Metacortex

Переход из нереального, иллюзорного мира в настоящий был болезненным до головокружения, но Алукард устоял на ногах. Только мысли его сделались пластичными и легкими — перетекающими из одной реальности в другую. «Я видел странный сон, — сказал самому себе Алукард, — и часть этого сна была правдой». Ведь сны бывают вещими, не так ли? Однажды он услышал голос. (голос из самого небытия; голос мальчишки с разноцветными глазами) Этот голос говорил о силе, которая может ему принадлежать. (он предлагал ее; он обозначал ее) Силу, которая была его по праву. (он получил ее в обмен на кровь; он получил ее в обмен на собственную целостность) Этой силы было бы достаточно, чтобы само небо окрасилось в алый цвет. (потому что это было его проклятие за ошибки; потому что это было его предназначение от рождения) И много лет спустя была истина. («Я всесилен, черт побери!») И когда он впервые проиграл свой бой — сила иссякла, повисла на тоненьком волоске над пропастью безумия. (потому что за проигрышем — гнев, потому что за гневом — та самая грань, грань безумия, а за ней — одна только бесконечная пустота) Однако мир, знакомый ему, остался целым в своих границах. (потому что на самом деле никакой границы, никакого предела, не существовало никогда) — Только ты, — пробормотал Алукард вслух. — Что, прости? — отозвалась госпожа, копавшаяся в безразмерном черном бауле, напичканном всевозможным оружием. Единственной границей того, кого в разных мирах, настоящем и иллюзорном, звали Алукардом, всегда была лишь его собственная воля. — Это не понадобится, — улыбнулся он мечтательно. — От тебя, госпожа, мне нужно кое-что другое. Сидевшая на корточках Интегра оцепенела и перевела взгляд наверх — а посмотреть было на что. Тусклое, зеленовато-мрачное солнце Матрицы, эта гнилая головка сыра, стремительно перевалило зенит и рухнуло за горизонт, будто кто-то его подстрелил. Так, в общем-то, и было — Алукард убрал нацеленный на солнечный диск палец. В черном беззвездном небе сияла полная, идеально круглая луна, отливавшая сочно-красным цветом. Таким же, как его плащ. Таким же, как его глаза. — Без этого я никогда уже не смогу, — в этот момент заговорили они оба: растрепанный парализованный мальчишка и всесильный вампир, — отдай мне приказ. Госпожа медленно выпрямилась перед ним. Медленно кивнула. «Сделай это, госпожа. Любой приказ, любое твое слово — сила переполнят меня, но без тебя — так говорил тебе и мне Оракул, не так ли? — она уничтожит меня, выжрет изнутри. Быть продолжением того, кто по-настоящему добр, чтобы спасать других людей, быть оружием в умелых руках — вот, что значит быть Избранным для меня, и другой доли я не желаю. И вся эта ночь — прелюдия к тому рассвету, который я подарю тебе после победы. Тому рассвету, который ты так хочешь видеть». — Спаси нашего… моего отца, Алукард, — она вздернула подбородок и вогнала обойму в пистолет. — Уничтожь любого, кто посмеет помешать тебе. Покажи мне все, на что ты способен. Покажи мне больше. Порви их в байты, Алукард. Это приказ. Он медленно кивнул — и закрыл глаза. А когда он открыл их — они сияли так, что ослепляли. Красным цветом, которого никогда не было в Матрице. — Повинуюсь, моя госпожа. (потому что вся его воля всегда зависела от желаний одного человека) Стены здания из стекла и бетона дрогнули. Кажется, госпожа называет это DDOS-атакой. Кто угодно другой сказал бы на ее месте, что посреди Лондона разверзлись врата в Ад.

