***
Настроение Хосока меняется одним надломленным чонгуковым «Приезжай» из динамика телефона. — Что-то случилось? — спрашивает Чимин, оторвавшись от перебирания вещей на стирку. — Не знаю, но я давно не слышал такого Чонгука. — Поехать с тобой? — обеспокоивается Тэхён, собирающийся на встречу с мамой. — Нет, всё в порядке. Я позвоню, если это что-то серьёзное. Прежде, чем уйти, Хосок целует Чимина в открытый лоб и чмокает Тэхёна в щёку. Даже от этого у Тэхёна внутри всё скручивается морским узлом. Он не привык к такому, к тому, что можно так честно и открыто показывать свои чувства. Ему ещё столькому придётся научиться.***
Как только Хосок заходит в комнату — в нос сразу ударяет запах алкоголя. На диване в гостиной сидит полупьяный Чонгук, смотрящий в одну точку. Хосок осторожно садится рядом и ничего не говорит. Только лишь физически показывает, что он здесь. Спустя полчаса немого залипания, Чонгук всё же решается заговорить. — Я порвал с… Давон. Хосок невольно дёргается. Он до последнего не верил в то, что Чонгук действительно сможет на это решиться. — Оу, вот как. — Да. Сказал ей, что собираюсь этой осенью поступать в Сеульский и что… не планирую звать её с собой. — Что она ответила? — Ничего, представляешь? Никаких скандалов и упрёков. Только посмотрела на меня так, будто я её убивать собрался, собрала свои вещи и ушла. — Ты, по крайней мере, был честен с ней. — Но я всё равно чувствую себя мудаком, — Чонгук кладёт свою голову на плечо брата и тот по привычке, оставленной с детства, начинает мягко перебирать его отросшие тёмные волосы. — Получается, она тебе больше не нравится? — Нравится, но это не то… не то, что называется любовью. — А что называется любовью? — Не знаю. Может, то, что у тебя с Чимином? Или с Тэхёном? Ты за них буквально жизнь готов отдать. Я бы так не смог. И у меня нет всего этого: мурашек там, сердце чтобы вырывалось или что там должно быть? Мне с ней просто… комфортно? Давон была первой девушкой, что так открыто выразила свою симпатию к нему. И она была старше. И всё это безумно ублажало его эго. Она никогда не относилась к нему, как к ребёнку, не наседала с советами, не упрекала и вкусно готовила. Её не нужно было куда-то водить на свидания. Любая их прогулка уже была свиданием. Она не раздражала его своим парфюмом, не таскала его вещи, у неё не было ужасной привычки лазить в его телефоне, на праздники она всегда дарила ему то, что он хотел — видеоигры. А ещё она была его первой девушкой в постели. Очень терпеливой и лояльной. Давон всегда его хвалила, поддерживала любые эксперименты и никогда не жаловалась на его грубость или ребячество. Она была… удобной. И определённо нравилась Чонгуку. Но всё же… это была не любовь. — Чонгук, любовь — не всегда жертва, — осторожно начинает Хосок. — Бабочки в животе или мурашки вовсе не показатель любви. Тебе не нужно вылетающее сердце или сбитое дыхание. Любовь может быть совсем другой. Это может быть состояние тепла и уюта. Любовь может быть спокойной и комфортной. Это тоже нормально. — Думаешь, у меня с Давон была любовь? — Чонгук льнёт ближе, утыкается носом в хосокову шею, переплетает пальцы. Ему так спокойно. Спокойно знать, что в нём всё равно не разочаровались, что его любят. — Я не знаю, Гуки. Ты должен спросить это у себя. Если тебе стало легче после того, как ты с ней расстался, если ты почувствовал облегчение, если эти отношения действительно отягощали тебя — значит, ты поступил правильно. — А если… если нет? — Никогда не поздно всё исправить. Чонгук не чувствует облегчения. Правда в том, что когда Давон посмотрела на него в последний раз — он почувствовал себя последним мудаком на планете. — Хочешь, поедем на море? Тебе же понравилось в прошлом году в Пусане, — Хосок решает сменить тему и немного отвлечь брата. — Сейчас? — Ага. — Зима на улице, — Чонгук смотрит на Хосока, как на умалишённого. — В Пусане не бывает зимы, ты не знал? Там вечное лето, — улыбается Хосок. Чонгук называет Хосока отбитым на всю голову. Но он улыбается. Хосок для него готов быть самым отбитым человеком на земле, только бы Чонгук улыбался.***
