Авенуа

      У Хосока всё пиздец плохо. Наверное, даже хуже, чем он думал.       Ему шестнадцать, он дрочит на гей-порно и любит одного из своих лучших друзей. И это даже в мыслях отвратительно звучит, вслух тем более. Не то чтобы он собирался об этом говорить.       Просто Хосоку страшно. Страшно от того, что он яростно желает то, чего не может получить. От того, что стоит ему только руку протянуть, как её оттолкнут или хуже — схватятся за неё и сожгут, не оставив пепла.       Когда ему в четырнадцать впервые снится обнажённый Тэхён, Хосок не может ему в глаза смотреть около недели. Собственные чувства пугают, они бесформенные ещё совсем и непонятные, но уже тревожные. Когда сон повторяется раз за разом, становится более откровенным, пошлым, насколько позволяет подростковая фантазия, Хосок понимает. Посмотрев на девчонок из своего класса, на тех, кто постарше и помладше, на пару роликов гетеро-порно, он ясно понимает свою природу чувств.       Он знает, что не такой. И никогда таким не был. И эта мысль, возможно потому, что так рано сформировалась, принимается им как должное. Как то, что с самого начала было с ним, но спало где-то глубоко внутри.       К тому же, любить Тэхёна не сложно. Он очень открытый, такой весь хён, хён, хён, погуляй со мной. Светлый, улыбчивый; да, несёт несусветную чушь, но это даже мило. Тэхёна любить приятно, пусть и не взаимно. Это не причиняет боли такой, от которой хочется разорвать своё сердце. Оно просто ноет постоянно, но с этим можно жить.       Хосок живёт, целых два года, вплоть до шестнадцати. До тех пор, пока ему действительно не хочется вырвать своё сердце.       Как только дополнительная тренировка заканчивается, он наспех принимает душ и натягивает футболку на ещё влажное тело. Сумбурно прощается со своими сонбэ, в очередной раз отказываясь от приглашения где-то повисеть вместе. Хосоку не до этого, у него друзья, у него Ким-боже-боже-Тэхён, Пак-фея-куколка-Чимин, любовь, ромашки и дальше по списку.       И разбитое мальчишеское сердце, когда он видит, как Тэхён трепетно и нежно целует Чимина. Они сидят на зелёной траве у реки, ветер играет с их волосами, пряча свой шёпот в ушах. Они прикасаются друг к другу плечами, руками опираясь на траву. Тэхёнова рука медленно тянется к жёстким после покраски пшеничным волосам Чимина и Хосок видит в этом движении частичку мира.       Хосок не знал, что любовь способна причинить такую сильную боль, что может убивать, не дотрагиваясь. Что лёгкие могут сжиматься до точек, не пропуская воздух.       Чувствовал ли он злость, было ли это чувство ревностью, он не знает. Однако, тот вкус горечи на кончике своего языка он не сможет забыть.       Хосок в тот день отписывается друзьям, что не получится прийти, и бежит со всех ног домой, в тёплую постель, к маминым блинчикам, к теплу и уюту. Он выключает телефон, закутавшись в плед, и старается реже дышать, потому что грудная клетка горит и всё внутри жжётся. И ловит себя на самой ужасной мысли, которая приходила в его голову за все шестнадцать лет.       Он немного ненавидит Чимина прямо сейчас. За поцелуй, за то, что такой он весь прекрасный, не ровня Хосоку с брекетами и подростковыми угрями. За то, что стал Тэхёну другом, кем-то большим, чем друг. За то, что просто появился в его жизни. Зачем вообще? От этих мыслей ещё хуже, потому что Чимин не заслужил.       Но тем не менее, такие мысли приходят в голову Хосока всё чаще. Он замечает, как Чимин забирает у него всё, чем Хосок дорожит, всё, что ему дорого.       Он забирает его сомбэ с танцев, обращая на себя больше внимания, он забирает у Хосока главные партии в танцевальных постановках. У Чимина легко получается делать то, за что Хосок расплачивается кровью, потом и слезами. Он первый пошёл на танцы, он первый влюбился в Тэхёна, он первый… он был первым.       Они общаются как раньше, втроём. И на мгновение Хосоку кажется, что между Тэхёном и Чимином ничего нет, даже после поцелуя они общаются как прежде, как друзья. Но чёрт его знает, что там у них на самом деле происходит.       