***

Шредингер перестал истошно верещать и трубно басить. Он замер, как скульптура богини Баст — обернув колечком хвост вокруг лап, прикрыв глаза и навострив уши. — Хороший мальчик. Тебе интересно? — он вслепую нашарил плешиватую макушку кота и потрепал ее легонько, двумя пальцами. Между третьим и четвертым этажами «Миллениум Плаза» была устроена дивная балюстрада: с балясинами из черного мрамора, широкими перилами и потрясающим видом на пыльную люстру, варварское великолепие из сотен хрустальных подвесок. Он посмотрел на нее мельком — не годится ли для точки обзора? Пожалуй, не много-то из-за нее увидишь. Поэтому он устроился прямо на перилах. Покачал скрещенными щиколотками и упер локти в колени. Весь центральный зал с выставленной охраной как на ладони. Он прищурился: люди или агенты? Агенты, точно. Ни одного человека — все с передатчиками и неприлично спокойные. У всех поблескивают фиолетовые искорки в глазах. И ни у одного на лице ни капли удивления. Его они не замечали. Или получили приказ не замечать — Оракула одинаково устраивали оба варианта. — Мне вот тоже о-о-очень любопытно, — промурлыкал он, прикрывая голубой глаз. — Я даю им три секунды, а ты? Шредингер ничего не ответил. Может быть, он даже был мертв. Когда первой волной вынесло дверь-вертушку и все стекла на входе, осколок хищно свистнул рядом с его глазом и оставил Оракулу глубокую царапину на скуле, до которой ему не было никакого дела. Первый агент и впрямь прожил до столкновения ровно три секунды. Началась схватка — и Оракул намеревался выиграть в ней.

***

— Прорывайся на верхние этажи, госпожа, — проговорил-пропел ей Алукард. — До тебя им не будет дела. Я прикрою. У Интегры, просто стоявшей рядом с ним, началось что-то… что-то. Галлюцинация, приход, видение — нечто невообразимое. Мир наполнился красками, исказился сквозь призму хлеставшей из него силы. И Интегре вдруг показалось, что пол плавится под ее ногами и услужливо перекатывает ее к целехонькой черной лестнице. Воздух стал другим. Изменилось ощущение собственного тела — она сжала на пробу стальную скобу на двери, а та погнулась, будто бумажная. «Так он чувствует себя все время», — подумала она изумленно. Она тоже могла нечто подобное… но не так же… ох ты… — Госпожа, — мягко поторопил ее Алукард. И на этот раз пол под ее ногами и впрямь изогнулся — мягкой, приветливой дорожкой, докатившей ее до самой лестницы. Только там, захлопнув дверь, она слегка перевела дух. И вздрогнула от яростного, истеричного боевого взвизга, резанувшего по ушам. Мелькнувшая за дверью перекошенная тень в чалме и с золотыми зубами не добавляла ситуации адекватности. И все же Интегра расхохоталась. Так, что часть пути по лестнице ей пришлось прошагать, прижимая ладонь к животу. Она, Ватару, Алукард — все они могли менять Матрицу под себя. Но только у Алукарда было такое воображение. «Больное», — припечатывал Ватару. «Невероятное», — думала про себя Интегра. На первом этаже сыпались отстрелянные гильзы. Выставленная против них армия агентов с каменными лицами редела, не способная противопоставить что-либо жадной, охочей до чужой смерти слякотной тени, которая липким дегтем обволакивала агентов и смыкалась вокруг них, пожирала их. Призванные силой мысли и воли Алукарда, полудикие бородатые мужчины в задрипанных обносках переворачивали Матрицу с головы до ног. И сколько бы агентов ни стеклось в это здание… Интегра вскинула пистолет больше по привычке — здесь, сейчас, подхлестнутая, напоенная его силой, она могла управлять пулей. И пуля эта нашла свою цель в разлетевшемся на куски черепе агента мгновенно. Так она не могла даже в детстве, когда ее вера в чудеса (ее вера в Матрицу) была много крепче. Спускавшийся ей навстречу агент (франтоватый мужчина