***
— Ты когда-нибудь видела сны? — спросил Ватару вполголоса. Интегра, вырванная из муторных мыслей, покосилась на него с подозрением. Ватару, в обычное время красивый просто до приторности, выглядел жутковатым каменным изваянием. — Не щурься, — машинально одернула она и нехотя призналась. — В Матрице видела. В реальном мире — никогда. — Потому что у тебя очень лабильная психика и очень плохое воображение, — Ватару фыркнул — Интегра пожала плечами: он частенько давил на ее недостатки, безошибочно их замечая. Интегра даже была ему за это благодарна, чем, кажется, только сильнее раздражала. Ватару всегда рвался в лидеры. У него были все задатки — так отец считал. Он сильный хакер и отличный управленец, что еще важнее. «С тобой он лучше реализуется, — обычно добавлял он. — Ты умеешь… притормозить, в общем». Надежда и опора всего «Хеллгейта» и ее персональная заноза в заднице. То заботливый до натуральных истерик, то настоящий садист — единственный раз в жизни серьезную травму она получила именно на спарринге с ним: Ватару ее едва не придушил. «У тебя левая сторона слабее, — добавил он, когда все-таки отпустил посиневшую Интегру. — Подтяни оборону». Улыбчивый любимчик совета, лучик света для дяди Ричарда («Господина главнокомандующего», — поправила саму себя Интегра), лучший боец «Хеллгейта» за последние десять лет. Улица была пустынна в предрассветный час — они уже долго ждали Алукарда. Она трижды проверила все протоколы и установила передачу свежих данных из Матрицы на «Хеллгейт»: все, вплоть до котировок акций. Она трижды оглядела набережную: пусто. У канала передачи (заброшенная телефонная будка с покачивающейся и мерно пищащей трубкой) ни души. Даже кошки не бродили. Только ветер гонял по земле мелкий мусор. И что-то ее настораживало в том, как улыбался на два шага позади нее Ватару. Интегра остановилась как вкопанная, дернувшись всем телом в сторону Темзы. Почему не кричат чайки, если их над водой целая стая? И где хоть одна маши… — А я вот в последние несколько месяцев вижу по ночам такое… Интегра вздрогнула и попыталась обернуться — не смогла. Одним кулаком Ватару надежно, почти нежно, сжимал ее горло. А второй так глубоко вдавил ей в живот, что она ощутила его пальцы почти у себя на позвоночнике. Голова закружилась. Обмякли колени. Интегра всхрапнула и нелепо-громко булькнула слюной и кровью, почти повиснув у Ватару на локте. Он удержал ее играючи. Встряхнул — только полы плаща захлопали по ветру. Шепот, коснувшийся ее уха, был ласковым и омерзительно теплым. — Знаешь, на что похож их главный сервер, Интегра? Он то ли хмыкнул, то ли нервически рассмеялся ей в шею так, что волоски на ней встали дыбом. — На Печать Кромвеля. Огромное, мать его, сооруженьице. Монстроидное. И тысячи, тысячи огней. Это так уродливо, ты просто не представляешь себе. Говоря, он вжимал кулак ей в живот все сильнее и сильнее. И только когда рядом с селезенкой словно что-то разорвалось, а из глаз полились слезы, Интегра попыталась вывернуться, с силой вдарив каблуком сапога по его ноге. Ватару будто и не почувствовал. А для нее земля и небо трижды поменялись местами. Сплюнув кровью и выбитым зубом на мостовую, Интегра попыталась встать — и получила мыском ботинка под ребра. А после того, как беззвучно закашлялась и сгребла полную пригоршню дорожной пыли в ладони, сломав два ногтя — едва не взвыла от боли в будто расколовшейся спине. Лондон окрасился в красный цвет: кровь хлестала из разорванного века с такой силой, что Интегра почти перестала видеть. Но она все равно умудрилась встать. И даже нырнула под кулак закрутившегося по инерции Ватару. — Что ты сделал с Пипом? — сплюнула она кровью и перехватила его за руку, с усилием швырнув через бедро — запястье разрывалось треском и дикой болью. Одного она не учла — у этого ее аватара волосы на затылке были такие же длинные, как пряди челки. Падая, Ватару увлек ее за собой. — Интегра, не дергайся, — он по очереди перехватил оба ее кулака. — Это ради твоего же… ах ты!.. — а вот про голову забыл. Торжествовала Интегра недолго. Они сцепились коротко и яростно, но