Хосок не может отдалиться, потому что ему не позволяют, не может быть рядом, потому что болит, не может сделать абсолютно ничего. И это ранит.       Но Хосок узнаёт, что может быть ещё больней. И что эту самую боль могут причинить те, кого ты любишь больше всего на свете.       — Знакомься, это Чонгук, твой младший брат, — раздаётся голос отца, как приговор.       Хосок недоумённо смотрит на заплаканную маму, на папу, что коротким движением поправляет очки и глядит строго на щуплого тринадцатилетнего пацана с глазами большими, но уже сразу чужими какими-то.       Хосок отказывается принимать. Он встаёт из-за стола и молча уходит к себе. Он ненавидит отца, что всё это время, оказывается, жил на две семьи. Что тринадцать лет скрывал от них правду, лгал о том, что любит их, о том, что они единственные.       Он не примет Чонгука, как не принимает маминых слёз. Она могла устроить скандал, могла выгнать отца из дому прямо под проливной дождь со своим отпрыском. Могла подать на развод и оставить отца ни с чем. Но вместо этого она просто тихо плакала и… приняла? Серьезно? Только потому что о Чонгуке больше некому заботиться?       Видеть его каждый день, готовить ему завтрак, стирать его вещи, собирать в школу как когда-то Хосока, засыпать, зная, что он тоже спит где-то за стеной. И смотреть на него, и понимать, что он от другой женщины, что он плод измены её любимого мужчины с другой. Разве это не больно?       Хосоку кажется, что он вполне может ненавидеть Чонгука и за себя и за маму, раз она не может этого сделать.

***

      — Я правда ненавижу его. Папа только и таскается с этим Чонгуком, будто я для него вообще пустое место, — выдыхает Хосок и доверчиво смотрит Тэхёну в глаза. Ему так хорошо, что Чимина нет рядом сейчас. Ему в последнее время так спокойней.       — У него мамка в больнице, куда его деть-то? — так же тихо отвечает Тэхён, понимая всю глубину ситуации. У него-то родители приезжают два раза в год. Они работают в Сеуле и заваливают подарками, но Тэхён точно знает, что не так выглядит любовь. Он с бабушкой всю свою жизнь, она всегда понимает, всегда поддерживает. Она — его светлый ангел в человеческом теле.       — А мне не всё равно? Он, блин, противный такой. Откроет свои глаза большие и все уже стелются перед ним. Папа купил ему новый телефон, он захватил всё их внимание, а я так, сбоку припёку, — Хосок пока говорит, начинает злиться и Тэхён мягкими шагами подходит к нему и садится на диван.       — Ну, кое-чего у него точно нет, — он улыбается своей обезоруживающей улыбкой. И Хосоку так хорошо становится, он такой весь светлый и красивый, с глазами своими глубокими, с мягкостью кожи, манящий, с пальцами тонкими. О, как красиво смотрятся разноцветные карандаши в его руках, когда он штрих за штрихом создаёт что-то в своём блокноте.       Тэхён прав, Хосок совсем не разбирается в искусстве, но он знает, что такое «красиво». Это когда Тэхён смотрит на него и улыбается ему. Чон укладывает голову на тэхёново плечо, а тот взамен зарывается в его волосы, делая массаж головы.       — У него нет нас.       Старший немного морщится от этого «нас», подразумевающего Чимина. Хосоку так стыдно за свои чувства, что даже в глаза смотреть порой страшно. Но он никогда не станет заставлять Тэхёна выбирать.       — Не хочу, чтобы он узнал о вас, — шепчет Хосок, надеясь, что его не услышат, но всё напрасно. Тэхёновы уши настроены на частоту его голоса и даже дыхания.       — Даже если узнает, ничего не изменится.       — Ну не знаю. Он бы состроил эти глаза свои и всё, пиздец.       — Тогда тем более.       — Почему ты так уверен? — Хосок приподнимает голову с плеча и внимательно смотрит в тэхёновы глаза.       — Потому что раз он не нравится тебе, мне тоже не нравится. И хватит материться, у моей бабули слух получше твоего.       Хосоку этого достаточно, чтобы на несколько часов вынырнуть из океана своей боли. Потому что у него всё ещё есть что-то только его. Что за семью печатями охраняется семью волками. Что-то, что принадлежит ему одному. Тэхён — его человек.       Ровно до того момента, как приходит Чимин.

