь в испуганные черты лица, он осознал, как сильно сейчас опустошён, выдавая своё волшебство Гермионе, набравшейся от него сил, чтобы избавиться от гнетущих ощущений.       Удивительно, она воспринимает его пустоту по-своему, мгновенно решая, что он избавился от неё, выдернув связующую нить. Как же глупо и опрометчиво так заблуждаться, не помнить, как в самом начале он срывал с пересохших губ ту самую нить, не имея возможности устоять перед этим. Гермиона загнала себя в угол, выдавая неимоверно болезненные ощущения в душе, отчего у обоих перехватило дыхание. Было больно и неприятно, потому Том моментально оказался возле неё, поднял со стола и потащил на выход, желая убраться с этого места куда подальше. Его снова подмывало обернуться на гнусного волшебника, посягнувшего на Гермиону, на его источник нескончаемой магии, на то, что сидит у неё внутри и принадлежит ему. Собственнические инстинкты заиграли в подсознаний, но вот он уже хлопнул дверью, поставил на ноги растерянную девушку и едва преодолел желание сжать в руках. Здравый рассудок упорно кричал, что нужно взять себя в руки и оказаться в безопасном месте, где никто не увидит и где можно выразить всю гамму скопившихся эмоций. Какая-то отвратительная нежность просачивалась наружу, застряв в глотке, защекотав нервы и заставив пристально оглядеть Гермиону, похожую на приведение.       Совсем секундное наваждение, и всё резко исчезает, отдаваясь под контроль логике и рассудку. Том мгновенно наложил на них дезиллюминационные чары, взял за руку и повёл наверх, в Выручай-комнату.       Когда они там оказались, первым делом Гермиона начала оправдываться, судорожно вздыхая, глотая слова, пытаясь чётче выразить мысли. Глядя на трепещущие влажные ресницы, обрамляющие покрасневшие глаза, Тому стало немного не по себе: он подумал над тем вариантом развития событий, если бы по наставлению Долохова не оказался в школе на два часа раньше. Всё могло бы закончиться трагично, как минимум.       Отбросив эти мысли, он засмотрелся на дрожащие губы и поймал себя на том, что хочет прикоснуться к ним без какой-либо на то причины. В конце концов, если Гермиона принадлежала ему, почему бы и нет?       Том был уверен, такой уровень взаимоотношений положительно отразится на ней — она не будет жалить себя тоскливыми мыслями, травить душу переживаниями и надеждами, а в любой подобной ситуации без сомнений станет полагаться на него, выдержав определённый уровень доверия, который только увеличится. И тут же в голову пришёл гениальный план: это не только хорошо отразится на Гермионе, но и поможет провернуть несколько дел, однако для этого необходимо рассказать настоящее положение вещей и некоторые тонкости происходящего.       От таких мыслей Том показал насмешливую улыбку и, продолжая разговор с Гермионой, произнёс:       — Ты ненавидишь меня. Ну же, скажи это! Скажи это вслух ещё раз!       Та покачала головой, разрываясь от тёплых и щемящих чувств к нему.       — Скажи.       Он не хотел давить, но чувствовал, как это необходимо, чтобы наверняка привязать её к себе после неприятного инцидента. Всё время казалось, что этого мало, мало её любви, ему нужно больше. Хотя бы для того, чтобы в следующий раз её безропотность стала максимально нерушимой, а сама Гермиона покладистой и доверчивой. В самом деле, он же и правда не собирался причинять ей боль.       — Скажи, почему тебе стало больно, как только в голову пришла глупая мысль, что я избавился от тебя?       — Я…       — Ты привязалась ко мне?       Это был факт, который должен прозвучать в очередной раз и не только сейчас, но и потом много-много раз. Такие вопросы невольно укрепляли связь душевных порывов и рассудка, позволяя Гермионе думать обо всём этом, как о настоящем. И Том не спешил опровергать самому себе, что это действительно настоящее, ведь они привязаны друг к другу оба.       — Да, — отворачиваясь, согласилась та, но он не дал ей отвернуться, сжимая плечо так, чтобы она посмотрела ему в глаза.       — Так с чего ты взяла, что я не смог? С чего ты взяла, что твои проблемы меня не интересуют? С чего ты взяла, что я решил оставить тебя?       Неловкость, которую испытывала Гермиона, смешила и приятно тешила самолюбие. Чем-то напомнило школьные годы, когда он впервые затискал почти незнакомую девчонку, что и слова сказать не могла, пялясь на него неверующими, но восторженными широко раскрытыми глазами. Остро ощущая чужую неловкость, Том невольно входил в образ хищника, который не прочь поиграться с жертвой. Снова стало казаться, что пересохшие губы пульсируют, чем притягивают внимание и усиливают желание поиграться с ними, ощутить на себе тот самый рассеянный, но восхищённый томительный взгляд.       Том медленно положил ладони на хрупкие плечи, не выражая ни магии, ни тепла, позволяя Гермионе растеряться от пустоты и свободы ощущений, не заполненных привычным привязывающим волшебством. Он наклонился, обдавая горячим дыханием закрытые глаза, прикоснулся губами к уголку рта и поймал туманный взор, заставивший в душе рассмеяться.       — У меня нет сил, чтобы дать тебе магию, — нелепо возразила Гермиона, однако противоречиво чуть вздёрнула подбородок, растворяясь в объятиях.       Том впился в нижнюю губу и долгое время игрался с нею, пока та что-то медленно соображала, сначала рассеяно, а затем неожиданно рассмеявшись, но вдруг Гермиона посерьёзнела, чуть отвернулась и спросила:       — Что я должна сделать?       — О чём ты?       — Ты чего-то добиваешься от меня своими… действиями.       Мнимая проницательность и недоверчивость смешила, очевидно, пробудившаяся от недавних воспоминаний, когда крестраж бессовестно лгал о каких-то чувствах, потому Том закусил её губу и быстро отпустил, отвечая:       — Ничего.       — Не лги, Том.       — Разве ты почувствовала, что мне больно сейчас? Нет. Значит, я не солгал. Если бы мне нужно было что-то от тебя, то я бы воспользовался магией — это проще простого.       — Но зачем тогда?..       — Просто хочется, — слова слетели с губ без скрытого намёка, не требуя какой-то логики, опираясь лишь на мысль: если хочется, то почему бы не воспользоваться?       Простота ответа, имеющего лишь один смысл, вызывала блуждающую улыбку на чуть пухлых губах, и, наконец, Том уловил томный взгляд, которым рассчитывал упиваться, побуждая этим желание потереться, как кот, о нежную кожу.       Странно, но желание было не умеренным, а довольно импульсивным. Глядя в миловидное лицо, хотелось обнажить такую же блуждающую улыбку, и, наверное, должны рухнуть стены замка, чтобы он опомнился и отпрянул от возникшего сближения с Гермионой, иллюзорно выстраивая и подбирая какие-то аргументы, зачем ему это нужно. Пока всё держалось только на личной потребности испытать спектр редкостных и малознакомых ощущений, манящих своим теплом и мягкостью.       — Твои порывы меня пугают, — пробормотала она.       — Меньше болтай, больше будут радовать. Иначе я могу изменить решение, потому не вынуждай — что-то мне подсказывает, я этого не хочу.       — Том, не играй со мной. Если это не по-настоящему…       — Разобью тебе сердце, я знаю, — перебил и приоткрыл её пересохшие от волнения губы.       Зачем ему Грейнджер с разбитым сердцем, таящая обиду от неудовлетворения своих душевных порывов? Зачем ему волшебница, задохнувшаяся в иллюзиях и надеждах, которые ежедневно плавили её сущность, и чем дольше Том упивался этим, тем мертвее становилась она в повседневной жизни, оживая только с его присутствием? Конечно, это её слабость, которой он пользовался, но разве это приносит ему что-то неудовлетворительное и неприятное? Что-то подсказывало, он сам давно ходит по краю этой пропасти, не до конца осознавая, что уже добровольно прыгнул в безграничную темноту, наслаждаясь её неизвестностью, пьянящей атмосферой и обволакивающим со всех сторон теплом, обнимающим за плечи, сладко напевающим какой-то замысловатый мелодичный мотив.       