с усиками в белом костюме) рассыпался зеленоватой трухой, даже не повернувшись в ее сторону. Еще один, бежавший вниз по лестнице, все-таки повернулся к ней — его голову будто заклинило («Приоритет другой цели. Приоритет другой цели», — буквально слышала Интегра его искусственные мысли). Он начал медленно, будто сквозь воду двигаясь, поднимать пистолет («Почему так тормозит?» — успела удивиться Интегра) — и не успел. На руке у него повисла, утробно урча и чавкая, черная многоглазая псина, сгусток чернил, преданно ластившийся к ее ногам. Она растерзала агента на части, пока Интегра поднималась на еще один пролет, нагнала ее беззвучно и распласталась на шаг позади — охраняя, оберегая, как самая чуткая часть своего хозяина. Его тихий, но раскатистый торжествующий смех Интегра слышала сквозь все стены и преграды. И смех этот возвращал Интегре былые силы, которые забрал когда-то его длинный десятилетний сон, подкосивший ее больше всех. На лестнице ей встретилось еще с десяток агентов — Интегра, чувствовавшая в себе силы шагать сквозь стены и потолки, не срезала путь. Патроны в ее пистолете не заканчивались. Вившаяся лоскутастой тьмой вокруг ног псина рвала глотки еще шевелившимся агентам. И хотя Интегра понимала, что эту каплю в море Алукард, отбивавший атаки всех агентов лондонского сегмента Матрицы (а возможно, уже английского), вряд ли почувствовал, она не собиралась давать им шанс подойти к нему. В коридоре она уложила еще троих. Четвертому, отшвырнув пистолет, ставший вдруг ненужной, неповоротливой машиной, попросту свернула шею — его рефлексов не хватило даже на то, чтобы вовремя повернуться в ее сторону. Опьяневшая от эйфории, Интегра опустила руку на голову гончей: рука провалилась в мягкий, обволакивающе приятный кисель, псина зарычала утробно и гулко — так рокотала бы река. «Река, полная крови», — подумала Интегра счастливо. И оскалилась на какую-то секунду. Ей до боли в скулах, до тошноты, до чесотки в горле вдруг захотелось не пристрелить очередного агента, не скормить его гончей и даже не свернуть ему шею. Вцепиться в его шею зубами. Найти горячую, тонкую жилку и разорвать ее. Впитать его в себя — сделать своей частью, подчинить, сломить… Она выдернула запасной пистолет из кобуры на поясе и перезарядила его одним движением — неожиданно Интегра осознала, что у нее остался только один патрон, пришлось «выдумать» еще шесть. Выстрелила три раза — в основание шеи, два раза между глаз. Прикрыла глаза и отстранилась от силы Алукарда — вышагнула из нее, как из той самой реки. Гончая обиженно и пронзительно заскулила, с яростью вцепившись в ногу медленно распадающегося в зеленое крошево агента и затрепав его по полу. Интегра сморгнула алую пелену — и посмотрела на происходившее в небоскребе со своей стороны, не со стороны Алукарда. «Вот какую силу предлагал мне Оракул», — подумала она — и содрогнулась. Не обладать ею — направлять ее. Только так. И нужно спешить, потому что… Она не отдала ему приказа сдерживаться. Интегра выглянула в окно: серебристая луна с алым подпалом стала багровой, как старый нарыв. И над Лондоном появился огонь — пока еще его призрак, охвативший всю центральную часть. Но если она будет задерживаться и дальше… «Тьма накроет Матрицу. И все человечество». И у нее не было времени возвращаться к Алукарду. Позже, после, когда она вытащит отсюда отца. Ей даже не пришлось налегать на дверь, чтобы она вылетела, ее вынесло как таранным ударом — достаточно было одного взгляда и движения руки. Сотый этаж опустел — кружившая по углам гончая, спокойная и нетерпеливо водящая носом по сторонам в поисках приключений и неприятностей, была лучшим тому доказательством. Отец был в комнате — единственной на весь этаж. Огромный стерильно-белый лофт с