***
Серас все еще отлеживалась в карантине, так что ему не помешают в этот раз никакие причитания, сопли и нытье о человечности. Можно передвигаться быстро… и с шиком. Угольная электростанция Баттерси, если верить краткой сводке, выданной ему перед миссией, не работала уже пятнадцать с лишним лет, перешла в разряд культурных достопримечательностей столицы. Алукард соткался из летучих мышей в нескольких милях от нее и замер на южном берегу Темзы, пристально вглядевшись в четыре подпиравшие небо белоснежные трубы. Хотя до полицейского оцепления оставалось приличное расстояние, он чувствовал… сородича, если можно так выразиться. Хребтом, клыками и… гордыней, пожалуй. Не без этого. Кто-то, кому наплевать на кордоны и условности. Кто-то, хочется верить, достойный... Уличные фонари горели не ярче, чем старинные, газовые. На переломе веков их гасили в одиннадцать вечера, когда они были особенно нужны заплутавшим и запоздавшим людям. В помощь полуночному племени, не иначе. Гораздо сильнее улицу освещали неоновые вывески круглосуточных заведений. Синие и зеленые островки холодного света громоздились в темной реке ночной улицы. Не то что бы ему так уж нужен был свет, конечно. Сородич был где-то неподалеку, Алукард чуял это... но что-то сбивало с толку. Ощущение, что его водят за нос фальшивой силой: сожми такую покрепче, она распадется прахом. Примерно те же чувства он испытывал, когда на особняк напали те недоноски. Вот только праха будет так много, что даже он может задохнуться. Он заметил его полминуты спустя, на боковой улочке. Высокая, тонкая тень, смазанная на фоне серой грязной стены. Алукард свернул с основной улицы, хоть как-то освещенной, в темноту переулка и прибавил шаг, не вынимая рук из карманов плаща. Вампир не двинулся с места. Обычно они прямо-таки сияют уверенностью и бахвальством... но этот, если и сиял, то вовнутрь. Это была женщина. С короткими светлыми волосами, высокая, в мужской белой безрукавке, надетой, похоже, на голое тело, но при черном галстуке. Глаза ее закрывали стекла солнцезащитных очков. Алукард носил очки для того, чтобы посторонний не мог случайно увидеть его глаз, ведь не только их цвет, но и их выражение могли оставить жирный след в сознании человека со слабой душой. Вдобавок в желтых стеклах он еще лучше видел в темноте. Ее очки ничего не прикрывали: скорее, подчеркивали. И тусклый желтоватый свет, которым горела радужка, и замысловатую вязь татуировок на правой щеке, стекавшую на шею и на руку. — Он здесь, — сказала незнакомка хриплым голосом, приложив палец левой руки в уху, за которым вился черный спиралевидный провод. От кого-то со столь вызывающим внешним видом Алукард ожидал как минимум монолога, полного насмешек и презрения над старичьем в его лице; тем не менее, других слов от нее не последовало. Может, оно и к лучшему, подумал Алукард, не столько вынимая, сколько материализуя «Шакал» в руке. И выстрелил. Он не столько увидел, сколько почувствовал движение плечом — резкое, вызывающе… неправильное. Она будто выпала из мира на секунду и вынырнула с изнанки — совсем рядом, вполоборота к нему. — Хорошие рефлексы, — оскалилась вампирша и шутливо ткнула его кулаком в плечо. По крайней мере, можно повеселиться, подумал он, опустошая обойму, вот только весельем в воздухе и не пахло. Спертый от влажности воздух сгустился — настолько, что палец прирос к спусковому крючку. И губы заклинило в неуместной ухмылке. Незнакомка отклонилась назад, словно падая, пропустив над собой первые пули. Когда падение ее было неизбежным, она круто повернулась, упираясь лишь одной ногой об асфальт, и бросилась бежать, низко наклонившись к земле. Ни одна его пуля не достигла цели. «Чертовы рефлексы», — он не стал бежать следом, но перезарядил один пистолет и достал второй так быстро, как смог. Алукард