ее силы иссякли уже на первом удачном маневре: хрустнули пальцы, врезавшиеся в каком-то дюйме от уха в землю. Обидной, подлой болью обожгло кончик носа: поняв, что Интегра намерена забить его кулаками, он ее просто укусил. И пока Интегра пыталась вжать локоть ему в горло, Ватару ловко поддел ее под грудь коленом и швырнул ее через себя пинком. Интегра рухнула спиной на мостовую — и даже не смогла закричать, только выгнуться, отчаянно пытаясь вдохнуть. Корчась на земле и захлебываясь гневом, пытаясь нашарить телефон искалеченной рукой, Интегра и не почувствовала, как Ватару осторожно, но непреклонно наступил ей на запястье. Она и увидела его не сразу — перекошенное лицо, почти в щелочку суженный глаз и блуждающую от одного уголка губ к другому ухмылку. — Ради твоего же блага, Интегра. Ради всеобщего блага, — добавил он. И поцеловал ее в лоб. — Ватару, какого хрена тут происходит?! Ватару не удивился: он заговорщически подмигнул Интегре (в складках века утонули даже ресницы) и даже успел приложить палец к губам. Он выпрямился медленно и даже горделиво. И заговорил с Серас, успевшей щелкнуть курком, не поворачиваясь к ней лицом. — Я думал, у тебя будет пушка побольше, — говорил он, не убирая ноги с горла сипящей Интегры, пытающейся удержать его ботинок обеими руками. — Ты что творишь? — вкрадчиво спросила Серас — Интегра услышала ее опасливый шаг. — Странно, что ты не с этим рельсом прибежала. Он ведь понравился тебе. Как и все, что любимый сыночек тебе притаскивал на блюдечке, ма-а-ам. Шея Интегры захрустела под его нажимом. Виктория остановилась сама, без подсказки. Сама же медленно опустила пистолет, показав пустые руки. — Ватару, успокойся. Я говорила, что тебе нужно реже бывать в Матрице, это может… — О да, иначе бы я узнал слишком много. Куда больше тебя, Совета — всех нас. Этого вы с Артуром боялись, правда, Виктория? Его обычно холодные глаза полыхали таким жаром, что Интегра видела его даже с земли. — Я очень долго пытался понять — почему? На кой черт тебе и нашему великому вождю так возиться с тщедушным овощем? Выкармливать какие-то надежды на спасение там, где их не может быть по определению? Чем вы развлекали себя и заставляли заниматься нас — стричь ногти и менять пеленки придурку, застрявшему в собственных фантазиях! Он говорил все громче, пока не распугал всех необычно молчаливых чаек с парапетов Темзы. Они расселись на козырьке ближайшего здания. Черноглазые, внимательные и будто… одобряющие все, что Ватару говорил и делал. Глоток воздуха получился ошеломляюще свежим — ее будто полоснули ножом по горлу. Интегра закашлялась и схватилась за шею. Ватару сделал пугающе уверенный шаг к Виктории. — А теперь я знаю, что вы… Пуля выбила мелкую щебенку рядом с его ногой. Серас, сжавшая губы и бледная то ли от ужаса, то ли от гнева, держала пистолет так же уверенно, как держала его все эти годы. — …просто боитесь идти дальше. Ватару не остановился. И даже если бы Серас начала стрелять по его коленям… «Он понимает, что она не начнет», — Интегра начала переворачиваться на живот, но каждый дюйм давался ей с трудом. — Скажи мне, Серас. Ты видела его? Ты видела главный сервер? — О чем ты? — почти выплюнула Виктория. Со стороны она кому угодно могла показаться в этот момент встопорщенным воинственным ежом, но Интегра чувствовала, что на деле она в панике. — Пламя тысяч, миллионов огней. Огни — красные и черные? — продолжал Ватару почти шепотом. — Мириады маленьких огней, в каждом из которых — гибель для человечества? Ты видела мир, в котором никогда не будет ни нас, ни солнца? Говори! — рявкнул он так неожиданно и громко, что у Серас почти выпал из рук пистолет. — Ватару, дорогой, — почти взмолилась она, — да скажи мне… — Видела. Не могла не видеть, ты двадцать лет серфишь Матрицу, — нервически хихикнул он. — Видела всю эту мерзость. Холодная сталь, рациональность, сплошной расчет — и пламя, красное и черное. Так почему ты не борешься, если видела это?! А?! Как ты можешь спокойно жить и возиться с этим бесполезным ничтожеством, зная, что существует такое?! Приподнявшаяся на