Спустя два дня они действительно собираются в Пусан. Никто не задаёт лишних вопросов. Тэхён пакует последние вещи в рюкзак. Камера, наушники, зарядка, колонка, снеки, телефон. Подумав немного, Тэхён выключает телефон и оставляет на кровати. В нём всё ещё сотни негативных твиттов и комментариев, но Джин был прав — всё только там, в просторах интернета. В реальности же нет никакой разницы. Тэхён не знает, когда всё взорвётся и взорвётся ли вообще, но… он собирается наслаждаться этим затишьем так долго, как только сможет. Он выходит на улицу. — Серьёзно? Мы поедем на этом? — Тэхён в недоумении смотрит на машину скорой помощи и собравшихся у неё ребят. — Это единственная машина, в которую мы все помещаемся, — беспечно отвечает Чимин. — Как тебе моя малышка? — интересуется Джин. — Она набирает сто тридцать за одиннадцать секунд. Считай это продолжением моей руки. Они загружают вещи в машину и трогают с места. За окном снежинки прилипают к окну, а внутри жарко и песни Мамаму на полную громкость. Громче только звук сирены, что Джин включил, чтобы машины не преграждали им путь. — Ты злоупотребляешь своими полномочиями, — Намджун старается перекричать колонки. — Да. Но эта машинка видела за свою жизнь столько крови, что заслужила пару выходных. Я, между прочим, тоже, — Сокджин лишь на секунду отвлекается от дороги, чтобы посмотреть Намджуну в глаза и обворожительно улыбнуться. — Так что наслаждайся, пока есть такая возможность. Они останавливаются у МакДональдса, сдвигают столы, бросаются едой и, кажется, нарушают порядок. Сытые едут дальше, меняя плей-листы и постоянно поворачивая. За окном сменяются пейзажи, зимнее солнце не может устоять на месте, меняя своё положение на белом небе. Тэхён делает так много фото, что камера почти разряжается, мигая ярко-красным. Они с открытыми ртами наблюдают, как незамысловатые пейзажи сменяются ровной линией моря. Оно почти такое же белое, как и небо. Вода блестит в уходящем солнце. В Пусане, конечно же, не вечное лето, но уже точно не зима. Нет ни следа снега. Всё больше похоже на долгожданную оттепель. Однако, это только на первый взгляд. Как только они выходят из машины, холодный морозный воздух облепляет их с ног до головы и щиплет носы в два раза сильнее, а морской воздух жёстче обычного продувает тела даже сквозь слои одежды. Но это ни разу не умаляет восторженного веселья. Они бегают по твёрдому песку, оставляя замысловатые следы, строят замки из песка и бросают камни в воду, улюлюкая, когда тот сделает несколько прыжков подряд прежде, чем утонуть. Спокойное на вид тёплое море обмораживает тэхёновы руки, но Хосок берёт их в свои и бережно засовывает в карманы куртки. И Тэхён познает силу настоящего тепла. Делать ангелов на песке оказывается гораздо сложнее, чем на снегу. Мокрый песок забивается в волосы и одежду, но сейчас это не имеет значения. Тэхёну нравится выбирать песчинки из чиминовых светлых волос. Они расстилают плед и поедают снеки, Тэхён не перестаёт фотографировать пока камера не вырубается окончательно, издав предсмертный писк. Чонгук кажется очень воодушевленным — все они кажутся такими. Красные носы и щёки, сбитое дыхание от беспрерывного смеха. Над белой водой дымится фиолетовый закат. Если жизнь — это череда чёрно-белых фотографий с одной цветной между ними — то этой цветной фотографией будет их общее фото на фоне моря в Пусане. Чимин разувается и становится босыми ногами на ледяной песок. Он достаёт из рюкзака полупрозрачный белый платок, а Хосок включает заранее подготовленную музыку. Чимин показывает финальную версию своего выступления на грядущем весеннем фестивале. Размахивает платком, словно крыльями, не вороньими, нет. Белыми крыльями райских птиц. Чимин сливается с белым морем, сливается с фиолетовым закатом, сливается с надвигающимися тёмными сумерками, с росчерками самолётов в небе, со звёздными дорожками комет. Он впитывается в