понял, что стрелять по ней бесполезно, когда истратил изрядно патронов, и лишь после этого почувствовал, как в нем шевельнулось слабое подобие азарта. Только после этого он сделал первый шаг — и асфальт вскипел и вспучился вокруг этого шага, воздух взревел в ушах от той скорости, с которой он ринулся следом. За целую минуту гонки он не приблизился к ней ни на йоту. Переулок петлял, становясь то выше, то ниже, порой словно смыкаясь над их головами, а порой опускаясь, оставляя ощущение, будто они бегут по чистому полю. Алукард не чувствовал усталости — только странное, мутное ощущение, будто это не он насмехается над реальностью, как обычно, а она над ним. Это бесило. Она скользнула в очередной проход и стала чуточку ближе; потом еще и еще; скрываясь за очередным углом, женщина показалась ему уже досягаемой. Один прыжок — и все, злорадно подумал он, уже предвкушая, как вцепится ей в шею. Пустота за углом была такой осязаемой, что почти звенела. Алукард пробежал по инерции еще десяток метров, но татуированной незнакомки нигде не было видно и слышно. Хуже того, он ее не чувствовал. Напряжение, росшее где-то внутри него, исчезло — почти болезненно. Его будто оглушило на секунду. Алукард поморщился и огляделся. В какой-то сотне ярдов мельтешили проблесковые маячки полицейских машин, за ними громоздились навесы, строительные времянки, семафоры, шлагбаумы и полотно железной дороги. За всем этим чернел огромный силуэт электростанции. Маршрут погони петлял — ему казалось, что он пробежал никак не меньше двух, а то и трех, миль, но приблизился к электростанции Баттерси он на полмили, не более. Если они могут позволить себе таких дозорных, то что же ждет его на самой станции? Алукард ухмыльнулся и двинулся к оцеплению, проверяя обоймы. Одной недоставало, хотя их было семь, он отчетливо помнил. Выронил? И не заметил? Давненько он не входил в такой раж. Путь ему перегородил молодой лейтенантик, вцепившийся в его рукав. — Стойте! Вам сюда нельзя. Ситуация находится под контролем лондонской полиции. Пожалуйста, разворачивай... Он не успел договорить: зашипела рация, прикрепленная к нагрудному карману зеленой куртки со светоотражателями. Сквозь помехи Алукард явственно услышал слова: — Лейтенант, вы же получили особое распоряжение. Лейтенант гневно нажал кнопку приема и быстро заговорил: — Я всего лишь делаю мою работу, ясно?! Не мешайте мне! Это дело в моей юрисдикции, и... — Распоряжение было отдано для вашей же защиты, — перебил его голос из рации. Голос был слишком искажен помехами, чтобы Алукард мог его узнать. Не госпожа, это точно. Наверное, этот, как его, Паттерс, что ли? Из новеньких. Черта с два разберешь. И что в этом разговоре показалось ему не на своем месте — странным, лишним... невозможным? — Вас понял, прием окончен, — угрюмо сказал лейтенант и рассмеялся. — Пожалуйста! Хотите преждевременно коньки отбросить? Я умываю руки! Алукард ответил ему рассеянным кивком (невозможным? Это для него-то?) и прошел за оцепление. Полицейские, как всегда, действовали наверняка, не рискуя понапрасну. Вся территория, разделявшая кордон и вход на электростанцию, хорошо просматривалась. Если и были упыри, их наверняка сняли с безопасного расстояния. Грамотно. «Скоро рассвет, — подумал он, не столько шагая, сколько сливаясь с тенями, — должен быть рассвет», — зачем-то уточнил он и прищурился на небо: ночное, свинцово-серое, без единого проблеска света на востоке. Железнодорожный узел, по которому когда-то подвозили уголь, был безлюден; никаких следов борьбы или перестрелки Алукард не заметил. Слева доносился плеск Темзы в разливе. Запаха не чувствовалось; наверное, ветер дул в другую сторону. Алукард был только рад этому. Он чувствовал, что что-то скоро произойдет, что-то… пусть будет — любопытное. За неимением лучшего