четвереньки Интегра нашарила плечом стену и начала вставать, опираясь на нее и кривясь от хрусткого движения — кажется, он сломал ей ребра… Выстрел разорвал густую войлочную тишину. Криком-хохотом ответила с козырька дома чайка, Интегра рухнула боком в холодную лужу. «Она не могла!..» — мелькнула у нее потерянная, будто подрубившая ей колени мысль. Ватару — мелкий заносчивый педант, «американский японец», как называл его отец. Ватару — первый в любых науках, надежный, как скала, жестокий, как сама жизнь, но верный и преданный делу товарищ. Ее друг — он ведь ей косички в детстве плел, потому что у Алукарда руки из задницы!.. Пистолет лязгнул о мостовую. И неприятный звук, в котором Интегра не сразу узнала хруст переломленной кости. Ватару — их талантливый вундеркинд, их Второй Избранный, выбил у Серас пистолет за секунду до выстрела и сломал ей руку. — Вы струсили и окуклились. Забились в вонючую нору в канализации и оправдываетесь перед собой тем, что «хоть что-то делаете». Матрица — мир грез, так вы нам говорили? А где живете вы с Артуром, а?! В счастливом будущем, которое зависит от сумасшедшего инвалида?! Это вы-то «проснулись»?! Говоря это, Ватару возил Серас за волосы о загаженный голубями парапет. И сила — откуда в нем эта нечеловеческая, страшная сила?! Почти как у… Он приложил Викторию лицом о камень в последний раз — громко, фарфорово-страшно лязгнули ее зубы. Ватару наклонился и взял ее за отвороты черного плаща, вздернул на уровень своего лица ту окровавленную кашу, которая осталась от ее носа и рта. Бессильно обвисшая, болезненно маленькая, она была ниже своего воспитанника почти на фут. И все же Виктория нашла в себе силы открыть глаза и посмотреть на Ватару без страха — с одной только жгучей ненавистью. — А ты, значит, нашел вариант получше? И какой? — Самый лучший, — он почти коснулся кончиком носа провала, оставшегося на лице Серас. — Я буду бороться против машин по-настоящему. Если понадобится, я вырву сердце этому вашему манекену и швырну его главному серверу, чтобы он подавился! Но я уверен, что теперь ни одна машина даже не чихнет — он даже на растопку не сгодится! Он перевел дух, жутковато скрежеща зубами. — Озабоченный маленький ублюдок, — выговорила Виктория почти с нежностью. — Еще какой, — хохотнул он. — И у тебя есть шанс встать на мою сторону, как это сделает Интегра. Сделает, — кивнул он с ухмылкой, — я найду способ ее перевоспитать. Вы слишком долго морочили ей голову, но у нее еще есть шанс. Он подавился возражениями — Серас схватила его за горло. И, судя по тому, как побелели ее пальцы, сильно. Рассчитывая его убить. — Ты его сдал?! Ты сдал им Алукарда?! Да ты хоть понимаешь… Она замолчала — будто кто-то выключил у Серас голос. Она непонимающе уставилась на руку Ватару, исчезнувшую у нее в грудной клетке. Он держал в руках ее сердце. В самом прямом смысле слова. — Еще как понимаю, — ответил он неожиданно трезво. Привычным Интегре, рассудительным тоном. — Матрица получит свой чужеродный элемент и перемелет его. Само собой, она оставит следы в системе. А уже используя эти следы, я доберусь до главного сервера. Как угодно и что угодно сделаю — лишь бы добраться. Господи боже, Виктория, — простонал он — и Серас почти пискнула ему в ответ. — Это так, так невыразимо больно знать, что они существуют! И знать, что все, абсолютно все, готовы с этим смириться, мать твою! Он рванул руку на себя. Запутавшееся в скользких волокнах сердце лихорадочно колотилось у него на руке. Бросившейся на него из последних сил Интегре было хорошо видно, что по лицу Ватару бегут крупные, искренние слезы.***