одной полностью застекленной стеной, напичканный всевозможной аппаратурой, в центре его стоял единственный стул. Артур Хеллсинг, бледный, с закатившимися глазами, что-то едва слышно бормотал. «Они почти сломали его», — Интегра преодолела расстояние между ними в один шаг. Почти. Он не сдался, держался до последнего. Коснулась тыльной стороной ладони его липкой холодной щеки, утерла серый лоб и прижала его голову на секунду к своей груди. Хриплое надсадное дыхание тут же выровнялось, кровь перестала биться неровными толчками у нее под ладонями. Там, где Алукард был силой, порывом и страстью всего их экипажа (всего человечества), она была его спокойствием. Артур Хеллсинг, метавшийся в полубреду, присмирел и насилу разлепил глаза. — Интегра, — шевельнул он губами с явным трудом, — зачем… — Стереги, — приказала Интегра черной псине. Та согласно рыкнула и исчезла в ближайшей же тени. — Интегра… — Не надо, папа. Помолчи чуть-чуть, — попросила она и нахмурилась. Телефонный узел на девяносто восьмом этаже, если верить карте здания, и точка на крыше. Значит, крыша. Интегра закинула руку Артура на плечо и поволокла его, провожаемая текучей, настороженной тенью. Путь до крыши занял на удивление много времени: отец сопротивлялся, что-то бормотал, хватал ее за отворот плаща и почти вис, скребя ногами по земле. Интегра же остановилась передохнуть лишь раз — на лестничной площадке перед крышей. — Не надо… — Подожди, папа. Все сейчас будет хорошо, — она кивнула гончей на дверь. «Проверь». Чернильная лужа коротко плеснула под дверной косяк, растаяла там и материализовалась рядом с трансформатором, коротко взвыв: «Путь свободен». Интегра выбила дверь ударом ноги, забросила руку Артура на плечо понадежнее — и вздрогнула, когда выволокла отца наружу. Пламя, бушевавшее над Лондоном, будто стало… плотнее. Материальнее. «Нужно спешить», — пригибаясь к земле, она подволокла Артура к телефонному узлу и усадила к стене. Дернула телефонную трубку — и вздрогнула, когда отец вцепился в полу ее плаща. — Не делай этого, — прохрипел он почти отчаянно. И его хватка вдруг окрепла, будто налилась сталью. — Не смей оставаться здесь, уходи! Это опасно! — Папа, ты… — Не смей! Интегра отшатнулась — непонятно откуда, но у Артура Хеллсина вдруг нашлись силы на то, чтобы встать. И схватить ее, застывшую с телефонной трубкой в руках, за плечи. — Как твой командир — я тебе приказываю! — он выхватил трубку у нее из рук. — Оператор! Мы выходим. Немедленно! — Папа, да что… — Все происходит. Все происходит прямо сейчас, — пробормотал Артур — казалось бы, едва живой, но откуда такая си… Интегра судорожно вдохнула — будто вынырнув. Голова гудела, руки тряслись — такого перепада альфа-напряжения, который фиксировали приборы, она не видела ни разу в жизни. Рядом с ней, путаясь в проводах и конечностях, освобождался от стопоров отец. — Сэр, рад вас… — начал было Пип — и был прерван яростным взмахом руки. — Уходим, — процедил Артур сквозь зубы. — Что? — опешила Интегра: ее штормило, тянуло свернуться в уголочке и поспать, но… — Алукард еще внутри! — Именно поэтому нам нужно уходить, — отрезал Артур. — Матрица обречена. И все, кто находятся в ней. — Ты шутишь? — отец вздрогнул, когда она схватила его за плечо. — Отец, он же… — Не указывай мне, что делать! — рявкнул он. — Сейчас мы можем только обезопасить себя и Мидиан! Пип, сколько у нас рабочих рук? — Пять, сэр, — ответил Пип через силу. — Моя левая не в счет. — Прекрасно. Для пилотирования хватит. Интегра, в навигационную. Пип, проложи подходящий маршрут. Мы выдвигаемся. — А как же он?! Он пошел туда, чтобы спасти тебя! Ее крик повис под стальным потолком «Хеллгейта». Спина Артура Хеллсинга, и без того прямая, закаменела еще больше. — Нет, Интегра, — ответил