тэхёново сердце, прорастает там корнями и буйными цветениями вишни. Все заворожено наблюдают до тех пор, пока музыка не стихает, и Чимин делает последний вздох в такт, подбрасывая белую ткань к небу. Ветер подхватывает её, будто хочет украсть, но вдруг передумывает, и она совсем скоро приземляется у кромки прозрачного моря. Все хлопают и восторженно кричат. Хосок шире распахивает куртку и Чимин ныряет в неё, пытаясь согреться. Намджун понимает, что ошибался. Первое впечатление обманчиво. Он думал, что в них нет ничего особенного. Намджун думает о мелочах, о том, что мелочи делают человека особенным. Улыбка или случайный взмах ресниц, осанка или манера пить кофе, движения в такт музыки или обычное сонное лицо по утрам. Он хотел бы, чтобы кто-то тоже влюбился в него, потому что он весь состоит из мелочей. Он сломанный на маленькие частички и хочет, чтобы кто-нибудь влюбился хотя бы в один его кусочек. В груди беспрерывно ноет. Из ниоткуда появляется изящная рука Сокджина с пачкой сырных чипсов и Намджуну становится трудно думать дальше. Эта поездка задумывалась для того, чтобы развеять Чонгука, но в итоге становится легче всем. Вечером они заселяются в небольшой отель у самого берега, который забронировал Джин. Сейчас совсем не сезон, поэтому цена приятно удивляет. А ещё у Сокджина по всей Корее благодарные знакомые, которым тот в своё время «подарил новую жизнь». Прямая цитата. Намджун всё ещё думает, что у Сокджина нет изъянов. У Тэхёна с Хосоком и Чимином трёхместный номер. Они долго решают, сдвинуть ли кровати или постелить на полу, как в детстве. Но полы холодные, а кровати слишком мягкие и манящие. Они долго распаковывают вещи, наперебой болтая о сегодняшнем дне, по очереди принимают душ и раскладывают вещи на общую сушилку. Где-то между восторженными разговорами и дурацкими спорами, Тэхёна пронзает скользкая горячая мысль. Может ли это случиться сегодня? Они втроём, они вместе, на море, в его любимое время года. И они… горячие и чистые после душа. Тэхён сглатывает, когда Хосок прикасается к его мокрым волосам, встрёпывая. — Тебя нужно высушить, — мягко говорит он, а у Тэхёна закладывает уши от собственного сердцебиения. Ему бережно сушат волосы, переодевают в пижаму, дарят несколько ничуть не успокаивающих поцелуев и… просто укладывают спать. Выключают светильники, прижимаются чуть ближе и… засыпают, продолжая обнимать. Тэхёну жарко от собственных мыслей. Как они могут спать, когда единственное, о чём может думать Тэхён — это секс, чёрт возьми. О том, что они могут делать втроём. Он неизменно лежит между ними и это подпитывает фантазии. Он всё ещё ничего не знает о сексе, но, боже, он хочет узнать. Да, они хотели подождать, да, хотели привыкнуть друг к другу больше, но правда в том, что сколько бы времени ни прошло — Тэхён не сможет привыкнуть, потому что каждый день с ними — это что-то новое, что-то, чего он никогда не испытывал. Потому что он открывает в себе новые чувства к ним каждый день. Он и не подозревал, что может любить так. Тэхён ёрзает и в который раз сглатывает накопившуюся густую слюну. Может, он должен первым всё начать? Что ему сделать? Поцеловать? Сначала губы, а после шею, перейти на ключицы и вылизать яремную впадинку. Он чувствует, как щёки наливаются красным, когда он поворачивается к Чимину и наблюдает за его мерно вздымающейся грудной клеткой под тканью футболки, его ресницы мелко дрожат, капелька воды с немного влажных волос скатывается по скуле и… боже, Тэхён не сможет. Ему даже думать об этом стыдно. Может, лучше сразу рассказать, что у него никогда не было секса и пусть делают всё сами? Боже, это ещё хуже. Наверное, Тэхён слишком торопится, возможно, всё случится само собой. Рано или поздно. Лучше рано, лучше вообще прямо сейчас, но день был таким длинным, и они устали, и Тэхён, несмотря на возбуждение во всём теле, слишком быстро засыпает, обрывая свою мысль на полуслове.***
