Maxvid one shots

Лагерь «Кэмпбелл» был единственным лагерем, который Макс в детстве посещал на летних каникулах. Пребывание здесь оказалось достаточно сносным для того, чтобы он ездил сюда семь лет подряд. С годами Макс даже сумел получать что-то вроде мрачного удовольствия от своих поездок, ведь тут он мог достичь полной гармонии между своим самоощущением и тем, что происходило вокруг него: вожатые были безразличны и равнодушны, как и все остальные люди, еда была убога, как и его существование, которое было так же однообразно и уныло, как и лагерный распорядок дня. Здесь он был полностью предоставлен себе — мог уединиться, спрятаться и сбежать куда и когда ему вздумается. Пожалуй, это ему нравилось больше всего. Это — и пара закадычных друзей. Они были очень разными, и все же нудный, но умный Нил, неуемная, но прямодушная Никки и он сам идеально дополняли друг друга. Каждое лето их трио воссоединялось в лагере, и это было единственное событие, которого Макс действительно ждал на протяжении года. Так было, пока ему не исполнилось семнадцать. В очередной раз приехав в «Кэмпбелл», он обнаружил, что это лето ему придется провести без друзей. Никки написала простыни извинений и объяснений о том, что родители отправляют ее в Европу в пансионат для будущих леди, а Нил и вовсе заявил, что у него есть планы поинтереснее: он оборудовал себе лабораторию в гараже деда и собирался использовать старую микроволновую печь для создания системного блока, да и вообще, дал понять, что, мол, лагеря и прочую чушь он уже перерос. Если Никки Макс еще поверил — она наверняка хотела приехать, но не смогла, то Нила счел настоящим предателем. Так или иначе, впереди его ожидали каникулы без друзей рядом, и Макс быстро впал в уныние. Он оказался самым старшим в смене. Макс надеялся, что сможет остаться в стороне от остальных, но это не всегда у него получалось. Макс не знал, откуда здесь появилось столько детей; видимо, дела пошли на лад после того, как основателя посадили в тюрьму, и теперь лагерь мог набирать больше кемперов. Дети и тишина оказались вещами несовместимыми. Макс понятия не имел, как можно столько скакать, орать и бегать. Неужели и он когда-то вел себя так же? Вряд ли. Он сразу перешел на подростковую стадию развития, из-за чего и считался трудным ребенком. Этих детей назвать трудными было… трудно. Макса просто раздражало то, насколько они были неизобретательными и несмелыми в своих выходках — насколько правильными они были. Да, среди них был один непослушный ребенок. Но и он не был настоящим хулиганом — он был, скорее, «плохишом», который игрался в хулигана, пока мамы и папы нет рядом. Жалкое зрелище. Он выделялся не столько своим поведением, сколько своим писклявым голосом и рыжими волосами, которые торчали во все стороны. А еще у него была раздражающая привычка лезть, куда не просят и к кому не нужно. Макс думал, что участь общения с мелкой липучкой его минует, но через пару недель тот добрался и до него. Макс сидел в пустом общем зале и читал сообщения от Никки: она сходила с ума от скуки в своем пансионате и жаловалась, что никто не понимает ее шутки про пирсинг из булавки в носу. Макс не сразу заметил что кто-то подошел к его столу и встал напротив. Он поднял взгляд и увидел этого рыжего писклявого пацана. Как его звали… Дэйви? Макс просто вернулся к сообщениям Никки, но Дэйви не уходил. Прошла минута, две, а доставучий пацан все еще стоял и смотрел на него, облокотившись коленом на скамейку и покачиваясь на месте. Макс не понимал, что ему нужно. Может, он считал его кем-то вроде вожатого, раз он был старше остальных? Макс убрал телефон в карман.  — Тебе чего? Мальчик, который с любопытством его разглядывал, сказал:  — Ничего, — он наклонил голову набок. — А почему ты всегда один сидишь? Макс посмотрел на него так недружелюбно, как только мог.  — Не твое сопливое дело. Макс думал, что пацан уйдет, но нет — он придвинулся ближе и с искренним интересом спросил:  — Почему ты такой злой? Макс вздохнул. Похоже, мелкий все же был трудным ребенком: отделаться от него оказалось трудно.  — Знаешь, что? Давай-ка, иди, погуляй. Он поднялся, взял Дэйви за руку и подвел к двери. На выходе Дэйви обернулся, чтобы что-то сказать, но Макс подтолкнул его вперед, на улицу, где верещали и носились остальные дети. — Все, шагай. Дэйви обернулся и посмотрел на него с чем-то очень похожим на жалость. На утро Макс обнаружил у себя под подушкой коричневое пятно. Выглядело оно противно, но запаха не было, так что вариант с мерзким пранком в исполнении детей отпадал. Сосед Макса осмотрел пятно, потыкал в него пальцем, облизал палец (!) и заключил:  — Это конфета. Макс с подозрением посмотрел на Нила (этого лунатика тоже звали Нил) и принюхался: действительно, это была шоколадная конфета с начинкой, которую он раздавил подушкой. Выяснять, кто и зачем это сделал, Макс не стал: он уехал из лагеря в тот же день, не протянув и месяц, уверенный, что больше никогда сюда не вернется. Он все же вернулся семь лет спустя, когда Никки позвала его поработать вожатым с ней на пару. Она предлагала вспомнить детство и хотя бы ненадолго туда вернуться. Для вида Макс сначала отказался, потому что все еще обижался на нее и Нила за то, что они когда-то бросили его тут одного, но в итоге согласился. В начале июня он приехал в знакомый лагерь, где, кажется, за это время ничего не изменилось. На шею ему бросилась точно так же не изменившаяся Никки. Она впилась в его плечи ногтями с облупленным черным лаком, потрясла его и безумно улыбнулась:  — Ух, ну мы и повеселимся! Если бы они знали, что за веселье их ожидает. Полностью вернуться в детство и отрочество у Макса не вышло. Теперь у него была ответственность, были обязанности, самой трудной из которых была следить, чтобы никто из детей не утонул в луже и не свернул себе шею на ровном месте. В лагере были кемперы постарше и даже те, кому было шестнадцать как минимум. Судя по кислому виду, их отправляли сюда с глаз долой нерадивые родители. Правда, один парень очень радовался тому, что здесь находится. Похоже, этот рыжий тип вообще был единственным, кто приехал сюда по доброй воле. Когда Макс увидел его в первый день, тот взглянул на него и восторженно улыбнулся.  — Привет! Макс в недоумении нахмурился. Парень указал на себя пальцем и воскликнул:  — Помнишь меня? Писклявый голос, рыжие волосы.  — Дэйви? Дэйви — теперь уже, скорее, Дэвид — расплылся в еще более широкой улыбке и кивнул.  — Да! Я тебя сразу узнал. Ты теперь здесь работаешь, да? Так здорово! Тебя здесь лет семь не было, наверное… А я каждый год сюда езжу. Дэвид покачивался на пятках от оживления — кажется, он был очень рад их встрече. Макс ничего такого не испытывал. Дэвид невольно напомнил ему о самом неприятном и одиноком лете в его жизни, а его бессмысленное воодушевление вызывало только желание оказаться от него подальше. Дэвид был активным и энергичным — даже очень, раз он так охотно помогал Никки во всякой организационной чепухе, а еще неимоверно общительным. Если дети помладше охотно шли на контакт, то подростки часто подкалывали его за непробиваемое дружелюбие, иногда открыто смеясь ему в лицо. Дэвид этого не замечал. Не замечал он и того, что Макс не горит желанием общаться — с ним или с кем-то еще в принципе. Похоже, Дэвид считал, что из-за их "знакомства" семь лет назад они теперь чуть ли не закадычные друзья. Он махал ему руками, как жизнерадостная мельница, когда видел в общем зале за завтраком или обедом. Как-то раз Макс увидел, что Дэвид о чем-то рассказывает детям помладше, при этом показывая пальцем в его сторону: дети как по команде повернулись на него посмотреть, и Макс натянул на голову капюшон худи, чтобы не чувствовать себя как в зоопарке. Чтобы как-то соблюсти правила, Макс иногда участвовал во всякой лагерной