определения. Что-то, похожее на маячок для самолетов, вспыхнуло на одном из огромных ржавых башенных кранов у левого берега реки. Он едва успел увернуться от этого «маячка». С лихим свистом вспышка пронеслась мимо, выписала дугу и стремительно развернулась. Алукард откатился и успел выхватить «Шакала»: выстрел поймал вспышку на очередном зигзаге. Второй раз за задание он себя одурачить не позволит. Алукард сделал шаг, рассыпался десятком крохотных теней и одним облаком взмыл к кранам. Вторая вспышка завязла, запуталась и погасла, забитая десятками крыльев. Алукард застал ее перезаряжающей ружье. Белый костюм, черный галстук и черные же волосы. Такие же темные очки, как у первой дозорной. Витой проводок у уха, теряющийся за воротником. Большая часть Алукарда еще хлопала крыльями и верещала, когда он ступил на балку и выбросил вперед руку — изо всех сил, что были в нем. Он почувствовал, как удар опустошил ее легкие. Разверзлись, обнажив едва заметные клыки, губы. Плеснул отчаяньем взгляд поверх очков — полный удивления и непонимания. Облако летучих мышей постепенно стало им, и Алукард не без удовольствия пронаблюдал, как тело, по-прежнему сжимая ружье в одной руке, описало широкую дугу над водой и упало с еле слышным всплеском. Правила, по которым устроен наш мир, довольно забавны, подумал Алукард, чувствуя, как очередной нетопырь становится частью его волос. Скорее всего, будучи столь слабым вампиром (если бы не клыки, он бы принял ее за человека), она умерла в открытой воде. Алукард потянулся, размял кости, словно они затекли. Несколько сбитых снайпером мышей обернулись для него парой пустяковых ран. Настало время прикрыть этот институт благородных девиц.***
Дверь скрывала небольшой коридор, ведущий к комнате с несметным числом кнопок и рычагов; от нее Алукард спустился по лестнице во двор. Электростанция Баттерси кишела упырями: самыми обыкновенными, неуклюжими и голодными, знакомыми и привычными. После двух встреч с девицами в белом он был рад, что хоть кто-то не демонстрировал новых трюков. Рутина успокаивала. Почти — тревогу ей забить не удалось. Двор был широким, стены его поросли зеленым мхом. Когда-то двор был забран крышей, но ее сняли, и лишь испещренные ржавчиной иссиня-серые металлические фермы напоминали об этом. Упыри бесцельно слонялись — похоже, ничья воля их не сдерживала и не направляла, по крайней мере, пока. Видимо, их обратила та исчезнувшая на подступах к станции дозорная. Либо кто-то еще. Свободно падающий стрелок, по всей видимости, в обращении не участвовала, иначе бы они уже распались прахом. Первому из них Алукард пожал сердце, едва почувствовав сопротивление зыбкого тела. А вот шаги давались с трудом. После очередного упокоенного, бывшего, судя по форме, в прежней жизни пожарным, Алукард понял, наконец, что за беспокойство так грызло его. Он вспомнил инструктаж, хотя никогда не запоминал их, если только не предупреждали о чем-то опасном и экстраординарном (не для него опасном, разумеется, а для окружающих или для тех, кому после него в зоне проведения миссии жить). Например, об огромной цистерне с горючим, в которую лучше не стрелять. Он вспомнил, что электростанция была закрыта в восьмидесятых. Чего эти смертные только не открывают и не закрывают, казалось бы. Сторож-другой, может, десяток на всю станцию во все смены — вряд ли здесь бывали люди в таком количестве, как сейчас. Откуда они взялись? Откуда здесь пожарные? Вялые хлопки в ладоши прервали его мысли. — Браво, это был последний, — услышал Алукард голос за спиной. Он сразу узнал его. И вскинул пистолет до того, как развернулся. На другом конце двора стояли трое, все, как один — светловолосые, в белоснежных костюмах, черных галстуках и этих дурацких солнцезащитных очках. — Добрый вечер, мистер Алукард, — сказал тот, что был в