Мёртвая звезда сияет, Освещая небо Я не могу дышать Стены давят на меня Дни проходят Дай мне знак Вернись к финалу, Наставник проклятых Я чувствую как ты падаешь Больше не потерянный Больше не тот, что прежде Я вижу, что ты начинаешь сдаваться Я оставлю тебя в живых, Если ты укажешь мне путь Навсегда и всегда Шрамы будут напоминать Я погибаю Оставь меня в этой тьме навсегда — Give Me a Sign, Breaking Benjamin
19 декабря 1944 года. Какой-то грёбаный лес в Бельгии. Они были в самом суровом месте, сравнивая с предыдущими, с тех пор, как они прыгнули в Нормандию. Немцы зажали их со всех сторон. Ни еды, ни зимнего снаряжения, патронов чрезвычайно мало. Назовите что-нибудь, и это бы означало, что у них этого нету. Йен никогда так не замерзал в своей жизни, хотя он был из Чикаго. Он и Фоли были на пределе, пытаясь поддерживать моральный дух, поскольку датчане, казалось, не собирались появляться. Было тяжело нести потери раз за разом без станции медицинской помощи и хирурга. У медиков было даже меньше запасов, чем у них патронов. Вплоть до того, что медсестры в Бастоне давали им использовать простыни вместо бинтов. Йен притворялся стойким для рядовых, но он готов был развалиться в любую минуту. Постоянный поток артиллерии, что рушились на них и падали рандомно, не давал никому уснуть. И конечно же Микки. Микки беспокоил его больше всего. Брюнет стал призраком за последние несколько недель. Он взял на себя заботу о людях с другими медиками. Он бегал от окопу к окопу днем и ночью, выпрашивая у мужчин морфин и выполняя каждую их потребность. Йен даже видел, как он нашел ещё одни ботинки для Бэйба, когда его обувь взорвали в окопе. Мик снял их с мертвого солдата, даже не моргнув, а затем вернулся прямо к линии. Он был привязан к каждому раненому больше, чем остальные, потому что лечил большинство из них. Привязан к жизни, потому что он спас больше, чем одну жизнь. Так что Микки спал хуже, чем Йен, ел меньше. И Йен понятия не имел, что с этим делать. По крайней мере, пока он не стащил немного шоколада у мертвого немца. Он сказал Буллу, что позаботится о том, чтобы медик немного поспал, он был не единственным, кто заметил, насколько Микки ушёл в себя. Йену было позволено это. Никому не было дела до того, что он время от времени лежал ночью с медиком, гладил его волосы, когда мужчина кровоточил под ним, или если он контролировал, чтобы брюнет хоть что-нибудь съел в течение дня. Единственное, что было хорошего в войне, так это то, что никто не считывал двух мужчин, пытающихся не дать друг другу расклеиться. Это и было причиной, по которой он залез в нору Микки и плотно закрыл за собой полотно. Микки едва взглянул на него. Он был таким бледным и несчастным, что у Йена ёкнуло сердце. Он прилёг к Микки под одеяло и обнял его, доставая шоколад из кармана. Он отломил кусочек и протянул его Микки, который рассеянно пережёвывал его, прислонив голову к груди Йена. Они потеряли Уильямса ранее в тот же день. Он вернулся в Бастонь только для того, чтобы истечь кровью в руках Микки. Йен смутно вспомнил, как он замерз, он стыдливо уткнулся носом в волосы Микки. Он погладил руку брюнета пальцами, стараясь не заплакать. — Я так чертовски устал, Йен. — Я знаю. Я тоже, — он поцеловал его в макушку. Йен крепче обнял медика обеими руками, как будто мог таким образом обезопасить его от всего. Как будто он мог помешать немцам сделать что-либо. Микки уткнулся в его грудь, запутываясь рукой в его форме. Мысли Йена вернулись к ноге Уильямса, в футе от него в снегу. Уильямс плакал по своей матери, а Микки пытался его успокоить. Было удивительно наблюдать за работой Микки, как серьезно он относился даже к лечению траншейной стопы Бэйба. Но было так невыносимо больно видеть, как он разрывался каждый раз, когда не мог спасти кого-то. — Что ты собираешься делать… после? — вопрос застал Йена врасплох. — Спать. Микки слегка покачал головой. — После войны. Когда мы выберемся. — Честно? Не думал об этом. Жених