Том ослабил захват, медленно дыша и странно улыбаясь в губы. Он почувствовал, как Гермиона расплавилась в его руках, осторожно прижавшись к груди, словно боясь спугнуть возникшую реальность, которая, скорее, напоминает мираж, потому отстранился и уткнулся губами в копну волос, вдыхая привычный аромат шампуня, которым она пользовалась.       — Это будет ещё один наш маленький секрет, — прошептал Том, задумавшись над тем, насколько далеко его лояльность по отношению к Гермионе может зайти.       Он никогда не отличался переменчивостью в интересах, наоборот, с некой одержимостью увлекался тем, что его могло заинтересовать. Но что он будет думать об этом завтра или послезавтра, или вообще спустя некоторое время?       Гермиона довольно и согласно протянула в ответ, затем пошатнулась, выводя Тома из сомнительных мыслей. Ему показалось, что она оступилась, переставив ногу чуть дальше с едва слышимым стуком ботинка, но та качнулась снова, отчего осознание вспыхнуло, а желание волшебницы стало как на ладони.       Том искренне удивился, приподняв бровь, — она хотела танцевать.       Пляшущие тени за её спиной заставляли танцевать и её, а она, в свою очередь, хотела пробудить и в нём тех самых дьяволят, что обнимают душу мягкими касаниями и наполняют сущность трепетом и смесью странных, неразборчивых чувств, ощутив которые хочется испытывать снова и снова. И поддаваясь этому, Том переставил ногу и отзывчиво пошатнулся, хватая ладонь и поднимая руку вверх, чтобы Гермиона легко крутанулась вокруг себя. После первого поворота она повернулась лицом, показав искреннюю улыбку, затем снова и снова, пока весёлый и беззаботный смех не разлетелся по комнате, заставив колебаться моментально разрядившийся воздух.       Ему захотелось улыбнуться, уловив эту озорную атмосферу, в которой где-то отдалённо звучала заносчивая мелодия, напетая преследуемыми за спиной тенями, что заставили неизвестно когда прыгнуть в бездну. Том завороженно наблюдал за Гермионой, провожая взглядом, как каштановые волны плещутся в воздухе, как тёмные глаза радостно блестят и как широкая улыбка, обращённая ему, продолжает блуждать на губах.       И почему она думает, что находиться с ним — прекрасная или какая там ещё в её голове может быть идея? Он точно знал, что в самом начале она уверила себя в выгодах этого общения, заложив ключевую мысль в том, что сможет пользоваться полученными от него знаниями. Но уже как два месяца прошло, а знаний о его жизни и ситуации в стане врага не пополнилось. Тем не менее, Гермиона с нетерпением ожидала встречи и только тогда чувствовала себя живой, уравновешенной и настоящей. Её первоначальный план с треском провалился, — больше она не ждала ничего, кроме элементарного присутствия в её жизни, возможно, теша себя надеждами на то, что ничего не происходит и не произойдёт.       Но это не так. Происходило многое, чуть ли ни у неё под носом. И в этот самый момент Том прекрасно осознал, что в очередной раз хитро выстраивает перед ней интриги хотя бы тем, что осчастливил на несколько минут волшебницу, зная, как после этого может сделать больно и, скорее, сделает именно больно, ведь она, правда, стоит в шаге от того, чтобы Том разбил ей сердце. К чему тогда эта глупая иллюзия — притворяться сейчас тем, кем на самом деле никогда не был?       Том никогда не любил, так и откуда взяться этому чувству, если насильно держала только магия?       Он перестал кружить Гермиону, схватил в объятия и медленно остановил озорной ритм, ощущая, как сожалением наполняется не только он, но и она, перебирая в своей голове тяжесть дней и сложившиеся обстоятельства.       Том вздохнул, выпустил Гермиону и отошёл к креслу, ощущая, как недавняя сказка трескается, словно стекло, и сыпется со звоном на пол.       