центре. Он был ниже и гораздо полнее двух других; казалось, что костюм был ему маловат. — Ты, — тихо сказал он. — Полагаю, я тебе обязан приглашением? — О, разумеется. Я вижу, вам было весело? Надеюсь, мои коллеги оказали вам достаточно теплый прием? — Насколько теплый прием может оказать кучка холодных упырей, — процедил Алукард, с трудом сдерживая непонятно откуда появившуюся дрожь в локтях. — Упырей? — с деланным удивлением сказал белобрысый толстяк. — Вроде того, что лежит у ваших ног? — Да, упырей, и... — Пожалуйста, — раздался голос откуда-то снизу, — не надо... Алукард осекся и недоуменно перевел взгляд вниз. Там, где только что лежал последний убитый им упырь, постепенно отползал назад, опираясь на одну руку и прикрываясь второй от Алукарда, человек в плаще пожарного. Потный, трясущийся, бледный — живой настолько, насколько это возможно в принципе. Ни следа разложения, ни мычания, ни металлического фиолетового блеска в бессмысленных глазах. Только ужас и непонимание. — Пожалуйста... — причитал он. — У меня жена... и дети... не надо.... — Как, по-вашему, — спросил толстяк, обращаясь к тому спутнику, что стоял слева от него, — это упырь? — Никак нет, Агент, — ответил тот, покачав головой. На его лице застыла кривая ухмылка. — Я тоже так думаю, — сказал Агент и кивнул тому, что справа, самому высокому из них. В мгновение ока тот достал пистолет и нажал на спуск. Раздался хлюпающий звук, пожарный вскрикнул и затих. — А если бы ты его укусил, он бы поднялся и стал упырем. Или вампиром? — нахмурил брови Агент. — Упырем, — отозвался тот, что слева. — У него же были дети. — А если все дети приемные? — Тогда да, может, и вампиром, — согласно кивнул тот, что слева. — О, совершенно фантастическая система, мистер Алукард, — поцокал языком толстяк. — Я в восхищении. Надо же до такого додуматься! Способность создавать упырей, вампиров, набор правил, описывающих их взаимодействие с уже существующим миром... Тщательная, скрупулезная работа! «О чем он говорит?» Алукард нахмурился. Отступил на шаг назад. Непонимающие причитания и бесконечное: «Что ты такое?» — к этому он привык. Привык к ужасу, которые испытывают люди, столкнувшись с тем, чего не знают. Но они никогда не пытались препарировать его действия. И уж тем более не считали его ответственным за то, как устроен мир. За то, как он всегда был устроен. И хуже всего было то, что он испытывал не веселье. И не удивление. А страх воришки, застигнутого врасплох. — Вы знаете, мне просто жаль, что такой талант, как вы, занимается такой, простите, ерундой, — продолжал, меж тем, Агент. — Надеюсь, наша маленькая демонстрация убедила вас, что и мы имеем некоторые трюки в нашем арсенале. Я не буду ходить вокруг да около, мистер Алукард. Мое предложение вам чрезвычайно просто. — И каково же оно? — «Зачем я спрашиваю?» — Помогите человечеству по-настоящему, — развел руками он. — Смелее, друг мой! Заверяю вас, вам обязательно понравится. О, как вам понравится, друг мой! Алукард сипло рассмеялся. — Мне кажется, что я могу помочь человечеству прямо сейчас, — он передернул затвор «Шакала». — Такие, как ты, такие, кто думает, что они выше установленных порядков, такие, кто думает, что может поставить себе на службу силы много более великие и древние, чем они сами, не заслуживают права жить. — Я разочарован в вас, мистер Алукард, — холодно сказал Агент, сокрушенно качая головой. — Но скажите мне — какая вам польза от пистолета, если вы не можете нажать на спусковой крючок? «А вот тут-то ты и ошибаешься», — оцепенело подумал Алукард и... ничего не произошло. Его пальцы, сжимавшие рукоятку «Шакала», словно слиплись и стали ушком огромной иглы. Указательный палец вливался в большой так, будто в руке вообще не было костей; вся его кисть, то, чем она стала, онемела и не подчинялась