Он просыпается от настойчивого ёрзания Чимина на своих бёдрах. — Пошли встречать рассвет, — воодушевлённо предлагает тот и целует прямо в родинку на кончике носа. На нём уже тёплый свитер и накинутая на плечи куртка. Тэхёну кажется, что это всё сон, но на заднем плане Хосок собирает необходимые вещи для вылазки и это всё слишком напоминает их ночные похождения в горы для наблюдений за звездопадами втайне от родителей. Он подрывается как-то слишком быстро, наспех одевается, берёт заряженную за ночь камеру и… кое-что ещё. Они идут совсем недолго, ночной ветер обдувает лица, даря лёгкий румянец. На небе догорают звёзды, кромка неба уже светится золотым, но лишь слегка. Ночь ещё не ушла, она пестрит последними яркими огоньками, скрывая белую, почти прозрачную луну. Хосок расстилает приятный на ощупь бледно-жёлтый плед и достаёт термосы с травяным чаем. Они привычно лежат вместе и смотрят в сторону моря, готовясь встретить солнце. Тэхён чувствует. Чувствует, что их сердца снова бьются в унисон, что его собственное сердце догнало два других. Они дышат одинаково. Вдох-выдох, вдох-выдох. Тэхён смотрит на них и всё внутри него наливается таким светом и теплотой, что он начинает плакать. — Эй, Тэхён-а, что случилось? — Хосок спохватывается на секунду быстрее Чимина. Он подскакивает на ноги, приседает, хватает лицо Тэхёна в свои холодные руки и стирает слёзы с его побледневшего лица. — Тебе плохо? Что-то болит? — Я… я… очень, очень сильно…люблю вас, — Тэхёну стыдно, что он плачет, как маленький ребёнок, что цепляется за куртку Хосока, притягивая ближе к себе, что льнёт спиной к груди Чимина, который обнимает его сзади. Он всё ещё такой слабый. — Мы тоже. Мы тебя очень любим, правда, Чимин? — Хосок успокаивающе гладит тэхёновы шоколадные волосы. — Конечно. И мы тебя не оставим. И не отпустим никогда, даже если ты захочешь уйти, — улыбается Чимин, смотря на Хосока через Тэхёна. — Но ты не захочешь, — подхватывает старший. — Потому что мы сделаем всё, чтобы тебе было хорошо с нами, чтобы ты был самым-самым счастливым. — Ты больше не будешь один. Нас теперь всегда будет трое. Тэхён хочет сказать, что он уже самый счастливый, что обойди всю эту чёртову планету — не смогут найти человека более счастливого, чем он. Но вместо этого Тэхён просто прижимается к ним ближе, изо всех сил, что у него остались. И он обещает себе, что тоже сделает их счастливыми. Он сделает для них всё, больше, чем просто всё. Вспышка красного света озаряет небо и им приходится оторваться друг от друга, чтобы нетерпеливо наблюдать за рассветом. Солнечный свет нарезает небо слайсами, рассыпается оранжевыми бликами, слепит чистотой и необычайной яркостью, отражается от глади голубой воды, тонет в ней, а потом снова выныривает. Тэхён почти не моргает. Он отпечатывает это в своей памяти и дрожащими руками достаёт из кармана две цепочки. Он привлекает внимание обоих на себя и разжимает ладонь. — Мне так жаль, что я причинил вам столько боли, что оставил вас, что хотел… исчезнуть из вашей жизни. Я был таким глупым, я думал, что больше не имею права быть с вами. Но как бы далеко я ни бежал, как бы сильно ни стремился забыть, я каждый день думал о вас. Вы — мои самые родные люди. Моё солнышко и моя звёздочка. Так было всегда. Я научусь беречь вас, я буду ценить, и больше не поддамся своим страхам, поэтому… останьтесь со мной… «Во всех моих десяти тысячах жизней» так и остаётся несказанным, потому что Хосок с Чимином одновременно валят его на холодный плед и зацеловывают красные щёки, треплют волосы и обнимают так сильно, что становится трудно дышать. Тэхён надевает золотое солнце на тонкую шею Хосока и белую звезду на изящную шею Чимина. Вместе с защёлкой замочка на шее отпечатывается сухой, но горячий поцелуй тэхёновых губ. — Конечно мы останемся, так что держи нас крепко-крепко, хорошо? — улыбается Чимин куда-то в тэхёнову шею, потому что пелена из слёз застилает его глаза. Но Чимин больше не плачет. Даже от счастья. — Смотрите, светлячок! — Тэхён подпрыгивает и размашисто двигает рукой с вытянутым пальцем, следящим за траекторией светящейся точки. — Откуда он тут взялся зимой?! — весь встрёпанный и восторженный он поворачивается к Чимину и Хосоку — и замирает, когда видит их ошеломительные взгляды на себе. На их фоне меркнет нежный рассвет, тухнет светлячок, а все природные звуки поглощает ветер. Тэхён, спотыкаясь, почти падает к ним в объятия, потому что… потому что это всё, чего он когда-либо хотел.***