моей сестры хочет купить сельхозугодья. Может быть, я буду доить коров, — брюнет фыркнул на это. — Из тебя бы получилась ничего такая доярка, Галлагер. Не было никакого тепла в словах. Йен ударил его слегка. — Что насчёт тебя, умник? — Я не вернусь назад. Он тихо прошептал слова, но в них была определенная завершённость, которую Йен не мог принять. Он крепче сжал Микки, прижимая его достаточно сильно, слыша, как он издал шум протеста. — Галлагер… — Не говори такое дерьмо, Микки. Не мне. Ты справишься с этим, даже если мне придётся перебросить тебя через плечо и нести, — он горячо прошептал слова. — Тебе больно? Микки оттолкнулся от него, достаточно, чтобы заглянуть ему в глаза. Они выглядели мертвыми. На его лице не было ни страха, ни печали. Там ничего не было. Его глаза заставили Йена продрогнуть до костей быстрее, чем ледяной лес снаружи. Он долго молчал, прежде чем снова зарыться лицом в грудь Йена. — Нет. Не больно. Йен мог только цепляться за него. Микки уснул в конце концов, но Йен не смог. Не получилось. Он просто медленно разваливался на части в тишине. Йен обвился вокруг своего медика, сохраняя строгое молчание, чтобы не разбудить немцев.***
В глубине души Микки винил себя в том, что сказал Йену. Они были в этом всём вместе. Он не хотел ошеломлять Йена. Он позволил умереть слишком многим мужчинам, слышал слишком много смертельных хрипов и слишком много подростков, молящих о матерях перед смертью. Ему тоже было незачем возвращаться домой. Его единственная работа в течение нескольких месяцев заключалась в том, чтобы сохранять жизнь Йену на протяжении всей войны. И только потом каким-то другим мужчинам в Easy. Но он терпел неудачу даже сейчас. Может быть, именно эти мучения заставили его пропустить разведчика немца. Возможно, он был просто слишком сосредоточен на простуде и на морфине, что он брал у Dog Company. В любом случае он не заметил немца, пока почти не наткнулся на него. Мужчина вскочил и дважды выстрелил в Микки, прежде чем убежать. Микки упал на землю, шокированный происходящим. Затем он увидел, как кровь льётся, и закричал. — Медик! Он придавил рукой рану на ноге, которая выглядела хуже всего. Другая была в его груди на правой стороне. Казалось, всё исчезает, кроме боли и звука его собственного сердцебиения. Затем пара зеленых глаз появилась в нескольких дюймах от его собственных, сильные руки сжимали его форму. — Тебя подстрелили, Микки! — Да, я, блять, понял, что меня подстрелили! Он вернулся и решил, что он тоже хочет к маме. Его начало трясти от кровопотери, у него кружилась голова, бледные руки Йена были покрыты его собственной кровью, он пытался остановить кровотечение. — Что мне делать, Микки? Скажи мне, что… скажи мне, что делать, — голос рыжего дрожал. — Йен, посмотри на меня, — он так и сделал, и Микки старался сохранять спокойствие настолько, насколько это возможно. — Надень на меня свою куртку и налей сульфу на ногу. Сейчас. Он похлопал ладонью по ране на груди. Она в дюйме от сердца. Боже, какой же дерьмовый выстрел! Йен залез в свою сумку и вытащил сульфу и бинты. К счастью, Грей, Булл и Бэйб появились в этот же момент. Очень вовремя, потому что Микки терял сознание. Грей всё взял на себя, вставив плазму в руку Микки. Йен схватил его лицо одной рукой. — Оставайся со мной, мудак. Не делай этого. Он плакал, его слезы смешивались с кровью Микки, когда он вытирал глаза. Микки сунул руку в карман и вытащил письмо, его рука дрожала. Это раздражало его, но он был слишком уставшим, чтобы заботиться об этом. Он сунул письмо в руку Йена, когда джип подъехал. Они положили его в кузов, и он пытался сказать им, что он хочет, чтобы Йен тоже поехал с ним. И нужно вернуть рыжему его проклятую куртку. Но он был слишком далеко.***