он жестко, — и ты прекрасно знаешь, что пошел он туда за тобой. А ты свою миссию выполнила. Мы уходим, — повернулся он к ней лицом. — И пока еще я капитан этого судна, будь так добра — выполняй мои… Пип смотрел на разворачивавшуюся ситуацию безучастно, не пытаясь вмешаться. Интегра поняла с самого начала, что он выполнит любой приказ — слишком уж раздавленным выглядел их оператор. Это ранило — чудовищная, непоправимая и такая… понятная его боль не была поводом так нагло пользоваться его навыками. Но нужно было. — Ты все слышал, — сухо сказала Интегра, встряхивая саднящими пальцами. — Выполнять приказы старшего по званию, — она подхватила грузно осевшее тело Артура подмышки и дотащила до отключенного терминала, с трудом на него взвалив. — Я возвращаюсь на ту же точку, обеспечь мое погружение. И вправь ему нос, пожалуйста, — добавила с некоторым сомнением Интегра и почти запрыгнула в терминал. Потому что экраны, отражавшие обычно мерно бегущие зеленые нули и единицы, взбесились и сходили с ума — прямо у нее на глазах. — Через три, две… «Ноль. Это я его Нулевой домен», — подумала Интегра, прежде чем погрузиться. И когда Матрица приняла ее (смяла ее, сжала ее в своих челюстях) Интегра поняла, что безнадежно опоздала.

***

Логи сходили с ума — он не успевал регистрировать все данные. Программы обезумели. Защитные системы отказали. Перегруженный информацией, лондонский сегмент Матрицы разрушался руками вирусов — странная архитектура, непонятный алгоритм, спонтанное поведение. Гениально воплощенный хаос, принявший облик человеческого безумия и тысяч, миллионов живых мертвецов. Кровавый водоворот силы ширился и затягивал в себя десятки сторожевых программ — перемалывал их, душил, уничтожал, рассеивал без малейшего информационного следа. Алукард просто пожелал, чтобы их не стало. И это было великолепное, фантастическое в своем безумии зрелище. Агент Монтана наблюдал за беснующимися системами с балюстрады. Сперва — лондонский сегмент. Потом — Архипелаг. А следом и вся Матрица — Алукард уничтожит ее до основания и вряд ли даже поймет, что сделает. — Док, — нараспев обратился Агент к своему спутнику и постоянному собеседнику, — вам не кажется ироничным, что столь гениальное творение рук человеческих, как Матрица, будет разрушена прихотью дикой свободной воли? Так пал когда-то Рим под натиском варваров. Док не ответил: он стоял прямой как палка, его глаза под опущенными веками беспрестанно двигались. Пальцы перебирали по воздуху, будто анализируя десятки вариантов. Чуть улыбнувшись, Майор продолжил. — И как несовершенна эта логика. Ставить одного человека выше целой расы — это истинное проявление человечности. И каково случайное стечение обстоятельств, которое люди зовут судьбой? Оно приводит к появлению силы, способной уничтожить саму суть Матрицы, Систему, Закон — в руках у того, кто не может удержать ее. Док едва заметно кивнул, нашептывая что-то самому себе. Колонны, на которых держалась балюстрада, содрогнулись, осыпались хрустальные украшения с люстры, с потолка оторвался огромный пласт штукатурки и рухнул рядом с агентом, не обратившим на это внимания. — Нас не устраивает такая логика. И такое понимание человечности — тоже нас не устраивает, — продолжал агент. — Их сменит нечто качественно иное. То, что человечностью назвать будет не зазорно. Стереть и вывести нечто совершенное — вот достойная цель. Так давайте же насладимся, друг мой. По мраморной стене поползла трещина. Ресурсы сегмента истощились практически полностью: своей вирусной многоуровневой атакой мистер Алукард довел Матрицу до истерики, если вообще можно было применить подобное понятие к нейросистеме. Монтана смотрел, как очередной агент, высаживает обойму за обоймой в сторону Алукарда — темная фигура со спутанными космами и набыченной головой, неотвратимо медленная, безумно сверкающая глазами… и страшная. Монтана видел, как рука агента… задрожала. Пистолет выпал из нее, он попятился к стене, лицо его исказилось… и он разрыдался, умоляя о пощаде и закрываясь руками. Вырвавшаяся из плеча мистера Алукард огромная псина с хряском и влажным чавканьем откусила верхнюю половину туловища соперника, даже не задумываясь. Он на ходу изменил структуру агента и алгоритм его поведения. Он перекраивал действительность. — Да будет так, — улыбнулся агент Монтана. И вскинул руки, дирижируя увертюрой к Апокалипсису. Сперва редкие, недоуменные вскрики — программы не умеют испытывать эмоции, но если уж начинают… потом — мольбы о пощаде, звяканье выпадающих пистолетов и шипение разъединяющихся с сетью передатчиков. Потом — замена быстрому, безболезненному распаду. Мучительная, полная ужаса и боли человеческая смерть. Вопли, стоны, рев многоглазой тени и звон оружия, боевые кличи, бульканье выпущенной крови и реки, в которую она собиралась. Темза, на берегу которой стоял «Миллениум Плаза», становилась постепенно алой. И ткань мира, материя, воспоминания миллиардов сознаний, из которых Матрица когда-то была сплетена машинами, дала трещину у вспыхнувшего факелом Биг-Бена. Алукард уничтожал реальность. И она закручивалась вокруг него все туже и туже, грозясь рассыпаться на слишком тонкой, разболтавшейся его стараниями оси. И когда внизу, на первом этаже, остались лишь изуродованные трупы и стелившаяся к ногам Алукарда тьма, воплощенное Ничто, программный сбой, способный уничтожить Матрицу и легший в руки одного человека по ошибке (велением Судьбы), он поднял голову — спутанные волосы едва прикрывали изменившееся до неузнаваемости лицо. Раззявленную пасть, полную острейших клыков, запавшие глубоко в череп глаза — настолько алые, что даже черная точка зрачка терялась в них. Он шел, улыбаясь, капая кровью и гнилью с губ. Он шел, захлебываясь уже сожранным. И он хотел еще. Потому что Ничто, программный сбой, Хаос, если будет угодно — не ведает насыщения. Это алгоритм — будучи однажды запущенным, он будет повторяться снова и снова до достижения цели. Цель алгоритма Хаоса: «Еще!» — беспредельная всепоглощающая жадность. Агент тепло улыбнулся. И простер вперед руки, зная, что теперь преград для Алукарда не будет. Монтана сделал свое дело. Ему осталось лишь принять подарок. — Не делай этого. Замерший у дверей агент Гюнше вздыбил шерсть, выскалился… и сделал неуверенный шаг назад. В огромном, полном влажных скользких шумов и стонов раненых здании, напоенном густым запахом крови, голос разнесся до самых укромных уголков, возвысился — и обрушился на голову Монтаны отвратительным комариным зудом. Толпа еще живых миньонов Алукарда, потрясавшая оружием, притихла и будто бы сжалась. Они, стоявшие стеной за спиной Создателя, послушно расступились — будто море разошлось. — Алукард, ты же слышишь меня. Монтана нехотя перевел взгляд к стеклянным дверям. Одного ее появления было достаточно, чтобы и без того перегруженная Матрица засбоила с новой силой. Хлынул проливной дождь, сменившийся мгновенно камнепадом. По уцелевшим окнам здания хлестанул снежный вихрь, взметнув длинные светлые волосы… — Кто это, герр Доктор? — поинтересовался Монтана с раздражением. — Регистрационный номер восемьсот восемьдесят восемь. Ирэн Хеллиуорт, также известна как Интегра Хеллсинг, — мгновенно пояснил Док, так и не изменив позы. — Названная дочь… — Не стоит, это я знаю и без вас. Мне просто никогда не доводилось видеть фройляйн лично. Агент Монтана непонимающе нахмурился. Прогнувшаяся и пошедшая волнами реальность вдруг стабилизировалась. Буран сменился обычной летней сумрачной хмарью. Даже