Авенуа

      Есть такие утра, когда ты просыпаешься и понимаешь, что мир уже не такой как прежде, что всё вокруг безвозвратно изменилось и пути назад уже нет.       Намджун нервно расхаживает из одного угла гостиной в другой и рвано дышит то ли от злости, то ли от безысходности. Безжалостное утро встретило его назойливыми лучами зимнего холодного солнца и бесконечной чередой звонков от журналистов. Фото тэхёновой личной жизни уже распространено по всей сети, а люди оставляют гневные комментарии и выводят хэштег с именем Тэхёна на девятое место в твиттере. И это перекрывает все намджуновы приятные воспоминания о вечере с Сокджином и их неспешными философскими разговорами о жизни.       Он протирает красные глаза, промаргивается, ещё раз смотрит на фото, где лицо Чимина закрыто чёрным квадратом, но и этого достаточно, чтобы сделать ему больно.       — Прости, — вжавшийся в спинку дивана заспанный Тэхён, все время наблюдавший за нервными расхаживаниями старшего, выглядит виновато, но… не более того. Весь он светится изнутри и еле сдерживает своё лицо, чтобы не улыбнуться.       — Тебе же ни капельки не жаль, — стонет Намджун и громко приземляется на диван рядом.       Тэхён смотрит на него и хочет было что-то сказать, но после отворачивается и прислоняется затылком к дивану, устремляя взгляд в потолок. Вкус вчерашнего поцелуя всё ещё играет на губах, прикосновения к чиминовым рукам отдаётся в кончиках пальцев приятным покалыванием, и ничего из внешнего мира больше не имеет значения. Единственное, за что он волнуется — это за Хосока. Вчера они вернулись замёрзшими и уставшими, что даже не было сил поговорить. Тэхён даже не заметил, как уснул, пока Хосок делал им чай. А утром старший ушёл в колледж, потому что зимняя сессия, несмотря на праздники, была в самом разгаре, и куча студентов шлялась под его дверью для пересдачи.       Тэхён закусывает губу, где-то в сердце стабильно ноет. Ему так не хочется, чтобы Хосок узнал обо всём из интернета. Из этих глупых совершенно бессмысленных статей.       — Юнги, зараза, — выдыхает Намджун. — Это точно он. Больше некому. Кто будет тащиться в минус пять за хрен знает сколько километров, когда у всех праздники?!       — Не злись на него только потому, что он хорошо выполняет свою работу, — заступается Тэхён.       — Не оправдывай его только потому, что на первом курсе он помог тебе найти деканат, — передразнивает его старший.       — Это не я с ним мутил, так что не тебе меня обвинять.       — Да не мутили мы. Я терпеть его не могу, — снова стонет Намджун. Ему кажется, что за это утро он постарел лет на десять. По крайней мере, у него появилось несколько новых некрасивых полос на лбу.       — Кстати, почему? — спрашивает Тэхён и тянется за своим телефоном, с усердием начиная что-то печатать.       — Не знаю? Просто он не нравится мне, — Намджун по природе своей не склонен недолюбливать кого-то без особой на то причины. Но у них с Юнги с первого взгляда это взаимное влечение оскорбить друг друга. В университетские времена они были словно кошка с собакой. И Намджун очень благодарен, что эти времена прошли. У них абсолютно разные взгляды на жизнь и многие другие вещи. И на каждое едкое намджуново слово у Юнги находилось десяток других, не менее колких слов. Возможно, это всё давняя война факультетов философии и журналистики. Юнги нужны были факты, сухая, но правдивая информация, Намджуну важны были слова между строк и возвышенные чувства. Юнги читал его взгляды в сторону Тэхёна быстрее, чем сам Намджун — и он просто не мог с этим мириться. А потом… всё закончилось. Они окончили университет и их пути разошлись как две параллельные прямые по разные стороны от Солнца. Юнги лишь изредка черкал статьи о тэхёновых выставках, критикуя их в пух и прах, но не более. И до этих пор особо не беспокоил. Почему? Почему он решил копнуть глубже именно сейчас?       — Что ты делаешь? — спрашивает Намджун, отвлекаясь от своих мыслей и наблюдая за увлечённо пишущим что-то в телефоне Тэхёном. Кончик его языка немного высунут и Намджун вздрагивает невольно от понимания того, что его до сих пор так сильно это цепляет. Поднимает из глубины что-то больное и едва трепещущее. Полумёртвое, но всё ещё трепыхающееся раненной птицей внутри. Намджун одновременно хочет добить её, проткнуть чем-то особенно острым, чтобы сразу, чтобы не мучилась. Чтобы горела так сильно, чтобы в конце не осталось даже пепла. Одновременно с этим он хочет перевязать её вялые крылья и снова научить летать, посмотреть на её первый полёт к небу, и чтобы она растворилась там, среди облаков. Намджуну всё ещё так сильно больно, с фотографией или без.       Рука Сокджина, вернувшегося из кухни, будто вытаскивает его из чёрного мазута, а намджунову птицу временно заточает в серебряную клетку. То ли для того, чтобы наблюдать за её мучениями, то ли для того, чтобы видеть её возрождение.       — Пишу Юнги, чтобы сбросил мне оригинал, — отвечает Тэхён.       Намджун стонет третий раз за полчаса.       — Ты сошёл с ума, Тэхён.       — Да, — неожиданно серьёзно отвечает младший и поворачивается в сторону Намджуна. В его глазах всё ещё так много чёрного света. — Я, кажется, сошёл с ума. Не могу думать ни о чём, кроме Чимина и Хосока. Знаю, что то, что о моей личной жизни знает теперь вся страна — это плохо, просто ужасно. Но одновременно с этим мне так всё равно, я не знаю, понимаешь? Мне кажется, что… что, возможно, это даже хорошо. Я не был собой всё это время, но теперь… теперь мне даже стало… легче? — Тэхён закусывает губу и осознаёт ситуацию.       — Тебя все ненавидят, интернет кишит оскорблениями. Прямо сейчас кто-то строчит гневные комментарии для тебя и Чимина. Я сделаю всё, чтобы остановить распространение фотографии. Надеюсь, она будет удалена как можно быстрее, но это уже не имеет никакого значения, понимаешь? Что будет, если в танцевальной школе Чимина об этом узнают? Его уволят. Если окажется, что к этому причастен ещё и Хосок — это станет концом. — Намджуну жаль себя. Он не заслужил говорить такие жестокие вещи человеку, в которого влюблён, но если не он, то кто? — Шведская семья геев звучит в тысячу раз мощнее, чем просто двое. Понимаешь, общество не любит нечётные числа. Два человека в отношениях — это любовь, три — уже считается извращением. Один ребёнок в семье — мало. Три — уже много, значит, не научили предохраняться. Одна рука — инвалид, три — мутант. Один глаз — значит точно пират, три — инопланетянин. И так во всём.       «Я просто не хочу, чтобы тебе было больно. Я не хочу видеть, как ты выбираешь самый сложный путь из всех, что были предложены тебе судьбой».       Намджун не произнесёт этого вслух, просто не сможет. Он в отчаянии смотрит на Сокджина, что всё это время просто молча сидит. Старший не знает, как ответить на этот просящий взгляд, поэтому просто берёт Намджуна за руку. Это лучшее, что он может сделать сейчас.       После тяжёлой паузы, Тэхён всё же решается ответить. Он набирает побольше воздуха. Он должен быть честен с Намджуном, с Сокджином, с самим собой в конце концов.       — Я знаю. Всё, что ты сказал — я знаю. И я всего этого боюсь. И будь у меня шанс не влюбляться в них, я бы им воспользовался, потому что знаю, что так нам троим было бы легче. Но легче не всегда значит лучше. Мне с ними лучше, понимаешь? Лучше, чем с кем бы то ни было. Нам придётся отказаться от многого. Возможно, от всего. Но я впервые чувствую себя таким… счастливым. Чувствую, что всё, что сейчас происходит, правильно. И я хочу иметь хоть немного смелости, чтобы продолжить то, что мы начали с таким трудом и усилиями. Ещё не начали даже толком, но я собираюсь… признаться сегодня Хосоку, и, если у нас есть шанс, я всё отдам, чтобы пройти весь этот путь до конца, потому что он мой. Это мой путь.       — Мой путь ниндзя, — вдруг отзывается Джин и беспечно откусывает печенье из плетённой корзинки на столе.       — Что, прости? — спрашивает Намджун.       — Он должен был сказать: «Это мой путь ниндзя». Разве ты эту фразу не из Наруто взял? — обращается он уже к младшему.       Когда поднимается волна истерического смеха обоих, Сокджин понимает, что всё делает правильно. Главное, чтобы они улыбались, даже когда всё плохо и кажется, что выхода совсем нет. Тэхён для него всё ещё потерянный ребёнок на пути обретения семьи, а Намджун… он ему нравится. Если бы у него была возможность — Сокджин бы забрал Намджуна себе. Возможно, ему, как и Тэхёну, не хватает смелости сказать о своих чувствах.       Сокджин доедает своё печенье и продолжает:       — Давайте посмотрим на ситуацию с другой стороны. Во-первых, сейчас двадцать первый век — на костре за однополые отношения не сожгут и не расстреляют. Видите, никто под домом с вилами не стоит и камнями не бросается. Понимаете, люди ненавидят издалека. У них кишка тонка подойти и высказать всё в лицо. Они выльют свою ненависть в интернете, возможно, пошепчутся за спиной, но при встрече максимум состроят противную гримасу и пройдут мимо. Это можно пережить. Во-вторых, большинству людей вообще всё равно. У них куча своих проблем и нет времени влезать в чужую жизнь. К тому же, сейчас нация старается воспитывать в себе толерантность, и я видел в интернете много поддерживающих тебя комментариев. Всем всё равно не угодишь, кого бы ты ни выбрал. Кому-то всё равно что-то не понравится, так что ориентироваться на мнение чужих людей — это последнее, что стоит делать. В-третьих, ты никогда ещё не был так популярен, как сейчас. Цена твоих картин, я уверен, увеличится в несколько раз. Всем нужен скандал. Лучший пиар — чёрный. А, и ещё, твоё имя в твиттере всего лишь на девятом месте, а это значит, что есть как минимум восемь пунктов, которые интересуют людей больше, чем ты. Так что я вообще не понимаю, зачем вы делаете из этого такую драму.       — Хён, — Тэхён тычет в него указательным пальцем. — Ты точно человек?       — Нет, конечно, я ангел, — фыркает Сокджин и закатывает глаза.       — Тебе нужно было на психолога учиться, — добавляет Намджун, улыбаясь. — У тебя хорошо получается лечить душевные болезни.       — О нет, я прекрасный хирург. Видели ноги Хосока? Они такие милые, это всё я, сам, вот этими вот руками, — Сокджин гордо вытягивает их вперёд, демонстрируя. — Но спасибо за комплимент. Я вообще во всём хорош.       — И ещё ты очень скромный, — посмеивается Тэхён. Ему всё ещё больно от упоминания хосоковых ног, но если он собирается сделать то, что собирается — нужно учиться усмирять своё чувство вины и жить настоящим.       Они разговаривают почти до самого вечера. За окном уже сгущаются сумерки. Темнеет очень быстро. Микки мило похрапывает на подушке около батареи, а Джин готовит вкусный обед — он и это делает безупречно. Намджун задаётся вопросом, есть ли что-то, чего Сокджин не умеет. Именно в это время их прерывает стук в дверь. Чимин ещё утром уехал к своей маме, чтобы пояснить утренние новости и предотвратить её инфаркт, он собирался провести с ней целый день, а потом зайти за Хосоком, чтобы вместе вернуться. И у них есть ключи. Чонгук с вчерашнего вечера не поднимает трубку, но это и не удивительно — у него активная подготовка к экзаменам в Сеульский. Поэтому вариантов, кто бы это мог быть, не остаётся.