***

      Хосок срывается, потому что его жизнь скатывается в какую-то сточную канаву. У него не семья, а хрен пойми что. Надоедливый хитрый Чонгук, манипулирующий родителями, отец-изменщик, которому, походу, совсем не жаль, и бесхребетная мама, что умеет лишь терпеть.       Он отдаёт всего себя в подготовку к новому соревнованию. Забивает на учёбу, тренируется с утра до вечера, до седьмого пота. Он использует столько ресурсов своего организма, что не остаётся сил даже на ненависть.       Но всё ломается, когда главную партию отдают Чимину. Чимину, который не тренируется всерьёз, занимается танцами словно факультативом. Выбирает гулять с Тэхёном вместо тренировок, относится к танцам как к хобби. Это для него не смысл жизни, так почему же… почему?       Горячие слёзы впервые появляются в уголках хосоковых узких глаз. Он даже не сразу понимает, что случилось. Хосок обжигает кожу внутренних сторон ладоней, пытаясь их утереть, но те всё текут и текут. И отвратительные детские сопли снова поселяются в носу. Он плачет словно ребёнок, только-только оторванный от подола маминого платья. Он плачет и внутри и снаружи. И взрывается в один прекрасный момент как раздутый до предела шарик.       — Хён, ты избегаешь меня? — спрашивает Чимин, когда после тренировки остались лишь они. Хосоку хотелось сбежать пораньше, до того, как произойдёт что-то непоправимое, но, кажется, само время никогда не было на его стороне.       — Нет, — отрезает старший и вытирает пот со лба подолом оверсайз футболки.       — Нет, избегаешь, — Чимин смотрит на друга, застенчиво закусывает пухлые губы и спрашивает осторожно совсем: — Я сделал что-то не так?       Ты всё сделал не так, ты не тот, хочется выкрикнуть прямо в лицо, но вместо этого только Нет тем же сухим обожжённым голосом.       — Это из-за постановки? — полушёпотом, чтобы не дай бог не ранить. — Если хочешь, я могу отказаться.       Чимин краснеет от смущения, Хосок краснеет вместе с ним, только от злости. Младший с такой лёгкостью готов отказаться от всего, чего Хосок добивался сверхусилиями.       И именно тут всё, что Хосок старался держать в себе, разрывает его с такой силой, что ему самому страшно. Он порывисто хватает друга за ворот клетчатой рубашки и шипит ядовито, обжигая лицо огнём своей злобы.       — Хочешь правду? Ты бесишь меня! Твоё отношение к танцам как к какому-то цирку неприемлемо. Не относишься к этому серьёзно — не танцуй. И какого хрена ты вообще такой?! Я ненавижу тебя, ходишь тут, улыбаешься, такой весь из себя хорошенький. А мне что прикажешь делать, я разрываю свою задницу, чтобы хоть чего-то добиться, а ты приходишь и рушишь всё. Я ненавижу тебя, ненавижу… — эти слова Хосок уже шепчет, ошарашенно смотря в глаза Чимина, что смотрят на него удивлённо, затравленно как-то и на грани слёз.       Хосок не сдержался, причинил ему боль. Он не должен был. Только лишь потому, что он неуверенный в себе эгоист с семейными проблемами, ни разу не причина делать несчастным того, к кому в глубине души он испытывает огромную нежность и детскую привязанность.       Он уже хочет отпустить Чимина и отступить на несколько шагов назад, как в глазах напротив видит нескрываемую ярость, а потом чувствует жгучую боль внизу живота. Чимин со всей силы ударяет Хосока в живот, толкает руками на гладкий паркет, наваливается сверху, садится на него, напирая всем весом, и фиксирует руки Хосока по обе стороны от его тела. Чон даже не успевает понять, откуда столько силы в Чимине, откуда на напряжённых руках пятнадцатилетнего парня такой выпирающий рисунок вен.       