Все три дня поездки Намджун немного задыхается. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что между Тэхёном, Хосоком и Чимином происходит. Они вместе. На этот раз по-настоящему. И Намджун рад, но… но это всё ещё немного больно. Он знатно продвинулся в принятии всего, что происходит вокруг. Будь это несколько недель назад — Намджун бы даже находиться не мог рядом с ними. Он бы попросту сломался, как тонкое, только что посаженное деревце после сильного порыва ветра. Но он всё ещё здесь: дышит, улыбается и чувствует себя… лучше. Впервые за всё время, что он любит Тэхёна, он не чувствует себя плохо. Да, внутри ноет и болит, но с этим можно жить. Наверное потому, что Намджун нашёл себе человека, который раненную птицу внутри него к себе прижимает и гладит нежными руками, шепчет ободряющие слова и хирургическими нитями перерезанные крылья зашивает. Намджун знает, кому принадлежат эти руки. Он выходит на балкон подышать свежим морским воздухом в их последнюю ночь, когда время переваливает за полночь; теплее кутается в куртку, под которой только голый торс и пижамные штаны. Полная белая луна освещает берег не хуже солнца. Мороз щиплет нос. Намджун удивляется, увидев через низкую перегородку Сокджина. Он запоздало вспоминает, что их номера совсем рядом, а их балконы — смежные. На Сокджине тонкий серый свитер крупной вязки, в одной руке бокал красного вина, а во второй — тонкая сигарета в розовой блестящей обёртке. — Ты куришь? — удивляется Намджун, выдавая своё присутствие. Сокджин дёргается и поворачивается к Намджуну. — У всех свои недостатки, — слабо улыбается он, отворачиваясь обратно. Вот он — первый изъян идеального образа, выстроенного Намджуном в его голове. Однако, тлеющая вишнёвая сигарета в сокджиновых кривоватых пальцах — вовсе не недостаток. Намджун всё ещё думает, что зачастую привлекают именно мелочи: взмах ресниц, поворот головы… сигарета в чужих тонких руках. Намджуну кажется, что прямо сейчас в его груди бьётся чужое сердце, не его. Своё он всегда понимал, а тут что-то совсем странное. Биение сердца становится неровным и слишком громким, а лёгкие выдавливают воздух наружу. Намджун давится собственным голосом. — Ты хорошо себя чувствуешь? — услышав странный всхлип, оборачивается Сокджин, туша сигарету в розовую пепельницу. В его глазах обеспокоенность и лёгкая встревоженность. Боязнь, что в нём разочаровались? Намджун бы никогда… — Хён, что-то… в груди болит… так, так сильно… — Намджун цепляется за свою куртку в районе груди и совсем не понимает, что происходит. Сокджин думает, что это из-за Тэхёна. Только слепой не заметит, как счастлив он с теми, кого любит. Сокджину, вообще-то, тоже больно. У него, может, тоже любовь, тоже чувства. Такие нелепые, такие ненужные. Нет смысла быть хорошим врачом, если себя вылечить невозможно. Он теперь тоже заражён. Если… если у них осталась одна только ночь, а после Намджун уедет, Сокджин не хочет жалеть о том, чего он не сделал. Он лучше будет жалеть о том, что сделал, да. Но позже, это будет позже. Сейчас… Сокджин отставляет бокал вина на столик и перегибается к Намджуну, заключая его лицо в свои холодные ладони и прижимаясь своими губами к его. Намджун замирает и боится дышать. Птица внутри начинает остервенело махать крыльями, но всё ещё не может взлететь… но пытается. Так сильно пытается, что становится ещё больней. Намджун отстраняет руки Сокджина от своего лица и делает шаг назад, полностью ошеломлённый только что произошедшим. — Джин, это… — не может он подобрать слов. — Джун-а, тебе же больно, да? Мне тоже. Давай немного поможем друг другу, — Сокджин