ему. — Вы поможете нам, мистер Алукард, — стальным тоном произнес Агент, — хотите вы того или нет. Стоявший справа снова достал пистолет, делая шаг вперед и заслоняя собой двух других. Алукард оказался проворнее. Он бросился на соперника, пропустил пулю, две, три, но все-таки выбил пистолет из его рук. Громила сделал шаг назад и размашисто, каменно тяжело врезал Алукарду по виску. Удар оказался много сильнее, чем он мог подумать, но Алукард устоял, хотя… черт, слишком человеческие ощущения. Слишком реальная боль, чтобы сосредоточиться на мыслях. Вне себя от ярости и боли, Алукард бросился вперед, швырнув потерявшим свою полезность «Шакалом» в лицо сопернику, но громила с удивительной ловкостью поднырнул под него. И ударил его плечом по колену. Удар был не прямой, скользящий, на такой Алукард мог бы и не обратил бы внимания, если бы... ...если бы колено не согнулось. Он не мог в это поверить, но нога, которую он столько раз ломал и терял, переломилась от одного-единственного удара. Его противник снова оказался перед ним и, воспользовавшись секундным замешательством, впечатал кулак туда, где когда-то, при жизни, была селезенка. Которая, по крайней мере, после этого удара, вновь напомнила ему о себе. Алукард рухнул на спину, раскинув руки, и тут же скорчился, пытаясь обнять и задушить свою боль. Он сморгнул ее с трудом, заставил себя отрешиться от нее — только для того, чтобы увидеть, как соперник навис над ним огромной белой скалой. Взгляд этой скалы был спокоен. Движения — дьявольски точны. Он почти без замаха наступил Алукарду на грудь — и кости затрещали, впиваясь обломками в кожу и асфальт. Затрещали стиснутые, чтобы подавить вопль, клыки. Затрещала по швам его гордость. Затрещало — и рассыпалось тут же все, что он считал своим миром. Боль убийственная настолько, что почти оживляющая. Алукард почти умирал от нее — и не мог понять, как такое возможно. К нему подошел Тот, Что Слева, с ехидной ухмылочкой на лице и заведенными за спину руками. Он неспешно, словно понимая, что ему ничего не грозит, обвел Алукарда взглядом и сказал: — И это все? Эта фраза будто вздернула то, что осталось от Алукарда, над землей. Слепая ненависть, нежелание сдаваться, воля к жизни или наконец-то отступил тот морок, во власти которого он находился — он не знал. Однако в его груди будто вновь появился воздух, раны начали затягиваться, как и должны были бы. Печати Кромвеля на перчатках загорелись так ярко, как никогда прежде. Он чувствовал, как в нем поднимается сила, как она клокочет в венах и в горле надсадным ревом — и готовится вырваться наружу, сила, о которой он, похоже, даже и не подозревал, сила, которая готова сокрушить все на своем пути, достаточно лишь снять ограничение, когда... «Не делай этого». Белобрысый убрал ногу с его груди и пнул его под ребра. Алукарда перевернуло и отбросило в сторону. По-прежнему задыхаясь, он нашел в себе силы, чтобы подняться на ноги... и броситься к лестнице. Он взлетел вверх по ступеням, пронесся сквозь комнату с пультом и бросился в коридор, почти падая на стены. Он добежал до его конца и оказался у того самого места, где был выход. Вот только дверь исчезла. Почти инстинктивно, не думая, что делает, еще слушающейся рукой Алукард достал «Кассул» и опустошил обойму в стену. После разбежался и врезался плечом в стену. Обломки кирпича брызнули во все стороны, но он смог выкатиться на улицу. Когда он стряхнул с себя кирпичную крошку, то понял, что единственным слышимым звуком было биение его сердца. Давным-давно вставшего сердца. Погони, похоже, не было; во всяком случае, коридор был абсолютно тих. Сон, просто сон. Продолжение телефонного бреда, подумал Алукард. И увидел, как со стороны башенных кранов, описав в воздухе изящных зигзаг, к нему стремительно приближается кусочек света. И он побежал.