— Что предпочитают на ужин плазмоиды? Алукард тяжело моргнул: прежде чем выйти из здания, он с пять минут рассматривал свои ладони. В нем все еще жила вера в то, что он сожмет несколько раз пальцы — и вынырнет в привычную прохладу особняка. Вместо этого пришлось садиться в вычурный автомобиль. И город за окном, осенний Лондон, был все таким же отвратительным, тинисто-зеленым. — Не знаю, — сил на возмущения и на то, чтобы вдолбить хозяину в голову некоторые простые истины, у него попросту не осталось. — Значит, не в коня корм. Раньше ты бы точно ответил, это твоя любимая шутка. — И чем питаются? — спросил Алукард, просто чтобы поддержать разговор. — Маленькими детишками, — ответил Артур, барабаня по рулю. — Желательно избранными, в собственном соку. «Похоже, чувство юмора у меня всегда такое. Где бы меня ни помнили». Отделять зерна от плевел становилось все сложнее: и тот человек, про которого ему рассказывали, чьи похождения в этом мире стали почти легендарными, все ближе подходил к нему — как будто образ из ночных кошмаров. И больше всего Алукард боялся, что они заставят его натянуть на себя слишком тесную шкуру другой личности. Другой! Потому что — о да! — и ему было что рассказать Артуру Хеллсингу о настоящем себе. О том, как он впервые ощутил под собой жар и налитые упругой силой бока взрослого коня. О солнце в Карпатах и соколиных криках в высоком, прозрачном небе над горами. О чувстве свободы, которое не избыл в нем даже век, проведенный с Хеллсингами взаперти. О том, как из него по капле выдавливали веру те люди, ради которых он жил когда-то. О том, как впервые испил на рассвете крови, обрекая себя на вечный поиск силы и вечный же голод. О том, как разрывает этой силой изнутри — о том, на что эта сила кладется. О том, как нашел свой остров блаженства и покоя — свой Иерусалим. О людях и крови — он мог бы рассказать о них Артуру все. О том, как он видит изнутри человеческую душу — ибо он от человека дальше всего. И в этом госпожа права даже сейчас. Даже когда говорит с ним, как с безумным человеком. О том, что значит держать в руках… Держать в руках. Алукард хмурится и смотрит глубже в самого себя. Он вдруг представляет себе — как это могло бы быть здесь, у них. Видит человека, за которого они пытаются выдать его, с первого же шага, с первого же жеста. Он представляет (придумывает) себя самого, только времен молдавских похождений, помоложе. Видит, как чертит линия за линией свой Катехизис на стене коридора — и как входит в пропахшую книжной пылью, сушеной лавандой и свежим печеньем квартиру. Он представляет, как сидит за столом и смотрит разноглазому Оракулу в глаза, а тот подпихивает ему тарелку с печеньем. На каждом выложена шоколадными крошками рожица. И каждая из них искажена гримасой — страха, ярости, бессильного гнева. «Почему Избранным должен быть именно я», — спросит Алукард устами мальчишки, который пусть и недоверчиво, но охотно возьмется за печенье. «А были еще варианты? Чем на эту роль не годишься ты?» Мальчишка долго жует. С усилием глотает — ему не предложили ни молока, ни чая, ни даже стакан воды. Он говорит, мелко покашливая. «Избранный должен быть добрым. Избранный должен любить людей, чтобы их спасти. Избранный…» «А кто тебе такую чушь сказал?» Оракул смеется — мальчишка замирает с набитым ртом. Из надкушенного печенья сочится красная жижа — слишком жидкая, чтобы быть джемом. «Избранный должен быть сильным, остальное вторично. А теперь сам подумай. Что должен делать тот, кто добрый, любит людей и всех спасает, ну? Скажи мне, хороший мальчик…» Мысль вертится на кончике языка. Почти оформляется во что-то целостное. Алукард и мальчишка готовы ответить хором и… — Эй! — Алукард дернулся от резкого нахального стука — и досадливо поморщился. — Сигаретки не найдется? — жестом показывает какой-то местный гаврош, замотанный в грязные тряпки по кончик носа. — Проваливай, мальчик, — сварливо ответил ему Артур — но фунтовую бумажку все-таки в окно просунул. — Знаешь, — обратился он уже к Алукарду. — Я понял, что в чем-то провидение могло быть право. Ты быстро освоишься. На корабле всегда будет нужен… — Эй! — стук раздался в то же самое стекло, что и в первый раз — Алукарду что-то показалось странным, но вот что именно… — Сигаретки не найдется? Побледневший в одну секунду Артур выскочил из машины так резко, что едва не растянулся на асфальте рядом с ней. — Бегом! — скомандовал он Алукарду, вывалившемуся почти на гневно заматерившегося побирушку. — Быстро, мы в опасности! — Что такое? — с трудом, заплетаясь в полах неудобного плаща (и как он раньше