Только зачем он задумывается о её чувствах, которые вздрогнут при первой же попытке отстраниться? Нелегко было свыкаться с мыслью, что её душевное равновесие как-то беспокоило, но у него было достаточно времени, чтобы свыкнуться, потому что от неё зависел и его душевный настрой. Сейчас же это казалось не причиной, а лишь первым шагом к тому, чтобы признаться себе, что это вошло не просто в привычку, но и в действительности беспокоит его. Не хотелось, чтобы хоть кто-то смел её обидеть, разгневать или причинить боль. Если это и может кто-то сделать, то только он, — остальные не имеют права даже коситься в её сторону, вынашивая гнусные планы.       Том нисколько не удивился, заметив, как Гермиона кошачьей поступью прошла к нему, опустилась в ноги и взяла за руку. Кажется, она уловила правильный подход, подступаясь вот так осторожно и примирительно, как в каком-то из предыдущих дней, когда Том так же отпрянул от неё, предаваясь глубоким мыслям об их взаимоотношениях.       Он почувствовал, как она намеренно стала отдавать толику тепла, чтобы помочь обуздать неприятные мысли, но этого было слишком мало — она не умела делать то, что делал Том, когда глушил её гнетущие чувства.       Видимо, сообразив это, Гермиона решила сделать по-другому, вызвав своими действиями искреннее любопытство: она медленно зацепилась за холодные пальцы, сжала их и выдавила утешающую улыбку, заставившую что-то колыхнуть внутри.       Неужели она не понимает, кому протягивает руку? Неужели она так глубоко окунулась в мир своих грёз, что возможные последствия, в общем-то, не особо волнуют?       — Понимаешь, с кем связываешься?       Осознанный, обращённый на него взгляд прекрасно говорил о том, что она понимает. Возможно, сейчас понимает лучше, чем приходилось когда-либо, и это серьёзно заставляет озадачиться.       — Расскажи мне всё, что считаешь нужным. Я помогу. Я сделаю, что скажешь, — медленно произнесла Гермиона, прижавшись щекой к колену, отчего в том месте стало очень тепло.       Том не выдал захлестнувшего изумления. Его снова окружили вопросы, связанные с тем, какого чёрта Гермиона до сих пор выдёргивает из него лояльность, при этом зная, кто он и каким жестоким может быть, преследуя свою цель. Как эта хрупкая, юная волшебница может полагать в мыслях, что справится со всеми проблемами и заботами, оставаясь рядом с ним? Как она собирается жить, зная, что её друг, — Гарри Поттер, — и он находятся по разную сторону баррикад? Или что это? Выбор? Она сделала выбор?       — Поднимайся, сядь сюда.       Он пристально проводил взглядом, как она поднялась с пола, сверкнув надеждой в глазах, забралась на указанный им подлокотник и притянула к себе ноги, чтобы не задеть его, но Том тут же закинул одну из них на колено, а саму Гермиону притянул ближе.       — Раз ты согласилась, я дам то, что ты хочешь, но теперь назад пути нет. Я расскажу кое-что, ты будешь знать больше, но прежде… но прежде докажи, что я действительно тебе нужен.       — Ты серьёзно? — наклоняясь и пряча изумление, спросила она.       — Ты же хотела серьёзно, и я решил дать тебе попытку.       — Я не хочу, чтобы это выглядело, как договор.       — А это не договор, Гермиона, — улыбнулся Том, притягивая её ближе к себе, чтобы коснуться губ, — я тоже серьёзно.       Он приник к ней с неким воодушевлением, впервые искренне вкладывая в поцелуй самого себя, со странным удовольствием ощущая, как невидимые нити, до этого момента ни разу не замеченные им, натянулись, утягивая за собой артерии и нервы, словно пытаясь вырвать их из тела, чтобы обнажить или разорвать внутренности, превращая Тома в куклу, размякшую на одиноко освещённой сцене после того, как кукловод наигрался и бросил вагу. Эти нити были какой-то замысловатой паутиной, которую сплёл неизвестный паучок, да так прочно, крепко и липко, что Том почувствовал себя мухой, попавшей в ловушку. Это было страшно, но до ужаса умопомрачительно. Неукротимое любопытство не давало остановиться, призывая заглянуть за тяжёлую завесу, за которой открывается вид на… что? Наверное, на что-то новое, неповторимое и с ума сводящее.       