Баллада о Пламени Дракона

      Чем дольше мы ехали по ночной трассе, тем мне становилось хуже. Слёзы уже не просто жгли веки, они градом текли по щекам. Всё, что получалось, это сдержать истерические рыдания, в остальном я словно вернулась в тот день, когда от Радагаста пришло сообщение о гибели родителей. Мир опять в один миг рухнул и уже не подлежал ремонту или восстановлению. Тот мир, где я была беззаботной девчонкой — маминой крошкой и папиным сокровищем. Мир, где по праздникам приезжал волшебник и запускал чудесные фейерверки, где зачастую совершенно без повода пекли вкуснейшие торты и так же без повода дарили подарки и крепко обнимали. Где на новогодние праздники в доме загоралась огнями нарядная ёлка, а летом можно было без устали рыбачить, ловить раков и собирать с родителями грибы. Мир, где было уютно, весело, вкусно, тепло и надёжно. Мир, которого для меня больше не существовало. Как и маминых объятий. В памяти снова и снова всплывали счастливые моменты нашей простой незамысловатой жизни. Многие из них были запечатлены на фотокарточках, вставленных в красивые резные рамки, которые я спрятала в кладовой. Потому что не могла на них смотреть. Слишком больно. А сейчас всё нахлынуло вновь, как будто я не сжилась, не смирилась.       Гэндальф что-то говорил о том, что теперь должно стать легче, что мне нужно думать о себе, не зацикливаясь на прошлом, но он просто не знал, не понимал, каково это — снова пережить смерть родителей, будто это случилось только что. Его слова утешения были мудры. Даже слишком. Но мне не хватало в них чего-то живого, человеческого. Того, что прикоснулось бы к сердцу, а не к разуму, заставило бы вдохнуть полной грудью вместо того, чтобы сгорать от боли.       Сжавшись и обхватив себя руками за плечи, я тихо подвывала под шум двигателя, пока, не выдержав, Торин не затормозил. То ли, несмотря на свою молчаливость, он был более чутким, чем Гэндальф, то ли хорошо знал женскую натуру, то ли просто больше не мог выдержать моей истерики. Или, может, всё сразу. Но, пожалуй, его поступок был более человечен, чем можно было ожидать от такого холодного сноба. Дождавшись, пока с нами поравняется и затормозит джип племянников, он плотнее завернул меня в плед и с рук на руки передал Кили. А затем просто-напросто умыл руки. Всё-таки я ему надоела.  — Ну, надеюсь, это слёзы раскаяния за мучения, которым ты подвергла того тролля? Меня в дрожь бросает от одной мысли о том, что он испытывал, когда ты ему подштанники подпалила, — попытался пошутить Кили, усаживаясь обратно в джип и, аккуратно обняв, устраивая меня на своих коленях. — Покайся, моё золотко, и тебе станет легче.       Не в силах больше сдерживаться я разрыдалась, уткнувшись носом в его тёплую шею.  — Сдаётся мне, что хреновый из тебя психолог, — заметил Фили, заводя машину и нажимая на педаль газа. Но мне было всё равно, какую немыслимую скорость он сейчас наберёт. Даже в этих непроглядных потёмках. Уже не боюсь. Есть вещи пострашнее. — Вряд ли можно так убиваться из-за смерти тролля.       Во втором он был совершенно прав, мне ни капли не было жаль почившего зеленокожего монстра. А вот в первом ошибся. Или просто хотел подколоть младшего брата. Потому что, несмотря на присущую гномам грубость и жёсткость, он был со мной так нежен, внимателен, что я сама мне заметила, как, глотая слёзы, выложила трагедию своей семьи, о которой мало кому рассказывала. Раньше мне казалось просто немыслимым говорить о случившемся. Слишком больно это бередило раны на сердце, вскрывало их, заставляя снова и снова кровоточить. Сейчас же, свернувшись котёнком в объятиях Кили, ощущая как его ладони бережно гладят мои плечи и спину, хотелось одного — говорить о родителях, о том, какая замечательная у нас была семья, и как невыносимо больно от разрушившего всё поступка Радагаста Бурого. Скорее всего, волшебник не хотел зла, но, тем не менее, именно зла и горя он принёс мне столько, что всей жизни не хватит, чтобы смириться со случившимся. Оплакать маму и папу. Научиться не бояться прихода телеграмм и наступления ночи. Потому что ночами находиться одной под крышей нашего дома просто невыносимо.  — Кто с тобой был, когда это случилось? — не замечая, что его футболка насквозь промокла от моих слёз, Кили прижался губами к моему виску, а потом крепче обнял. Словно мог этим защитить от болезненных воспоминаний. Наверное, только он и мог. Так я в тот момент чувствовала. — Тётя, бабушка, кузина, кто-нибудь ведь был рядом? Мне доводилось слышать, что у вас большие семьи, и почти все хоббиты между собой родня.  — Только мистер Гэмджи, — зажмурившись, я уткнулась в его твёрдое от литых мускулов плечо. — Тётя Лобелия сказала, что я уже достаточно взрослая и справлюсь со всем сама. — Я… — похоже, что Фили собирался сказать что-то грубое, но, взглянув на меня, передумал. — У меня просто нет слов! И Гэндальф ещё говорит, что в Шире живёт добрый народец… Балрог раздери, да я черствее никого не встречал!  — У меня есть две хорошие подруги, — ощущая, как больно от нелестного мнения гнома о сородичах, я испытала острое желание их оправдать. — Мистер Гэмджи отправил меня учиться в колледж, и мы там подружились. А потом вместе работали в редакции Удельских Вестей, пока меня вежливо не попросили освободить занимаемую должность.  — Что-то накосячила? — устало хмыкнув, Кили начал разглаживать пальцами мои спутавшиеся волосы. — Поместила рекламу противозачаточных в колонку знакомств?  — В каком веке ты живёшь? — невольно хихикнув сквозь текущие по щекам слёзы, я прислушалась к своим ощущениям — мне становилось легче от его прикосновений к волосам. — Эту рубрику отменили с появлением интернета. Просто у меня дурная родословная, и главный редактор в конце-концов решил, что это плохо скажется на репутации газеты. Но мне кажется, что дело не в этом: он изначально не горел желанием брать меня на работу, но, наверное, понадеялся на какие-то инвестиции, а мистер Гэмджи отказал.  — Кто такой этот Гэмджи? — включив габариты, Фили снова взглянул на нас с Кили. Мне казалось, он осудит такую близость между нами, посмотрит хмуро, как это сделал бы Торин, но этого не произошло. — Твой опекун?  — Да, я ведь ещё несовершеннолетняя, — ощущение того, как напряглись руки Кили, было не самым приятным в ту минуту. По непонятной причине мне было бы невыносимо лишиться его прикосновений и надёжных объятий. — Он был лучшим другом моего отца, он управляющий наших кондитерских, кафе и пекарен. Я бы ни за что не справилась без него.  — Умеют же некоторые втираться в доверие, пользуясь чужим горем, — чертыхнувшись, Кили поправил съехавший с моего плеча край пледа. — Наверняка, очередной пройдоха.  — Что? — выпрямившись в его руках, я была так удивлена, что даже томившая сердце боль куда-то внезапно отступила. — О чём ты?  — А что тут непонятного? — скрипнув зубами, он отвернулся от моего пытливого взгляда. — Наверняка, спит и видит, как бы жениться на тебе, чтобы наложить лапу на ваше семейное состояние, вот и строит из себя заботливого добряка.        Задохнувшись от удивления, я с немым вопросом уставилась на закашлявшего Фили. Ощущение было такое, словно мне пребольно наступили на хвост. Если бы этот хвост у меня, конечно, имелся.  — Не обращай внимания, — немного помолчав, наконец ответил старший племянник Торина, сосредоточив всё своё внимание на ночной дороге — Он просто ревнует. Ты ведь теперь, как ни крути, богатая наследница. Наверняка много женихов сваталось?  — Ни одного, — смутившись, я опустила глаза. Щёки залил предательский румянец. — Я ведь уже говорила, у меня дурная репутация.  — Бред, — уверенно отрезал Кили и внезапно, хмурясь, всмотрелся в моё лицо. — Именно поэтому ты такая?  — Какая? — сгореть бы от стыда из-за того, что так много про себя выложила, но гореть сильнее уже просто невозможно. — Что со мной не так?  — Ты слишком наивная и ранимая, — честно ответил Кили, совершенно не жалея при этом моей скромности. — Словно никогда не имела дела с мужчинами.  — Я и не имела… до вас… кроме папы и мистера Гэмджи, разумеется…  — Ничего, теперь у тебя целый гарем, — от нахальной усмешки Фили захотелось взвыть в голос и на ходу выскочить из автомобиля. — Так что есть на ком практиковаться.       Наверное, этого и следовало ожидать — тихушник Ори — главный сплетник отряда. Интересно, кому ещё он рассказал о подслушанном разговоре с моим управляющим? Всем, включая Гэндальфа и Торина? Святые тортики, какой невыносимый кошмар! Дрожа от стыда, я снова горько разрыдалась.  — Идиот, — глухо выругавшись в сторону ухмыльнувшегося брата, Кили, прижав к груди, снова принялся меня успокаивать. — Тише, моё золотко, разрешаю тебе практиковаться только на мне.       Несносный гном! Как же мне в ту минуту хотелось его придушить! Но беда в том, что кроме него никто не умеет так бережно обнимать, а это весомый повод отложить план с членовредительством на потом.