в этом так спокойно ходил?), Алукард нагнал бывшего хозяина. — Этот бот — программа-шпион, у нее сбой выполнения сценария. Кто-то переписывает код прямо сейчас, мы в глубокой заднице, — процедил Артур сквозь зубы, выхватив мобильный телефон на ходу. — Вик, надо уходить, — он отнял телефон от уха, зашипел, потряс его, даже врезал им по стене какого-то дома, едва не уронив цветочный горшок. — Вик! Вик, отвечай! — он щелкнул какой-то кнопкой и заговорил еще жестче. — Интегра? Интегра, на связь! Черт! Алукард неловко дернул из кармана телефон, который госпожа сунула ему «на всякий случай»: всего две кнопки, «вызов» и «отбой». Из динамика не доносилось ни звука, ни шипения. Но непостижимым (знакомым) образом Алукард точно знал, что ничего не услышит, еще до того, как откинул крышку аппарата. Это почти… успокаивало. Предсказуемость неприятностей всегда успокаивала. — Кто извне мог помешать? — спросил Алукард, перепрыгивая (почти не замечая этого) мусорный бак — вслед ему выгнула спину и яростно зашипела потревоженная кошка. — Не знаю. Не знаю, канал засекли, так бывает, — почти сквозь зубы ответил Артур, не глядя перескочив через крышу разразившегося гудением Бьюика. — Если они не отвечают, мы не можем уйти. Должны их вытащить… Вик! — рявкнул он в передатчик еще раз с глухой надеждой. Алукард вырвался вперед, не чувствуя ни земли, ни ног под собой. Крик Хозяина погас где-то за его спиной. Госпожа. Госпожа примерно в двух сотнях… черт, почему она ушла так далеко? Алукард вылетел на крохотную зажатую со всех сторон складскими доками площадку на набережной. Его оглушил острый запах птичьего помета и пронзительный крик чайки, похожий куда больше на вой. Но даже не это было хуже всего. Ставшее знакомым чувство беспомощности. «Вы больше не тот, кем привыкли себя ощущать, мистер Алукард», — и сила, иссякшая вместе с мучительным надсадным кашлем. Слишком человек, чтобы быть вампиром. Слишком человек, чтобы правдой была истина, вырезанная на стене в коридоре Оракула. Слишком беспомощен. Он почти упал на колени и почувствовал, как кровь стремительно приливает к глазам. Буквально ощутил, как лопается сосуд. «Он рядом», — успел подумать Алукард, узнав дикое, первобытно-страшное ощущение: будто вокруг него вился, пританцовывая, незримый скалящийся хищник. Тот, с удара которого началась его слабость и весь этот внушенный кем-то кошмар. «Встань, — с ним снова, как когда-то, когда это было привычно и нормально, заговорила госпожа. — Борись. Не позволяй всему этому раздавить себя». «Да. Да, госпожа, да...» Но прежде чем он успел хотя бы на ноги подняться… — Вик! Ви-и-ик! Алукард находился на всех концах площадки одновременно. Он видел несущегося со всех ног к Уолтеру Хозяина, который никогда не умел столбенеть: ни от горя, ни от страха. Он слышал Уолтера, прижавшего всем телом к стене хозяйку: «…мечтал о том, что именно мы с тобой это сделаем, понимаешь? Я готов был на все, лишь бы ты…» Он чувствовал пульс госпожи — неожиданно спокойный. И никак, никак не успевал на помощь — ни ей, ни Хозяину, ни даже самому себе. Потому что пританцовывающий хищник, источник его слабости, все еще был где-то рядом и вдавливал его в асфальт коленями. «Я не могу встать». Потому что он мог бы победить своего соперника. Но только одним способом — шагнуть за грань. А это делать было никак… — Ты предатель, Ватару. Чем бы ты себя ни оправдывал сейчас, не смей говорить «мы». Алукард видел, как она заносит руку. Видел, как движется ее ладонь — пощечина вышла брезгливой. Взвешенной — как все ее поступки (всегда). Этот удар мог бы раздробить стену, потому что под кожей Интегры (Алукард знал это лучше всех) — бушевала настоящая река. Просто она всегда была… «Слишком добра. Слишком». Она все еще не пыталась его убить — только обездвижить, заломав обескураженного ее отпором Уолтера, пыталась из последних сил. И это ее спокойствие (корочка льда поверх безгранично большого горячего сердца) странным образом передавалось и Алукарду. «Истина в том, что никакой грани на самом деле никогда не было». По его побитому пылью плащу мелькнула