Йен просто стоял и смотрел на кровавое письмо, не в силах пошевелиться. Бул дернул его назад к деревьям, когда артиллерия снова начала падать. Он, Бэйб и Булл спрятались вместе, и всё, о чем мог думать Йен, было это чёртово письмо. Затем он посмотрел на Бэйба и Була, они были в ужасе. Он знал, что лейтенанта Дейна, вероятно, больше нигде не найти. Знал, что ему нужно, блять, быть здесь, а не с Микки в кузове этого джипа. И было больно, когда обстрел прекратился, и он увидел, что всё ещё покрыт кровью Микки. Было больно, но он мог справиться с болью. Он не открыл письмо. Даже когда Бастонь бомбили, и он не знал, был ли Микки в церкви или нет. Не тогда, когда генерал Паттон вломился наконец двадцать шестого декабря. Не тогда, когда союзники предположительно выиграли битву в Арденнах. Он не думал, что победа — это то, как она называется, когда ты выходишь с другой стороны, чувствуя себя мертвецом. Но они вышли. Им дали еду и припасы, зимнее пальто и перчатки по крайней мере, и отправили брать Фой. Йен не думал, что это была хорошая идея. Он не думал, что найдётся хоть один человек, вышедший из Бастони невредимым. Просто некоторые раны были не так видны, как другие. Вот так, никакого Микки. Грей был сумасшедшим в сочетании с беспощадностью. Ему не приходилось принимать такие же сильные удары, какие были у Микки, он всё ещё мог смеяться и шутить, даже когда никто не был способен на это. Хорошо это или плохо, Йен не знал, он просто знал, что этот медик не Микки, поэтому он не обращал внимания на него. Йен был повсюду, компенсируя идиотизм датчан. Он хотел бы проверить его и заботиться о Микки, пока он не станет синим, но он не мог позволить себе такую роскошь с их глупым командиром роты. Датчан никогда не было рядом. Даже когда Бойд выстрелил сам себе в ногу и истек кровью на Грея. Джексон даже спросил Йена, и Йен обнаружил, что прикрывает лейтенанта. Пока Бэйб не потерял ногу. Это было в середине очередной порции минометного огня. Больше окопов, больше адского огня. С этим он мог справиться. Его командир исчез в середине боя, он же так не мог. Затем Бэйб лишился своей чёртовой ноги. Что ещё хуже, Булл и Уайт были уничтожены одним выстрелом. Йен потерял Микки. Затем и трёх мужчин, с которыми он был наиболее близок в роте в течение недели. Они должны были взять Фой на следующий день, и он не доверял датчанам настолько, что мог его бросить. Когда он сказал Джексону, что видел, что капитан хочет помочь, не было ничего, чтобы он мог сделать. Так что Йен скрылся в течение пятнадцати минут, чтобы прочитать письмо. Потому что он, честно говоря, не думал, что снова увидит Микки. Даже не знал, жив ли он, и не думал, что он выживет во время захвата Фой, даже если Микки сумеет сделать это. Йен, Что я тебе говорил о долбаном геройстве? Ты не можешь так поступать со мной. Ты не можешь быть чьей-то причиной жизни, а затем просто оставить этого человека. Что, ты думаешь, ты сделал? Иисусе, Галлагер. Я даже не могу дышать прямо сейчас. Всё перестанет иметь смысл, если ты не вернешься. Ни дома, ни здесь. Я мог бы самовольно застрелить Гитлера и просто покончить со всем этим. Но что тогда? Ты, блядь, мудачина, возвращайся скорее. Пожалуйста. Просто… пожалуйста. Мне невыносимо больно. Йен позволил себе заплакать, прежде чем вытереть глаза и сунуть письмо обратно в свою форму. Затем он сжал винтовку и расправил плечи. Если у Микки есть хоть малейший шанс выжить, он должен был пережить хотя бы ещё одну боевую задачу. Неважно, насколько болезненно это могло быть.***
Он выжил. Как ни удивительно, датчане замёрзли, и они повысили Фоли до командира роты, освободив датчан от командования на месте. Той ночью, когда они всё ещё думали, что в них могут стрелять на линии фронта, Йен составил список. Они должны были спать в церкви, и сестры спели бы хором для них. Они могли бы немного расслабиться. Йен начал считать жертв. Они приехали в Бельгию с 145 мужчинами. А уехали с 63. Это было как раз в то время, когда Фоли сказал ему, что он проделал отличную работу, держа людей вместе в Бастоне. Что он получит комиссионные. Они сделают его лейтенантом. Йену было трудно чувствовать хоть что-то по этому поводу.