Хосок поражается его неожиданной силе, физическому преимуществу над его телом, тому превосходству, устрашающему, что исходит от него. Но всё это наваждение рассеивается как только он чувствует горячие чиминовы слёзы на своих щеках.       И сердце Хосока пропускает судорожный удар, а потом сжимается от ещё большей боли, чем до этого. От чиминовой боли, что он чувствует вперемешку со своей.       — Да что ты знаешь? — хрипит он, не ослабляя хватку, оставляя следы на хосоковых запястьях, — Ты сосредоточен только на своих проблемах. Только ты, ты, ты, ты. Тебе плохо, а всем вокруг как будто хорошо. Ты изменился! — Чимин наконец ослабляет хватку, садится на колени и почти больно утирает слёзы рукой, сильно вдавливая руки в лицо.       Хосок молчит, потому что ему совсем нечего сказать. Только отчаянное прости и это всё моя вина.       Но Чимин быстро приходит в себя, выравнивает дыхание и смотрит в упор, как равный Хосоку, каким он всегда и являлся.       — Я ненавидел тебя, хён, — спокойно говорит Чимин и Чон резко садится на пол, встревоженно смотря в глаза напротив. — Я ненавидел когда ты называл меня девочкой, куколкой, принцессой или как-нибудь ещё. Я ведь парень, такой же как и ты.       — Прости, — прерывает Хосок, но Чимин будто и не слышит его, лишь махая головой из стороны в сторону, обозначая, что эти слова для него не имеют никакого значения.       — Меня постоянно задирали из-за того, что слышали, как ты меня обзываешь.       — Я не…       — Я знаю, — перебивает младший, — ты любя. Я знаю, но… когда я просил тебя остановиться, ты всё переводил в шутку. Меня задирали и… избивали на заднем дворе школы. Тэхён обрабатывал мои раны, но он ничего не знал. Всё это продолжалось… какое-то время.       — Почему ты нам не рассказал? — спрашивает Хосок и понимает, что совсем не слышит своего голоса.       — Потому что тогда меня задирали бы ещё больше. Помнишь мне год назад грушу подарили? Это я родителей попросил. Я стал заниматься после школы и танцев. Я хотел постоять за себя. Но чем сильнее я становился, тем сильнее становились и те ублюдки. И пару месяцев назад Тэхён увидел это и мне пришлось рассказать. Я ненавидел то, как ты меня называл. Некоторое время ненавидел тебя самого, потому что ты говорил всякие громкие легкомысленные слова, а я потом страдал. И я стремился тебя превзойти, во всём. Ты пошёл на танцы и я тоже, я думал, будет легко. Но это оказалось не так. Я понимаю, почему ты меня ненавидишь. И также я знаю, что никогда не смогу у тебя победить, потому что танцы для тебя — это всё.       Чимин затихает и смотрит Хосоку в лицо. Против воли его щёки наливаются вишней.       — А сейчас ты меня ненавидишь? — спрашивает Хосок. Он бы себя ненавидел. Ненавидел свой поганый рот, который говорит и не думает, своё безразмерное эго, свою ревность и колкие слова. Всего себя: от головы до кончиков пальцев. Ненавидел бы за то, какую, оказывается, он причинял Чимину боль.       — Как я могу тебя ненавидеть. Ты же мой лучший друг, — улыбается Чимин.       Пак-добрейший-мальчишка-на-земле-Чимин, пятнадцатилетний пацан, переживающий такие события, что не каждый взрослый может, остался таким открытым и бесконечно добрым. И улыбающимся ему, Чон Хосоку, шестнадцатилетнему уебану.       Хосок плачет второй раз в жизни и первый раз перед кем-то. На этот раз тихо совсем и только глазами.       И ему кажется, что всё правильно. Что такие как Пак Чимин и должны быть рядом с такими как Ким Тэхён. Что это достойно, так лучше, так должно быть. Хосок принимает это с открытым сердцем и отступает.       — Хён, ты вырос, но всё такой же сопливый.       Хосок смеётся сквозь слёзы, Чимин обнимает его, согревает своим теплом, убаюкивает в своих нежных руках и полностью избавляет чёрное сердце Хосока от ненависти.