***

      Когда Тэхён открывает дверь, его лицо покидают все краски, превращая в белое полотно. Холодный зимний ветер продувает свитер насквозь, вызывая неприятные мурашки на коже.       На пороге стоит его мама с букетом белых пионов и смотрит на него с таким разочарованием, что Тэхён в эту самую минуту крошится до атомов, до снега, до пыли. Он цепенеет и не сразу понимает, что она молча разувается и без приглашения заходит в дом, ставя цветы на столик. Атмосфера в доме накаляется за считанные секунды. Что-то вязкое и тяжёлое оседает в воздухе, бетонные крошки забивают лёгкие, мешают дышать, мешают не дышать, мешают сделать хоть что-то. Ноги и руки не слушаются, в ушах гудит, что-то страшное поселяется в груди и на языке. Сокджин дружелюбно пытается предложить только что приготовленный горячий ужин, но Намджун утягивает его в другую комнату. Он не понаслышке знает, какие натянутые у Тэхёна с ней отношения. Лучшее решение — оставить их одних, но всё равно быть где-то рядом… просто на всякий случай.       Тэхён проходит на кухню всё ещё находясь в каком-то трансе. Звонкая пощёчина не приводит в чувство реальности, вторая, что ощущается раскалённым железом, оставляя клеймо, уже больше возвращает к жизни, а третья, вгрызающаяся шипами в лишённую крови щеку, заставляет Тэхёна, наконец, очнуться и перехватить мамины руки.       — Что ты делаешь? — шепчет он.       — Что я делаю?! — кричит она. — Это что ты делаешь?! Почему я просыпаюсь утром и вижу то, что вижу?! — она хочет звучать жёстко, но её женский голос ломается в конце. — Мы с отцом давали тебе всё, мы работали сутками напролёт, чтобы ты ни в чём не нуждался, чтобы у тебя было счастливое детство — и вот, как ты нам отплатил! Целуясь с мужчиной, целуясь с Чимином? Он же гей, как и Хосок. Об этом почти весь город шепчется. Я всё знаю! А теперь и ты туда же?! Неужели нет достойных девушек? В Сеуле вокруг тебя толпами вились, выбирай любую, но в итоге ты выбрал вот это?! — её голос срывается на хрип, слёзы устилают глаза, но не срываются ручейками по щекам.       — Да, я выбрал их, — отвечает Тэхён. Каждое мамино слово оставляет глубокие царапины на каждом ребре. — Знаешь почему? Потому что у меня было прекрасное детство благодаря им и бабушке. Я никогда не просил ничего сверх. Меня всегда устраивала жизнь тут и устроила бы пара кроссовок на три лета. Я лишь хотел проводить с вами больше времени, я всё время так скучал, я забывал про всё, когда вы приезжали, или когда забирали меня в Сеул на пару дней и водили в кино. Я могу пересчитать на пальцах одной руки все эти счастливые моменты. Мне не нужны были деньги, мне нужны были вы. Когда умерла бабушка, я так хотел, чтобы вы приехали, — Тэхён не понимает, когда начинает плакать. Он никогда себе не позволял такого рядом с мамой, потому что она ненавидит слёзы, и он хотел хотя бы казаться сильным ради неё, но… больше нет сил держать всё это в себе. — Когда из-за меня Хосок попал в аварию и больше не смог ходить, я всё ещё надеялся, что вы приедете; я уехал за вами в Сеул и получил лишь крохотные крупицы того, чего на самом деле хотел. Мне уже двадцать три, и я должен выпрашивать ваше внимание? Вашу любовь? Почему? Я разве был плохим сыном? Я не понимаю, мама, я ничего не понимаю, — Тэхён начинает захлёбываться собственными слезами под распахнутые глаза матери, и отшатывается назад, упираясь в стену, когда она пытается приблизиться. — Сколько денег вам нужно, чтобы успокоиться? У меня их много есть, я отдам их все. Станет ли вам тогда легче? Откроет ли это вам глаза на меня? Я же здесь, я всегда был здесь, всегда ждал вас. Ты не приехала, когда умерла бабушка. Ты не была здесь больше восьми лет, но как только увидела эту противную статью — сразу же приехала. Почему? Эта статья серьёзней бабушкиной смерти? Почему чиминова мама утирала мои слёзы после того, как её не стало? Почему она готовила мне еду, разрешала оставаться в их доме? Почему не ты была ею?       — Я работала, — шепчет госпожа Ким и первые слёзы срываются с её глаз, орошая налившиеся стыдом щёки. Тэхён никогда не видел, как она плачет. Он действительно сын своей матери, потому что… они плачут одинаково.       — Нет, пожалуйста, не произноси этого слова, умоляю, — чуть ли не воет Тэхён. Кажется, от эмоционального напряжения он сейчас упадёт в обморок. — Я люблю Чимина, я люблю Хосока. Если это означает любить мужчин, то да, я люблю. И я всегда был таким, ты просто этого не видела, потому что проводила со мной так чертовски мало времени. Как чиминова мама, ты бы заметила всё сразу, если бы тебе было до меня дело. Я осознал свои чувства к ним ещё очень давно, просто долго шёл к тому, чтобы осмелиться сказать им об этом, я боялся быть лишним, быть отвергнутым, но мама, рядом с тобой и папой я чувствую себя более лишним, чем с кем бы то ни было, — он заламывает брови и сминает свои губы зубами.       — Тэхён-а, прости меня, — шепчет она и делает шаг к нему. Тэхёну больше некуда отступать, он упирается спиной в стену. Она тянется к его красной щеке и почти невесомо гладит. Тэхёну очень больно после тех пощёчин, но он не решается сказать об этом. Лишь затаив дыхание, чего-то ждёт. — Мой мальчик, как же тебе было тяжело, прости меня, прости, — она прижимается к нему и прячет своё заплаканное лицо в его шее. — Почему же ты не сказал нам, что тебе было так больно, я же ничего не знала.       — Я рисовал свою боль, не мог выразить её словами. Я хотел, чтобы вы пришли на выставку, чтобы увидели, но вы были так заняты, — Тэхён старается смягчить свой голос и обнять маму, потому что… как бы сильно он ни хотел злиться — он просто не мог. Он любит свою семью, как любила его бабушка.       — Я думала, что счастье для меня, это чтобы ты никогда ни в чём не нуждался. Но это не было счастьем для тебя, мне так жаль. Твоего папу сегодня уволили с работы из-за этой статьи, и я просто… я не знаю. Прости меня.       — Наконец-то. Я всегда ненавидел его работу, она сделала из него зомби, он всего себя туда положил. Возможно, теперь у него появится время на исполнение своей мечты. Помнишь, он всегда хотел понырять с аквалангом, — улыбается Тэхён, зарываясь носом в её мягкие шоколадные волосы. — Давай следующим летом поедем на море? Только ты, я и папа. Я всё оплачу.       — Не нужно, мы накопили достаточно за всё это время. Ты заработал эти деньги своими слезами, трать так, как считаешь нужным. Я… мы поддержим тебя, что бы ты ни выбрал. Я надеюсь, мне ещё не поздно стать хорошей матерью.       — Никогда не поздно, — Тэхён обнимает её крепче и чувствует, будто все фрагменты пазла в нём, наконец, собираются воедино и становятся прекрасной картиной. Тэхён делает вдох и наконец избавляется от тьмы, живущей внутри чернильным осьминогом. Он отрезает ему все щупальца. — Для кого цветы?       — Для бабушки.       — У неё была аллергия на пионы. Она любила тюльпаны, а пионы сажала, потому что это мои любимые цветы.       — Прости, я не знала.       — Всё нормально. Нам ещё много нужно будет узнать друг о друге, если мы хотим стать ближе. Как насчёт завтра пойти за цветами, а потом навестить её вместе?       — Звучит отлично.

***

      Когда они выходят из кухни, в гостиной уже сидят Чимин с Хосоком, вернувшиеся около часа назад и невольно слышащие почти весь разговор. Они неловко приветствуют тэхёнову маму, предлагая остаться на ночь, но та вежливо отказывается и Чимин предлагает провести её к его маме. Всё же, раньше они неплохо ладили. К тому же, теперь у них прибавится тем для разговора. Сокджин предлагает отвезти всех на своей машине, у него ещё и права имеются. Намджун не перестаёт удивляться. Чимин ободряюще улыбается Тэхёну и оставляет их с Хосоком наедине.       За окном слышится удаляющийся звук машины. Микки покорно идёт к своему лотку, как только слышит шелест упаковки из-под корма. В доме воцаряется приятная тишина и спокойствие. Тэхён смотрит, как Хосок гладит Микки за ушком и набирает побольше воздуха, чтобы заговорить. Он очень устал и вымотался. Сегодняшний день его убил и возродил заново, и он очень хочет есть и спать, но он должен решиться на разговор сегодня. Сейчас. Нет больше сил затягивать и молчать.       — Ты хорошо потрудился сегодня. Я горжусь тобой, — Хосок опережает Тэхёна на миллисекунду. Как и всегда.       — Ты слышал наш разговор? — удивляется младший. Ему отчего-то становится стыдно. Будто он раскрыл свою самую немощную и слабую сторону. Сторону его внутреннего ребёнка.       — Прости, в этом доме по-другому нельзя, — смеётся Хосок, и Тэхён расслабляется оттого, что его таким приняли.       — Насчёт этой статьи… мы бы не посмели встречаться за твоей спиной или что-то типа того, просто… — чёрт, нужные слова совсем не пробираются в глотку.       — Всё нормально. Мне Чимин обо всём рассказал в тот же вечер.       Вздох облегчения вырывается сам-собой.       — Хён, ты же слышал всё, что я говорил сегодня. И Чимин тебе тоже рассказал, — Тэхён закусывает внутреннюю сторону щеки, и красные от пощёчин щёки наливаются цветом ещё больше, даже кончики ушей и основание шеи стали почти малиновыми. — Что ты об этом думаешь?       — О чём? — беспечно отзывается Хосок и пытается заглянуть ему в глаза, дразнится.       — О том, что я к тебе чувствую.       — А что ты ко мне чувствуешь, Тэхён? — Хосок вдруг становится слишком серьёзным. Он подходит ближе, почти вплотную, а у младшего ноги бетоном к полу прибивает. Он смотрит куда-то в хосоковый свитер, не в силах поднять взгляд выше.       — Я люблю тебя. И Чимина. Вас обоих, — выдыхает Тэхён. — Я думал, что это странно, что так нельзя любить, но я люблю. Чимин сказал мне, что это нормально, что он тоже это чувствует. И что… ты тоже меня… любишь. Это так?       — А ты как думаешь? — Хосок так близко, что опаляет дыханием тэхёнову макушку.       — Я… я не знаю.       — Потому что ты не смотришь на меня. Если бы смотрел, узнал бы ответ. У меня же всё на лбу написано, — Хосок осторожно касается его плеча. — Посмотри на меня, пожалуйста.       Тэхён выдыхает весь воздух и поднимает глаза. Время застывает, их дыхание замедляется почти одновременно, где-то под кожей растекается тепло, все нити в теле натягиваются, кончики пальцев покалывает, в голове абсолютно ничего, ни одной мысли. Тэхён чувствует себя самым пьяным человеком на земле, его руки и ноги становятся такими лёгкими, такими невесомыми. В хосоковых глазах открытый космос, чёрные дыры и сверхновые звёзды. И там чёрная тэхёнова луна, и такое же чёрное солнце.       — Хён, я…       — Я люблю тебя, Тэхён-а. Конечно, я люблю. С тринадцати, или даже раньше. Я не переставал, не смог бы разлюбить тебя никогда, даже если бы хотел. Ты у меня вот тут живёшь, — он указывает на свою голову рукой. — И тут тоже, — в этот раз палец касается тяжело вздымающейся груди и Тэхёну кажется, что он слышит его быстрое сердцебиение. Или это его собственное сердце норовит прогрызть стальные прутья грудной клетки. — А ты? Ты любишь меня так же сильно? Так, чтобы мы втроём смогли быть вместе? Зная, что будет тяжело, что порой будет больно и нам от многого нужно будет отказаться. Осознавая, что возможно, нам нужно будет пойти против всего мира? Сможешь ли ты быть со мной и не чувствовать свою вину за тот день? Ты и сейчас едва смог посмотреть мне в глаза, — снисходительно улыбается Хосок.       — Сегодня это не из-за чувства вины, а из-за того, что… я смущён, — признаётся Тэхён, всё ещё не отводя взгляда от старшего. — Это правда, я всё ещё чувствую вину за твою мечту быть танцором, и мне всё ещё сложно смотреть в твои глаза из-за этого, но я работаю над этим. Просто дай мне ещё немного времени. Я каждый день буду смотреть на тебя, на твои ноги, руки, лицо, глаза — на всего тебя. Даже если будет больно, я просто буду продолжать смотреть на тебя, не моргая. Потому что я… хочу, чтобы ты тоже смотрел на меня. Я люблю тебя, правда. Я не знаю, как доказать это, просто поверь мне, пожалуйста.       — Я верю, я всегда тебе верил, и в тебя верил.       — Тогда обними меня, — просит Тэхён и получает горячие объятия. Объятия не друга, а мужчины. Потому что Хосок на нём будто отпечатки пальцев оставляет даже через одежду. Губами в шею утыкается и дышит так громко, и сердце его так разрывается от биения, что у Тэхёна кружится голова. Ноги из бетона снова превращаются в сладкую вату. Он цепляется за Хосока, обнимает в ответ и чувствует, как что-то горячее пружиной закручивается внизу живота и покалывает. Дыхание учащается, возбуждение бьёт одновременно и в голову и в пах.       — Хён, поцелуй меня, поцелуй, пожалуйста.       Тэхёна прорывает. Хосок цепляется за его губы так сильно, что даже немного больно. Пробирается языком сразу глубоко и мокро, вылизывает искусанные внутренние стенки щёк, нёбо, ровный ряд зубов. Прямо как тогда, на заднем дворе школы. Нет, лучше, намного-намного лучше, чем Тэхён помнит. Лучше всего, что он когда-либо чувствовал. Непонятно, кого накрывает больше. Тэхён сплетается своим языком с хосоковым и дышит ему прямо в кожу, разрешает его рукам гулять под своим свитером, очерчивать спину, сминать бока, прижимать к себе так сильно, что рёбра хрустят и между их телами только смятый слой одежды. Тэхёну хорошо, так хорошо, что даже плохо. Он после ночи с Чимином никогда не разрешал себе думать о них в таком ключе, а сейчас… сейчас будто по-другому и нельзя.       Хосок спускается руками на тэхёновы ягодицы, поглаживает их сквозь ткань джинсов, а потом горячо сминает и притягивает ближе. Возбуждение Хосока соприкасается с его собственным и Тэхён невольно мычит в поцелуй. Губы уже болят, а язык и вовсе онемел. Для Тэхёна этого так много за сегодня, что, кажется, он кончит вот-вот лишь от этого поцелуя и зажиманий. Если так случится - ему будет очень стыдно. Со всхлипом он немного отстраняется.       — Хён, мы… у нас… мы будем делать это сейчас? — сквозь сбитое дыхание спрашивает Тэхён.       — Делать что? — не понимает Хосок. Его губы такие красные, что могли бы светиться в темноте. Тэхён снова хочет их поцеловать. — Боже, нет, — наконец доходит до старшего. Он немного отступает назад, но всё ещё продолжает держать Тэхёна за талию. — Ты имеешь в виду секс? Нет, нам же… это всё будет непросто. Особенно если мы хотим заняться этим втроём. И думаю, нам нужно привыкнуть друг к другу больше. К тому же, гейский секс отличается от гетеро. Ты и сам знаешь, что нужна подготовка. У тебя наверняка было много любовников, — улыбается Хосок и думает о том, что на щёки Тэхёна нужно приложить немного льда. Он весь в его руках такой нежный, такой родной, трепетный. Хосок вскользь думает о том, что Тэхён и Чимин очень похожи. Оба по-особенному красивые, чувственные и чувствительные. И любят его. Хосок вне себя от переполняющего счастья.       Тэхён хочет было сказать, что у него вообще никого никогда не было, поэтому нет, он не знает ни о какой подготовке и «гейский» секс будет первым его сексом, но Чимин врывается в дом вместе с морозным воздухом и пялится на их красные лица с такой широченной улыбкой, что, кажется, его лицо вот-вот разорвётся пополам.       — Так значит, вы всё выяснили? — его нос и губы красные от мороза. Микки любовно трётся о его ногу, радуясь возвращению хозяина.       — Да, — улыбается Хосок и отпускает Тэхёна. Чимин подходит поближе и Хосок треплет его волосы. — Опять без шапки был?       — Я в капюшоне, — Чимин поочерёдно смотрит на Хосока и Тэхёна, а потом, закусывая пухлые губы, нетерпеливо спрашивает. — Мы теперь… вместе?       Они вместе смотрят на Тэхёна, и тот выдыхает такое трепетное и долгожданное:       — Да. Мы вместе.       Хранимое им мы глубоко в сердце все те ужасные болезненные шесть лет неудач.       Мы, начинающееся с хосокового протянутого мороженого и чиминовой беззубой улыбки.       Мы, что теперь так приятно греет его изнутри.       Хосок и Чимин переглядываются между собой и улыбаются, а потом тянут свои руки и тащат Тэхёна в кровать. Они так и засыпают в одежде, с включённым светом. Чиминова голова покоится на тэхёновом плече, а Хосок тепло обнимает сзади. Они засыпали так много раз в детстве, это любимая тэхёнова поза для сна. Его внутренний ребёнок пищит от счастья.       Это его любимое время.       Он чувствует, что всё меняется.