перелезает через ограду и оказывается на балконе чужого номера. — Завтра ты всё забудешь, это только сегодня. Один вечер. Давай забудемся на одну только ночь. Всё, что происходит дальше, Намджун помнит сквозь туман и влагу на глазах. Он так и не понимает, на чьих именно. Сокджин толкает его обратно в номер, стаскивает куртку, а после сам избавляется от одежды. Намджун находит свои руки на его бёдрах, спине, плечах, на его шее. Там же находит свои губы. Сокджин такой красивый, его кожа блестит в жёлтом свете ночника, его длинные руки притягивают ближе к себе, его пышные губы целуют, целуют, целуют… Всё становится пугающе сюрреалистическим. Намджуну кажется, что стены вокруг него тают, что потолок падает прямо на них. Но на нём только Сокджин, с раздвинутыми ногами, на его члене, с мокрой прилипающей чёлкой. И он смотрит на Намджуна и шепчет его имя после каждого толчка. Намджуну кажется, будто он под наркотой, ловит десятый приход. Солёные губы кажутся раскалённой лавой, под кроватью сплошная чёрная дыра и сужающееся в неё пространство. Намджун целует сокджиновы ноги, когда переворачивает того на спину. Целует широкие плечи и выступающий росчерк ключиц. И больше не может остановиться. Сокджин выгибается, Сокджин стонет, Сокджин почти яростно сталкивается своими бёдрами с его членом на полпути, Сокджин шепчет, чтобы он всё забыл. Сокджин шепчет что-то ещё, что Намджун не может услышать. Он лишь толкается сильней, всё уплывает прямо в море. Ему кажется, что с потолка сыпется штукатурка, что со стен слезает краска, что из кровати выкручиваются болты, а Сокджин блестит всё в том же жёлтом свете ночника. Намджун оставляет круги засосов на сокджиновой спине, когда тот стоит на коленях и локтях. Под ними простыни превращаются в воду. Намджун не понимает, как долго это продолжается. Он тоже что-то шепчет, сам не может разобрать. Сокджин целует его снова и снова и всё ещё толкается навстречу. И всё повторяется заново. Теперь он блестит в свете оранжевого рассвета и Намджун больше не может вспомнить собственное имя. «Намджун, тебя когда-нибудь касались так, что ты забывал, как тебя зовут?» Слова Тэхёна единственной ясной мыслью впиливаются в сознание. Да, да, чёрт возьми. Это делает Сокджин прямо сейчас, когда сжимает его в себе и прижимается так сильно, что Намджуну кажется, что он сейчас умрёт. Яркая вспышка озаряет пространство и Намджун отключается без единой другой мысли в голове.***
Намджун просыпается ближе к обеду, когда Тэхён почти выбивает его дверь, угрожая, что все уедут без него. Он просыпается один. Требуется пятнадцать минут, чтобы принять душ и собрать немногочисленные вещи. Они возвращаются обратно. Без Сокджина. За рулём скорой сидит сосредоточенный Чонгук. — Его на работу вызвали. Там что-то срочное, какая-то операция нужна, что только Джин-хён может сделать и всё такое. Намджун даже не спрашивал. У него вообще язык к нёбу прилипает каждый раз, как он хочет произнести имя Сокджина из своих уст. Намджун не понимает, что происходит у него внутри. Это всё ещё чужое сердце бьётся в его груди, это чужие лёгкие. Потому что собственный организм не может так предать. Намджун до боли закусывает губы. — Хён, с тобой всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает Тэхён, касаясь плеча. Намджун в испуге сбрасывает с себя его руку. — Да, всё хорошо. Просто… уезжать не хочется. — Ты можешь приезжать к нам, когда угодно, Намджун, — улыбается Чимин. — Тебе тут всегда рады. Они доезжают до станции и провожают Намджуна до самого вагона. Шесть часов и он будет в Сеуле. Там он забудет обо всём. — Позвони, как доедешь. Намджун обнимает Тэхёна без особого трепета, треплет по волосам Чонгука и пожимает руку Хосоку с Чимином. … и оглядывается в последний раз перед тем, как сесть в вагон. И не надевает наушники. И всё ждёт, что к нему подсядет болтливый надоедливый доктор. За окном белый пейзаж природы сменяется грязными серыми высотками. Намджун ждёт, ждёт, ждёт… К нему так никто и не подсаживается.