багровая искра. Но разгореться в пламя эта искра не успела: ее потушила исполинская тень, нависшая над площадью. С дьявольским хохотом снялись с козырька крыши чайки. Артур Хеллсинг так и не добежал до своего предателя-пасынка: он на полном ходу врезался в огромного всклоченного белоснежного пса со слишком внимательными для животного глазами. — Ты, — проскрипел Алукард, чувствуя, как под этим взглядом кровь отливает у него от лица. — Ты, чертов выродок… Звуки снова набросились на него беспощадно и страшно: «Да кто-нибудь там, оператор! Отключите уже его!», «Ты-ты-ты-ты-ублюдок-Вик-Вик-Вик!», тошнотворный плеск волн о парапет Темзы, сердце, колотящееся где-то в горле… и память о силе — на изнанке сознания. «Никогда не было. И ты всегда это знал». Оцепенение Алукарда прервал выстрел — на морде его соперника из Баттерси затягивался ожог. И он, знакомой Алукарду пританцовывающей, странно-плавной для таких размеров походкой, лениво двигался в сторону источника беспокойства, лениво помахивая хвостом. На Алукарда волк даже не смотрел. Артур, выпустивший в волка целый магазин, перезаряжал пистолет, стиснув зубы до слышимого треска в челюстях. За его спиной, прихрамывающая и кривящаяся от боли, появилась госпожа, бледная, с раскроенной губой, вся в синяках, но сжавшая кулаки и готовая сражаться — Алукард хорошо знал этот ее блеск в глазах. Уолтер остался лежать рядом с Серас носом в землю — из его ушей на асфальт текла странная сероватая дрянь. «Гнилые же у тебя были мозги, приятель», — отстраненно подумал Алукард, не пытаясь встать. — Кто? — отшвырнул Артур пустой магазин в Темзу, вогнав до упора новый. — Пип. Пришел в себя, единственный из всего экипажа. — Канал? — Отлажен, — Интегра неловко споткнулась и подтащила за собой ногу, встав рядом с Артуром плечом к плечу. — Хорошо, — просипел Артур. Из его глаз лились слезы, голос его подводил — но рука его не дрожала. — Уводи его. — Отец… — Быстро, я сказа… Артур не успел договорить: опершись о его плечо на прощание, Интегра быстро скользнула к стене, прижалась к ней и пробежала-прохромала к Алукарду. На ладони Артура остался лежать запасной магазин. — Бегом. Ну же! Ну! Прикосновение к плечу было каменным. Интегра рванула Алукарда за ткань на себя и почти протащила на пятой точке по земле, прежде чем он, заплетаясь в ногах, смог встать сам. Рев атакующего волка за их спинами слился с криками стаи чаек. Одна особо наглая тварь смазала крыльями по его макушке и почти врезалась в госпожу. Только тогда Алукард догадался остановиться и подхватить Интегру на руки. — Куда? — отрывисто спросил он. — Пятьдесят ярдов прямо, налево. Телефонная будка, — произнесла она, почти не разжимая губ. И только когда он побежал, Интегра позволила себе дергано вздохнуть и закатить глаза, сжав отвороты его плаща. А он не смел обернуться. Хотя та его часть, которая крепко прижимала Интегру к груди, говорила, что он может спасти хозяина. Для этого достаточно оставить госпожу в телефонной будке и вернуться, он успеет, что такое пятьдесят ярдов туда-обратно, верно? Чего стоит шагнуть за грань? Но была другая его часть — та, что все еще была ранена в схватке на Баттерси. Та, которая не умела проходить сквозь стены. Та, которая почти готова была срастись с сумасшедшим человеком, о котором ему все рассказывали на «Хеллгейте». Та, которая не понимала значения выведенной на стене в коридоре надписи. Та его часть, которая настойчиво твердила, что никакой грани никогда не было. Та его часть, которая всегда говорила голосом Интегры Хеллсинг — и она упрашивала его выждать. Хотя бы немного. И оставить этот бой Артуру. «Он справится», — шепнула ему госпожа — и он не посмел ей не поверить. Алукард с треском захлопнул дверь телефонной будки и скорее по наитию дернул на себя трубку. Негодующий клекот чаек над площадкой сменился торжествующим в ту же секунду. Артур Хеллсинг — с прокушенным плечом и лишившийся сознания — исчез с набережной вместе с призраком огромного снежно-белого волка. Через минуту по набережной прошел обычный бродяга и запустил камнем в уже обычную туповатую чайку.