Стоит только дотянуться.       Разрушительная магия колыхалась, желая выбраться наружу, но Том осторожно укрощал её, не позволяя подать хоть один импульс волшебства. В ушах тихонько потрескивало, а в глазах изредка сверкали вспышки, — всё напоминало о существовании тепла, пытающегося начать плавить нервные клетки, но он не давался ему, оттесняя вглубь, желая достигнуть чего-то другого, что не давало покоя, и как только Гермиона аккуратно прикоснулась пальцами к щеке, все звуки смолкли, растворяясь в пустоте.       Она была невероятно мягкой и податливой, с умеренной отзывчивостью собирая с губ не тысячи вкусов, а лишь тот, что был настоящим. Казалось, она превращалась в горячий, только что расплавленный воск, из которого можно слепить гладкую красивую фигурку, а когда та надоест — снова расплавить и слепить другую, что будет по душе.       И он начал лепить, вонзая пальцы в волосы, сдавливая телом, сильнее прижимая к себе, огрубляя прикосновения губ. Том никогда не закрывал глаза, обычно наблюдая за всем из-под полуопущенных ресниц, но в этот раз веки опустились сами собой, отяжелев от сдавливающих чувств, зубы вонзились в губу, едва укрощая дрожь, не охотно отпуская и снова закусывая влажную кожу, после чего язык осторожно очерчивал тонкую линию с одного уголка до другого, тем самым заставив Гермиону чуть вздрогнуть от щекотливых прикосновений. Она сильнее сжала воротник плаща и прерывисто выдохнула, чуть отстранившись, поднимая взгляд, чтобы встретиться с тёмными глазами.       Том посмотрел на неё сквозь ресницы странным, не то озорным, не то презрительным взглядом, последний раз зажал зубами губу и медленно выпустил, не отдаляясь ни на дюйм.       Гермиона замерла в нерешительности, затем хрипло выдохнула и чуть отвернулась, не сдерживая его взор, который ни разу до этого момента не приходилось наблюдать, но Том сильно склонил голову, выискивая и притягивая к себе взгляд, затем обнажил слабую, похожую на насмешливую улыбку.       Он страсть как любил приводить в смущение и добивать очаровательными улыбками, заставляя смотреть на него через силу. Это невероятно сильно тешило самолюбие, напоминая обо всех привлекательных и уникальных качествах, которыми он обладал с детства. Как же давно это было последний раз!..       Том медленно и глубоко вздохнул, ощущая, как лёгкие наполняются чем-то особенным и восторженным, а магия бурлит через край, стремительно желая выплеснуться на Гермиону.       — Было интересно, правда? — первым нарушил тишину, не отводя пристального взора.       — Особенно прочувствовать, как ты закопался в своих впечатлениях, — подала нервный смешок Гермиона, но тут же стушевалась, опустив на мгновение глаза вниз.       Том выпрямился и чуть шире улыбнулся, затем закусил губу и медленно отвёл взгляд, расслабленно падая на спинку кресла.       — Наверное, я никогда не вникал в такие… тонкости, — наигранно задумчивым тоном отозвался он.       — Тогда не будем обсуждать то, как ты вник, — преодолевая неловкость, как можно беспечнее произнесла Гермиона, отворачиваясь и устраиваясь на мягком подлокотнике удобнее.       Том покосился на неё и издал смешок.       — А тебе, смотрю, не доводилось обсуждать это вообще ни с кем.       Та чуть залилась краской, но вполне серьёзно ответила:       — Я не собираюсь с тобой говорить о том, с кем и что мне приходилось обсуждать.       — А что ты собираешься со мной делать? — с наигранным воодушевлением поинтересовался тот, резко придвинувшись к Гермионе, невинно заглядывая исподлобья в глаза.       — Том! — протянула она, закатив глаза, не сдержав безоблачную улыбку.       — Что? — ещё невиннее спросил он.       Гермиона закусила губу, пытаясь пересилить себя, что вызвало на тонких губах озорную усмешку, затем смелее взглянула на него и тихо произнесла:       — Не делай так.       — Ты о поцелуе или о моём вопросе? — продолжил тем же тоном Том, отчего та снова закатила глаза и усмехнулась.       — О вопросе. Не строй из себя дурачка, ты понял, о чём я говорю.       — Значит, твой Поттер может строить из себя дурачка, чтобы получать от тебя прямые ответы, а я не могу?       — Гарри не строит из себя дурака, и причём тут он? — возмутилась Гермиона.       — И правда, зачем дураку строить из себя дурака…       — Том! — толкнув в плечо, резко оборвала она.       Тот усмехнулся, качнувшись в сторону от слабого удара, затем откинулся обратно на мягкую спинку и более спокойно произнёс:       — Скажи мне, твой друг выяснил, чем занимается Малфой? Чуть больше месяца назад, помнится, он пытался вынюхать что-то об этом.       — Гарри тратит много времени, подкарауливая того возле Выручай-комнаты.       — В самом деле? Неужели до него дошло, где нужно искать?       — Прекрати издеваться, — слегка поморщилась Гермиона. — Ты же знаешь, прежде чем попасть в комнату, в какую заходит Малфой, надо знать, с какой целью он её использует.       — И Поттер, конечно же, не знает, — утвердительно подытожил Том.       — Как он, по-твоему, может узнать?       — Ну, я же как-то узнал, — невинно отозвался он, поймав заинтересованный, полный энтузиазма взгляд.       — Как?!       — Грейнджер, мне иногда кажется, что вместо меня ты видишь перед собой своих недалёких дружков, которым в голову не приходит мысль, спросить у комнаты всё, что в ней находится, — лениво протянул Том, отмахнувшись от невидимой мухи, после чего запуская ладонь в карман, чтобы достать сигарету. — И я понял, чем занимается Малфой в свободное от учёбы время.       — И… чем же? — осторожно спросила Гермиона, видимо, не рассчитывая на ответ.       Том тихо засмеялся, выпуская струю дыма изо рта, затем посмотрел на собеседницу и легко ответил:       — Ты ещё не доказала, что я тебе нужен. Сначала это, потом секреты.       — Что? — протянула Гермиона, и комната стала наполняться смущением. — И как я должна доказать это?       — Не знаю, — безмятежно отозвался Том и, вдохнув дым, добавил: — Прояви фантазию.       Она резко выпрямилась, опустила ноги к полу, не касаясь его, но предпринимая попытку спрыгнуть, произнеся:       — Послушай, я не собираюсь снова участвовать в твоих играх. В этот раз как-нибудь без меня!       Том схватил её за руку, дёрнул на себя, не давая подняться, и тут же ответил сквозь фильтр, сомкнутый в зубах:       — Плохая попытка заставить меня вестись на твои правила. Не дёргайся.       Гермиона нахмурилась, но вернулась на место, принимая удобное положение.       — Том, — тихо начала она, постепенно переходя на проникновенный тон голоса, — я и так на многое согласилась, чтобы, в конце концов, суметь сидеть здесь, с тобой…       — Словно ты этого не хотела, — вставил он.       — Не важно, что я хотела. Важно то, что я здесь нахожусь…       — И милуюсь с Тёмным лордом, который в будущем преследует моего лучшего друга, — со смешком перебил Том, показывая всем своим видом, как этот разговор приносит ему удовольствие.       Гермиона фыркнула, предпринимая очередную попытку подняться, но тот снова удержал её, поморщившись.       — Хватит вести себя так, словно я сказал глупость.       — Ты!.. Ты невыносим!..       — Тиш-ше, — мгновенно притянувшись к ней, прошептал Том, одарив завороженным взглядом. — Не начинай, иначе это может не совсем правильно закончиться.       Гермиона едва слышно фыркнула, но быстро обуздала себя, позволяя собеседнику сжать её ладонь и нарушить зону комфорта.       — Просто хочу сказать, что все твои уловки уже стали походить на домогательства, а сам ты это называешь игрой, потому что видишь в этом не ту необходимость, что есть на самом деле.       — Здесь можешь разъяснить свою мысль поподробнее, — лениво отозвался Том, затягиваясь дымом.       — Ты думаешь, что я тебе нужна только для информации или какой-то помощи, но это не так. То есть для этого тоже, конечно, но ты неровно дышишь в мою сторону...       — А как я должен ещё дышать в сторону человека, что нагло стал обладать частью моей же магии? — невозмутимо отозвался тот, покосившись на Гермиону. — Предлагаешь бросить тебя на произвол судьбы и вертись сама как хочешь?       — Только не говори, что всё из-за магии! Не исключаю, что благодаря ей всё началось, но дальше...       — А что дальше? Ничего не изменилось, она в тебе как была, так и есть, и я люблю эту часть. В чём проблема?       Гермиона стукнула себя ладонью по лбу и глубоко вздохнула.       — Забудь. Это не важно.       Том некоторое время неподвижно сидел и одаривал лукавой улыбкой, затем тихо выдохнул, поднялся на ноги, отодвинув от себя Гермиону, отошёл на пару шагов и обернулся, показав серьёзное выражение лица.       — Ты, как и любая девушка, сознательно или подсознательно требуешь внимания, требуешь признания, что дело в тебе и тебя любят, в тебе нуждаются и прочее. Ты это делаешь намёками, которые сама толком не понимаешь и, тем более, не контролируешь. Но открою тебе глаза на происходящее: я, как мужчина, сознательно или подсознательно требую такого же внимания. Это природа, это в порядке вещей. Меня отличает от тебя только то, что я говорю об этом прямо. Я прямо тебе говорю: Грейнджер, покажи свои чувства, докажи мою важность! Чувствуешь разницу?       Том ещё пристальнее всмотрелся в миловидное лицо, выдерживая паузу, затем добавил:       — Я тебе даю, что требует женская натура, а ты не можешь переступить себя, расслабиться и хоть на мгновение допустить мысль, что если потребуется ради меня свалить из школы, потому что я буду в опасности и нуждаться в твоей помощи, ты это сделаешь. Что касается меня, поверь, если я учую хоть крупицу опасности в твою сторону, то без вопросов вытащу тебя отсюда и спрячу так, что ни одна живая душа не найдёт тебя. И ты будешь со мной согласна, ведь я умею убеждать.       — Но никакой опасности нет!..       — Уверена? Тебя не беспокоит, чем же всё-таки занимается Малфой в Выручай-комнате? Не беспокоит, что он стал Пожирателем смерти?       — Ты серьёзно? — вытянувшись на подлокотнике, выдохнула Гермиона.       Том деланно закатил глаза, отвёл подбородок в сторону, затем, сдерживая раздражение, отозвался:       — У твоего дружка подозрения вполне обоснованы. И даже если это не так, то глупо исключать возможность хоть какого-то причастия Малфоев к делишкам Волан-де-Морта.       Он немного отвернулся и принялся мерить комнату шагами под пристальным взглядом Гермионы.       — Нельзя исключать любую из возможностей. Хотя бы потому, что если сейчас он не на стороне лорда, то в любую секунду может оказаться. Тебе не хватает дальновидности, Грейнджер.       — Подожди-подожди, ты сейчас сказал, что он точно Пожиратель и, возможно, выполняет какое-то поручение?       — Помнишь шкаф в Выручай-комнате? — ровным тоном продолжил Том, не обращая внимание на прозвучавший вопрос.       — Исчезательный шкаф, — кивнула та.       — Малфой заинтересован им. Как думаешь, для чего?       Гермиона сделала в трубочку губы и задумчиво опустила взгляд.       — Для чего нужен шкаф? Какую историю ты рассказала мне про него? — пытливо продолжил тот.       — В прошлом году Монтеггю застрял в шкафу, оказавшись в коридоре между Хогвартсом и магазином в Лютном переулке. Я знаю, что шкаф — это коридор, связывающий два места, но он сломан!       — Тогда что, по-твоему, Малфой хочет сделать со шкафом?       — Починить, чтобы...       — Чтобы что? — заинтересованно поддерживал её мысли Том, остановившись перед ней.       — Чтобы... чтобы был проход для...       — Для?.. — он приподнял бровь, выжидая. — Ну же, смелее!       — Для того, чтобы привести сюда кого-то, — растеряно отозвалась Гермиона, боясь озвучить настоящую мысль.       — И кого он может привести? И зачем ему это?       — Может... может... Волан-де-Морта и его дружков... чтобы... убить?       — Ты уже готова собирать вещи и идти со мной? — безмятежно спросил Том.       Неожиданно Гермиона подскочила, приблизилась к собеседнику и вонзила в него то ли испуганный, то ли молящий взгляд.       — Не может быть! Это не правда! Ты говоришь... это слишком серьёзно! Малфою всего лишь шестнадцать лет, что он может сделать? Как он, по-твоему, способен починить шкаф?!       — Ты думаешь, ему там не помогают? — чуть подняв голову выше, снисходительно поинтересовался Том.       — Почту проверяют, посещения невозможны и...       — Я не сомневаюсь, что директор способен разгадать любой тайный шифр, но вот посещение... Ты веришь в это, зная, что, например, я без препятствий прихожу к тебе, преодолевая каждый раз защиту замка?       — Н-но... но...       — Гермиона, хватит отвергать вещи, которые ты больше всего боишься, чтобы потом не кусать локти! — устало отозвался Том.       — Нужно срочно сказать об этом!.. — та сорвалась с места, бездумно глядя на выход.       — Не надо никому об этом говорить, — твёрдо и угрожающе остановил её тот, схватив за плечо. — Разве ты не понимаешь, что тебя будут допрашивать, откуда ты узнала об этом?       — Это не важно!.. — попыталась вырваться Гермиона, борясь с приступом магии, что силилась вскружить двоих одновременно.       — Это важно, потому что тебе придётся сказать обо мне, а ты уже предполагала, что об этом скажут твои друзья, которые два месяца не имеют представления, с кем ты обжимаешься по углам?       Гермиона поморщилась и беспомощно простонала, зажмурив на несколько секунд глаза.       — Твою мать, Том, — чуть ли не плача, проскрежетала она, тряся головой, — ну почему я в это ввязалась?!       — Тебе проще жить в неведении? Не знать, что делает Малфой? Открой глаза, я — твой шанс знать большее. И я тебе рассказал об этом не для того, чтобы ты обессиленно вздыхала и проклинала моё существование. У меня есть план.       Наконец, Гермиона перевела всё внимание на Тома и увлечённо склонила голову вбок.       — Какой? Что ты хочешь сделать?       — Помешать Малфою осуществить задуманное. Нужно всего лишь не дать починить ему шкаф.       — Но как мы можем это сделать?       — Шкаф наделён какой-то древней магией, что позволяет перемещаться без проблем по коридорам пространства, а также его невозможно сжечь, разломать в щепки или ещё что-либо. Поэтому нам нужно починить его самим и сломать так, чтобы никто никогда не смог вернуть ему этих функций. Понимаешь?       — Ты уже искал о том, как это сделать, верно?       — Разумеется, — приподняв брови, отозвался Том, отпустив плечо Гермионы. — Только там, где я искал, ничего не нашёл, однако есть одно место, где можно найти ответы.       — И какое же?       — Тайная комната. Сейчас мы сходим туда.       — Там? Но почему именно там?       — Если ты думала, что кроме василиска, Слизерин ничего там не хранил, то ошибаешься.       Та глубоко вздохнула, потрясла головой, чтобы прийти в чувство, и тихо выдохнула:       — Хорошо, давай сходим. Ты наверняка там всё излазил. Только вот... скажи мне, Том, почему ты не хочешь пускать Волан-де-Морта в школу? Это же ты и есть. Разве тебе не хочется помочь себе?       Тот поджал на мгновение губы, посмотрев на неё невидящим взглядом, затем ответил, слабо улыбнувшись:       — Во-первых, я не он, и даже если это так, то уверен, как поступаю я, будет лучше для нас обоих. А во-вторых, если ты не согласна, то прямо сейчас ты покидаешь со мной школу навсегда. Готова? Я не оставлю тебя здесь одну.