активности наравне с Никки. Обычно они предлагали детям разбиться на команды и выбрать себе вожатого, дети дружно выбирали команду Никки, а Макс со спокойной совестью отправлялся куда-нибудь на берег озера или в домик вожатых. Они в очередной раз разбивали детей на группы для занятий по орнитологии; Макс собирался уйти восвояси, когда раздался возглас:  — Я хочу пойти с Максом! Это был Дэвид. Мало того, что он приперся на необязательное для него занятие, так теперь еще и вынудил Макса пойти на него вместе с ним. Макс сжал челюсти, развернулся и как можно медленнее поплелся к лагерю с берега острова, где кемперов делили на группы. Если идти очень медленно, можно растянуть прогулку так, что она сойдет за наблюдение за птицами. Он ни за чем наблюдать не будет, а Дэвид пусть делает, что хочет. Дэвид обходил его то с одной, то с другой стороны, и, наконец, сказал:  — Ты так долго не приезжал в лагерь… Почему решил вернуться? Соскучился? Макс неопределенно пожал плечами. Дэвид сказал:  — Я вот точно скучаю, каждый раз. А ведь сначала мне тут не нравилось, серьезно! Просто случилось так, что… Дэвид рассказал ему какую-то мутную историю о том, как он и его друг детьми потерялись в местном лесу, пережили встречу с медведями, а вовремя оказавшийся неподалеку Кэмпбелл их спас. После этого Дэвид проникся любовью к Кэмпбеллу, лагерю и природе в целом. Макс его почти не слушал. У домика вожатых Макс остановился и сказал:  — Птиц заметил? Я нет. Ну, все, занятие окончено. Он зашел в домик и закрыл за собою дверь. Но даже после такого неприветливого отношения Дэвид продолжал лезть к Максу, спрашивать у него всякую ерунду и даже разговаривать о нем с остальными. Он постоянно слышал фразы типа: «А Макс сказал…» и «А Макс будет…». Дэвид подсаживался к нему за стол за завтраком или обедом, подходил и трындел о чем-то, пока Макс сидел у озера, и упорно продолжал тянуть руку вверх, чтобы оказаться в «команде Макса». Как-то во время одной из таких экскурсий Макс не выдержал и в ответ на очередные глупые истории и вопросы сказал:  — Слушай, может, хватит? У меня голова болит. Дэвид замолчал, но тут же встревоженно спросил:  — Может, тебе мидол принести?  — У меня голова от тебя болит. Дэвид притих, но к концу дня вернулся к своему обычному надоедливому поведению. Окончательно Макса добил случайно подслушанный разговор двух других кемперов: они, прыская со смеху, изображали то, как ведет себя Дэвид при виде Макса, называли такое поведение щенячьим, а один из подростков назвал Дэвида любимчиком Макса. Дэвида. Любимчиком. Макса. У него не было и нет никаких любимчиков. Если Дэвид хочет вести себя, как идиот, то ради бога, но оказываться в глазах других таким же идиотом Макс не хотел. С него хватит. На следующее утро Дэвид снова вызвался составить ему компанию для утренней активности. Макс подождал, пока они отойдут подальше для остальных, и сказал:  — В общем, так. Ты занимайся гербарием, если тебе это так нравится, а я пойду к себе. Понял? В ответ на удивленный взгляд Дэвида он сказал:  — Я не собираюсь все лето водить тебя на прогулки. Найди себе для этого друзей или кого-нибудь еще. Договорились? Макс оставил Дэвида одного и провел утро, сидя на крыльце и куря в блаженном одиночестве. Он посчитал, что Дэвид все понял, но тот снова подсел к нему за ужином. Он чуть не опрокинул стаканчик с соком со своего подноса. Вокруг раздался приглушенный смех, но Дэвид не обратил на него внимания.  — Макс, я хотел сказать… Макс не дослушал. Он поднялся с места, схватил свой поднос и пересел за стол в дальнем углу зала, не обращая внимание на хихиканье вокруг и неодобрительный взгляд Никки. Дэвид по-настоящему оставил его в покое: Макс не видел его весь следующий день. Под вечер оказалось, что не видел его не только Макс. Вечером Никки зашла в домик вожатых и взволнованно сообщила ему, что Дэвида нигде нет.  — Придет, — Макс снова посмотрел на экран старого ноутбука с побитыми пикселями. — Ушел таращиться на птиц или листья, вот и все. Никки стояла и смотрела на него, скрестив руки на груди. Макс поставил видео на паузу — один хрен, интернет тут толком не ловил, — и спросил:  — Что?  — Ты знаешь, что. Ты вчера грубо себя с ним повел.  — И что, из-за этого он решил сбежать?  — Может, и решил, — Никки раздраженно добавила, — ну, и чего ты тут расселся?  — А что я должен делать?  — Искать его!  — И почему я должен его искать?  — Потому что ты его вожатый! — Никки швырнула в Макса его худи и вышла на улицу. Они пошли в разных направлениях от лагеря. Был вечер, и небо темнело быстрее обычного из-за низких туч. Вот-вот мог начаться дождь. В этот момент Дэвид раздражал Макса сильнее прежнего. Вот нельзя было отправиться на прогулку в какое-нибудь другое время? А еще его не то чтобы раздражала — беспокоила мысль, что, возможно, Никки права, и все это как-то связано с его поведением накануне. Поэтому он и продолжил идти все дальше от лагеря, несмотря на начавшийся дождь. Когда тропа окончательно потерялась в высокой траве, в стороне озера раздались глухие раскаты грома. Макс собирался вернуться — возможно, Никки и Дэвид давно в лагере, и все в порядке, — когда услышал какой-то звук рядом с собой. Он прислушался: совсем рядом с ним раздался всхлип. Он прошел чуть дальше и осветил фонариком поваленное бревно, на котором, сгорбившись, сидел Дэвид. Увидев Макса, он громче всхлипнул и закрыл лицо руками.  — Ну, и какого хрена ты тут делаешь? Ты вообще соображаешь, что тебя весь лагерь ищет? Искала Дэвида только Никки, но ему говорить об этом не стоило. Пусть думает, что все и правда стоят на ушах из-за его исчезновения. Дэвид не обратил внимания на его слова и продолжил всхлипывать, уткнувшись лицом в ладони. Макс рукавом вытер капли дождя со своего лица и сказал:  — Надо вернуться, пока совсем не стемнело. Дэвид, ты меня слышишь? Но Дэвид только помотал головой, не открывая лица.  — Черт, да что случилось-то? Дэвид, наконец, отнял руки от лица и обхватил себя за плечи. Он сказал, всхлипнув:  — Ты мне нравишься. Макс не поверил своим ушам. Он переспросил: — Чего? Дэвид, наконец, поднял на него взгляд.  — Ты мне нравишься. Я думаю, я... кажется, я в тебя влюбился, — он снова закрыл лицо руками и принялся по-настоящему плакать, даже рыдать. Если бы Дэвид сказал, что кого-то убил, а теперь не знает, что делать с трупом, это было бы в сотни раз менее неловко, чем все происходящее. Макс не знал, что делать и что сказать. Наконец, раскат грома напомнил ему о своих вожатских обязанностях.  — Так, поднимайся. Пойдем. Придем в лагерь и поговорим. Где-то рядом раздался оглушительный треск — в одно из деревьев попала молния, и Дэвид, наконец-то, поднялся на ноги. Они молча дошли до лагеря и до домика вожатых. Дэвид плелся позади него и не сразу прошел внутрь, потоптавшись на пороге. Никки не было: она то ли еще не вернулась, то ли успокаивала мелких, многие из которых боялись грозы. Макс включил свет, достал из шкафа полотенце и передал его Дэвиду, который сел на стул у входной двери. Макс стал искать термос. И Дэвиду, и ему самому нужно согреться, если они не хотят заболеть. Он разливал по кружкам теплую воду и услышал, что Дэвид снова плачет. Макс выдержал с полминуты и сказал:  — Чего ты ревешь-то? В его голове мелькнула мысль, почему Дэвид так расстроен: влюбиться в Макса — такая себя радость, наверное. Одновременно с тем ему было досадно, что из-за него так убиваются, а еще было невыносимо неловко — он с радостью бы сейчас выпрыгнул в окно, чтобы скрыться где-нибудь в лесу, как это сделал Дэвид до него. Дэвид немного притих. Макс прочистил горло и сказал:  — Такое... такое бывает. Это неприятно, но это пройдет, само, если не обращать внимания. Не обращай внимания, и все пройдет. Макс не издевался. Он следовал этому совету всю жизнь. Дэвид больше не плакал. Он удивленно смотрел на него покрасневшими глазами.  — Не обращать внимания?  — Да, не обращать. Пройдет время, и это останется в прошлом. Это все временно, понимаешь? Нет смысла убиваться из-за такой ерунды. Дэвид смотрел на него так, словно первый раз увидел, а еще как-то разочарованно, и Макс решил побыстрее закончить этот разговор.  — Если тебе нравится хныкать, сидя на бревнышке в лесу, то вперед. Мое мнение? — Это глупо и того не стоит. И уж точно не стоит того, чтобы Никки сейчас бегала с фонарем по лесу. Дэвид поднялся с места. Он посмотрел куда-то мимо Макса и сказал: — Я понял. Спасибо. Он повесил полотенце на спинку стула и ушел. Дэвид больше не заговаривал с ним и не подсаживался к нему за стол, не пытался вытащить на какие-нибудь экскурсии и подобраться, когда Макс был один. Это привлекло внимание остальных кемперов, но, пошушукавшись пару дней, они переключились на другие вещи. Отстраненный Дэвид, который в принципе стал меньше общаться с другими и начал пропускать утренние занятия и прогулки, привлекал только внимание самого Макса. Ну, и второй вожатой.  — Что случилось? Никки закрыла за собой дверь. Она грозно нахмурилась, и Макс отмахнулся от нее со словами: «без понятия» и закрылся каким-то сомнительным журналом, сделав вид, что читает его. Это был один из журналов квартирмейстера, но сейчас Макс готов был взять в руки даже его, чтобы спрятаться от Никки. Никки вырвала журнал у него из рук.  — Нет, Макс, так не пойдет. Что случилось с Дэвидом? Макс вздохнул; он сел на своей кровати и выложил все, что случилось несколько дней назад. После его рассказа Никки уткнулась лицом в свои ладони — совсем как Дэвид тогда, на бревне, только она, конечно же, не плакала — это был фейспалм.  — Мда, — она убрала руки и посмотрела на Макса со смесью изумления и разочарования. — Макс, ты идиот?! Макс догадывался, что он идиот, но признаваться в этом не хотелось.  — Это ты к чему?  — К чему? Мне интересно, ты вообще когда-нибудь пробовал ставить себя на место других людей? Нет? Оно и заметно, знаешь. Никки поднялась с места и прошлась по комнате. Она остановилась перед Максом, приложила пальцы к вискам и сказала:  — Макс, хочешь знать, почему Нил тогда не приехал? В то, последнее лето? Потому что за год до этого, когда мы прощались у автобуса и он расстроился, ты сказал ему, что наша дружба — временная, и все это пройдет. Он стоял и чуть не плакал, а ты что сказал? — "Не расстраивайся из-за такой ерунды". Я... у меня нет слов, короче. Никки снова покачала головой и вышла, громко хлопнув дверью. Наверняка отправилась искать Дэвида, чтобы его утешить. Ну да, обсудят, какой Макс плохой, и им обоим полегчает. Но и самому Максу было нелегко. На самом деле, ему было хреново. На него сердилась Никки, его сторонился Дэвид. Дэвид не выпячивал свою обиду, наоборот, он старался ее скрыть — пытался улыбаться и расправить сгорбленные плечи. От этого Максу было еще хреновее. Оставалось только последовать собственному совету — не обращать внимания и ждать, пока все пройдет и закончится: и дурацкое лето, и дурацкое чувство вины. Макс сидел в траве на берегу озера в стороне от мостков. Это место всегда было одним из его любимых. Теперь оно было единственным, где он чувствовал себя не таким убожеством, как в остальном лагере. Он смотрел на воду и бесцельно обрывал попадавшиеся под пальцы травинки. Позади него раздались шаги. Макс оглянулся и увидел Дэвида. Возможно, он тоже искал, где бы уединиться. Заметив Макса, он развернулся и тут же пошел в обратную от берега сторону, но Макс успел разглядеть его лицо. Он вскочил на ноги и быстро нагнал Дэвида.  — Воу, воу, ну-ка, подожди. Это еще что такое? Дэвид закусил кровоточащую губу и потер подбитую скулу.  — Тебе-то какая разница? Макс понимал, почему он так отвечает — он бы ответил в разы хуже, но у него было вполне логичное объяснение.  — Какая мне разница? Я твой вожатый, вообще-то. И, если кого-то из кемперов бьют, я как бы должен это знать и что-то с этим сделать. Дэвид посмотрел на него скептическим взглядом и фыркнул.  — Никто меня не бил.  — И что, ты сам себя так разукрасил? Дэвид покачал головой.  — Нет, я просто упал.  — Откуда? С Дэвидом все было непредсказуемо — решит свести счеты с жизнью, а Максу потом с этим жить.  — С дерева.  — С какого? Нахрена ты туда полез? Дэвид еле заметно закатил глаза так, словно Макс был невероятно тупым. Надо сказать, раздражался он очень забавно.  — Чтобы достать до гнезда.  — Зачем?  — Чтобы положить туда птенца! — Дэвид сердито посмотрел на Макса; сейчас он и сам походил на взъерошенного птенца. Макс не удержался и еле заметно улыбнулся. Дэвид надул и без того распухшую губу и прошел мимо Макса к лагерю. Вечером Макс решил помириться с Никки.  — А я-то здесь причем? Тебе не со мной надо мириться. Макс, который сидел на своей кровати, пожал плечами и посмотрел на свои руки.  — Не знаю… ты сердишься. Никки вздохнула и повернулась к зеркалу, у которого расчесывала спутанные волосы деревянной расческой с поломанными зубьями. Макс был уверен, что они сломались как раз из-за ее волос.  — Я не сержусь, Макс. Я очень удивлена, и неприятно. И Дэвиду я очень сочувствую. Я и тебе сочувствую, но ему больше, уж извини.  — Я понимаю. Макс какое-то время поизучал свои ладони и выпалил: — А что я должен был делать? Как на это реагировать вообще? Я вожатый, он кемпер, и он мелкий, и он же меня не знает толком вообще... Я не понимаю, как мог ему понравиться и все это. Никки посмотрела на него в зеркало, приподняв бровь.  — Этого я тоже не понимаю. Но в этом-то и дело, тут нет логики. А когда все первый раз, то все очень насыщенно. Чувства сильные, ничего не понятно. Тут хотя бы себе в них признаться, не то что другому. Но если другой по ним просто топчется, то... Макс перебил Никки:  — И что, мне теперь врать, что я испытываю, чего не испытываю? Придумывать какие-то взаимности и изображать всякую хрень? Никки завязала волосы в кривой хвост и повернулась к Максу.  — Да почему изображать? Можно по-человечески отнестись, а не бред всякий нести. «Это пройдет, это ерунда», — она произнесла это, изображая голос самого Макса. — Вот честно, Макс, ты… такой тупой иногда. Слова звучали уже не так едко, и Максу стало полегче. Никки задумчиво сказала:  — Пойми, такие чувства, они особенные. Ты говоришь — как он мог влюбиться, ты старше, он тебя не знает и прочее, но это не важно. Правда. Мне было шестнадцать, и к моей подруге приехала пожить ее двоюродная сестра. Ей тогда где-то двадцать шесть было. И я от нее просто тащилась. Чаще приходила к подруге, оставалась у нее ночевать — просто, чтобы побыть рядом с ее сестрой. А если она со мной заговаривала, я — я вообще, не знаю, я в космос улетала. Она спрашивала что-нибудь типа: «Никки, как дела?» или «Никки, а где тут можно купить хороший лак для волос?» и все, я уже как лужа на полу… Никки задумчиво постучала расческой по губам.  — Я даже не знаю, почему так произошло. Просто она была такой уверенной в себе, спокойной — действительно крутой, по-настоящему. Она каталась на скейте, но любила краситься, у нее несколько косметичек было всякого разного, в том числе духов. Как-то раз я к ней в комнату забралась и стащила один флакончик, — Никки улыбнулась. — Он до сих пор у меня хранится.  — Ну и криповая же ты была.  — Зато счастливая. И она ни разу меня про него не спросила. Я думаю, она все поняла. А эти духи до сих пор мои любимые. Макс нахмурился.  — Погоди, вот эта вонь…  — Да, вот эта вонь.  — Так ты… хотела, не знаю, замутить с ней или что-то такое?  — Да не хотела я ничего такого, — Никки убрала расческу в ящик своей тумбочки и закрыла его ногой. — Хотела ее видеть, и чтобы она меня видела, вот и вертелась рядом. Хотела стать, как она, когда вырасту, и уже взрослой ей понравиться. Тогда-то я для нее была мелочью. Может, поэтому я до сих пор и крашу волосы.  — В смысле? Никки улыбнулась.  — Эред говорила, что это смело. Цветные волосы, она говорила, что это круто. Никки задумалась на несколько секунд и заключила: — В общем, вот так. И, может, поэтому мне до сих пор нравятся высокие, уверенные в себе блондинки. И скейтеры.  — То есть с Дэвидом... у него что-то подобное?  — Возможно, — Никки кивнула. — Возможно, теперь ему всю жизнь будут нравиться смуглые ребята с дредами, которые злобно смотрят на всех исподлобья и хамят.  — Все, я понял.  — И которые будут плевать на его чувства.  — Я понял! Я… я подумаю обо всем этом. Спасибо. Никки усмехнулась.  — Подумай. Может, получится. Разговор с Никки здорово ему помог, но еще он заставил Макса почувствовать себя полнейшим кретином. Ему было очень стыдно. Нужно было что-то сделать, хоть как-то все исправить, ведь он портил лето не только себе — ему не привыкать, — а еще и Дэвиду, который это место действительно любил, а теперь мог возненавидеть. А это было бы совсем уж пакостно и неправильно. В один из вечеров Макс пришел посидеть у костра с остальными. Он никогда не делал этого раньше. Никки обменялась с ним быстрым взглядом. Она раньше обычного отправила детей по палаткам и пошла проследить, чтобы каждый дошел до своей. У костра остались только Дэвид и Макс. Макс опасался, что он тоже уйдет, но Дэвид продолжал сидеть на корточках у пламени и жарить зефир на тонкой ветке. Макс не знал, как начать разговор. Наконец, он сказал:  — Эм… Дэвид поднял на него взгляд. Дрожащее пламя костра высвечивало в его глазах самые разные эмоции: настороженность, грусть, обиду и еще что-то, из-за чего Макс тут же отвел взгляд в сторону. Он вдруг понял, что, возможно, больше никто, кроме Дэвида, так на него не посмотрит. Возможно, никто не испытает к нему таких же чувств. Возможно, их к нему больше вообще никто не испытает. Макс собрался с духом.  — Думаю, нам стоит поговорить о том, что случилось. — Что-то случилось? Макс не обратил внимания на попытку Дэвида иронизировать — забавную и грустную одновременно. — Давай поговорим, а потом уже будем делать вид, что ничего не случилось, идет? Дэвид опустил голову в знак согласия. Макс перевел дух и продолжил:  — То, что ты сказал тогда, твое признание — оно застало меня врасплох. Я вообще не понял, как такое возможно и как это произошло, не знал, как реагировать. Я ничего такого не замечал, если честно. Дэвид тихо произнес:  — Все замечали, кроме тебя. Я знаю это, я ведь слышал, как надо мной смеялись.  — Кто именно?  — Какая разница, — Дэвид подправил угольки в костре. — Меня это не волновало. Он подумал и как-то особенно саркастично добавил:  — В отличие от тебя. Макс невольно усмехнулся. — Ты эту фразу заранее заучил? Дэвид покраснел и опустил голову. Ага, он его подловил. Дэвид выглядел спокойным, но каким-то обреченным и смирившимся. Таким же, как и большинство людей вокруг. Похоже, в мире могло стать еще на одного циника больше. Только вот куда их столько?.. Если уж Дэвида тянуло к мрачным и грубым типам, пусть это будут типы, которые способны хоть как-то исправиться. Надо создать правильный гештальт. Макс сказал: — Я не хотел тебя обидеть. Но я обидел, и мне жаль. Я уже сказал, что все это было для меня очень неожиданно. Макс подумал и сказал самую главную вещь: — Мне никто такого не говорил. Вообще. Никто не признавался в том, что я ему нравлюсь. И... это пугает, знаешь? Даже если ты взрослый человек, который должен уметь уважать чувства других. Ну, и не забывай, что я старше тебя и я твой вожатый. Это тоже свою роль играет. Дэвид кивнул. Его взгляд немного прояснился, потеплел. Он посмотрел на Макса с сочувствием, и Макс вытерпел его взгляд: если он не выдержал того, что к нему проявили симпатию, то теперь выдержит хотя бы то, что его считают жалким. Макс хотел закончить все на позитивной ноте. — Надеюсь, между нами теперь все в порядке. Не хочу, чтобы ты из-за меня возненавидел это место. Тебе тут вроде как нравится. Дэвид фыркнул. — Пф. Без обид, у тебя перед «Кэмпбеллом» никаких преимуществ. Макс улыбнулся. — Это ты сейчас придумал?  — Это — да. Он посмотрел на Макса с легкой улыбкой. — Да, между нами все в порядке. Я не хотел доставить тебе неудобств, — его улыбка стала кривой, и Макс еле удержался, чтобы его не прервать. — Я... просто я тебя запомнил с детства, — он улыбнулся уже по-теплому, шире. — Ты был таким интересным, необычным. Держался в стороне. Но я не бестолковый, я все понимаю, — его улыбка дрогнула: было неясно, удерживается ли он от слез или от чего-то другого. — Я понимаю, что мы очень разные, не только из-за возраста. Думаю, мы и друзьями не стали бы. Дэвид поднялся на ноги и потянулся. — Ну, я пойду? Никки просила меня помочь ей с байдарками завтра, мне надо будет встать пораньше. Спокойной ночи, Макс. — Спокойной ночи, Дэвид. Дэвид ушел, и Макс остался у костра. Он сидел достаточно далеко от пламени, но внутри жгло не от огня, а от только что услышанных слов. Думаю, мы и друзьями не стали бы. Что ж. Они в расчёте. Оставшиеся недели прошли спокойно. На Макса перестала сердиться Никки, и его перестал избегать Дэвид. Правда, по негласному обоюдному решению они старались не оставаться друг с другом наедине: каждый из них и так превысил свой лимит откровенности и неловкости на это лето. Макс стоял у автобуса и следил за кемперами, которые, толкаясь и шумя, забирались внутрь. Дэвид шел самым последним. У автобуса он остановился и, теребя лямку рюкзака, спросил Макса:  — Ты приедешь на следующее лето?  — Пока не знаю, — Макс тут же добавил, чтобы Дэвид не принимал его ответ на свой счет, — я и правда не знаю. Если честно, это не работа мечты, хотелось бы найти что-нибудь получше. А ты? Макс знал ответ заранее. Дэвид тут же закивал головой.  — Да, конечно! Если честно, я бы хотел здесь работать после учебы.  — Думаю, твой энтузиазм здесь пригодится. Только не забывай, что тебе должны платить, хорошо? Переворачивать байдарки это тоже работа. Дэвид выразительно посмотрел на него, надув губы. Если он будет использовать этот взгляд и в будущем, мрачные типы с дредами сами выстроятся к нему в очередь. Дэвид обернулся посмотреть на автобус.  — Ну, я поеду? Счастливо.  — Подожди, у меня для тебя кое-что есть. Дэвид с любопытством следил за тем, как Макс достает что-то из кармана худи.  — Дай руку. Вряд ли Дэвид станет хранить его подарок так же долго, как Никки хранила свой флакончик духов, но попробовать стоило. Макс завязал узелок, и Дэвид принялся в восхищении рассматривать браслет в желто-зеленую полоску, который Макс смог нормально сплести только с третьего раза. Он посмотрел на Макса — без настороженности и обиды и без особенно неприятного наигранного цинизма с кривой улыбкой. И хорошо. Цинизм ему не шел, и Макс надеялся, что он ему не больше пригодится. Дэвид вдруг нахмурился. — А я ничего тебе не сплел... — Все в порядке. Если сплетешь, как-нибудь в другой раз заеду и заберу. Автобус просигналил, Дэвид быстро улыбнулся Максу и заскочил в салон. Дверь за ним закрылась, и через полминуты автобус, полный загорелых, усталых кемперов скрылся из виду. Макс не врал Дэвиду. Он и правда был бы не против как-нибудь заехать сюда через год или два — за браслетом или просто так, неважно. В том, что Дэвид останется в лагере, как вожатый, Макс не сомневался. Не сомневался он и в том, что всегда будет помнить и даже гордиться тем, что был первым романтическим интересом Дэвида. Он сомневался лишь, что это захочет помнить сам Дэвид. "Такие чувства, они особенные". Макс смотрел на опустевшую дорогу и сосредоточенно вспоминал свои первые особенные чувства. Он ничего не смог вспомнить. Может, потому что у него их не было. А может, потому что он не обратил на них внимания и решил не расстраиваться из-за ерунды.