луна, визитная карточка Избранного, потускнела и сделалась скучного золотистого оттенка. Более того, сверху агенту Монтане было хорошо видно: задние ряды вирусов начали… тускнеть. Они распадались, исчезали — и не Алукард этого хотел. Этого хотела она. Мистер Алукард, все такой же отрешенный и пугающий, смотрел на мисс Хеллсинг неподвижным, будто оценивающим взглядом. Она же, переступив половину тела какого-то растерзанного агента, смело шагнула ему навстречу. И пошла, не опуская головы, с пустыми руками и открытым ясным взглядом. Таких глаз агенту Монтане видеть не доводилось никогда — даже герр Гюнше не осмелился напасть на нее со спины. С каждым ее шагом хищно согнутая спина обезумевшего Избранного все выпрямлялась — и все реже становились ряды его войск, пока не исчезли вовсе, растаяв, будто призраки на рассвете. Из движений Алукарда исчезли звероватость и ломанность. И когда она подошла к нему вплотную, вместо ошметков липкой тьмы на нем вновь был простой алый плащ. — Ты помнишь, кто я, — сказала мисс Хеллсинг твердо. И положила ладонь Избранному на щеку. — Ты помнишь, что ты мне обещал? Помнишь? — Да, госпожа. Бурлившая вокруг него тьма улеглась. Агент Монтана так сжал перила, что камень пошел трещинами. Немыслимо! — Тогда выполни мой приказ. Этот позер… — Будет сделано, госпожа, — он на секунду сжал ее пальцы. И крутанулся в сторону балюстрады, вскинув голову. Осмысленными, эти алые глаза казались агенту Монтане уродливыми. Как и весь его лишенный бесподобной алогичности вид — не вызов логике, не буйство хаоса, а одно лишь самодовольство. Особенно отвращала эта его ухмылка. Губы агента Монтаны задрожали от ярости. Он бросил короткий взгляд в сторону дверей: герр Гюнше, однажды уже приструнивший их Избранного, собирался напасть, но был остановлен взглядом мисс Хеллсинг. Они сходились за спиной Алукарда по широкой спирали, явно для схватки, присматриваясь друг к другу — и в звериной плавности шага мисс Хеллсинг была почти так же хороша, как главный агент Монтаны. — Если ваш выбор будет таков… — произнес он едва слышно. — Док, вы готовы? — Полностью, — глаза под закрытыми веками метались в его орбитах, казалось, что у Доктора случился припадок. — Что же, — агент Монтана вздохнул. — В конце концов, не может же подобная ошибка существовать в единичном экземпляре? В такой сложной системе она рано или поздно повторится. Это закон Матрицы: история повторяется. Ее ведь создали люди, в некотором роде. Он начал спускаться по лестнице в сопровождении своей верной тени. И медленно потянул за указательный палец перчатку.

***

«Оставь его мне. У меня к нему должок за твою селезенку», — услышал он мысли госпожи и ухмыльнулся. Если леди так просит… Он слышал биение ее сердца и ее спокойный, уверенный шаг. Госпожа всегда считала, что Алукард нуждается в защите, даже если он был с ней тысячу раз не согласен. И решила воспользоваться своим правом на месть — прекрасная, прекрасная госпожа. — Знаете, что меня отвращает в людях, мистер Алукард? Алукард перевел взгляд с госпожи на своего противника. Невысокий, кругленький, он не шел, а будто плавно катился ему навстречу, сложив руки за спиной и легонько улыбаясь. Только мелькавшие в его глазах искры, фиолетовое электричество, выдавали что-то похожее на злость. — Ваша… переменчивость. Ваша… нестабильность, если можно так выразиться. Я ожидал встретиться с вами, приманив вас на человека, заменившего вам отца. А вы даже не зашли посмотреть на него. Пусть так, — махнул он рукой, — вы устроили нам божественное представление, которое стоило бы жизни мистера Хеллсинга. Жизни тысячи таких, как он! И что я вижу теперь? — он поднял на него взгляд. — Я регистрирую тысячи альфа-волн, мистер Алукард. Вы лишены собственной воли. Вы выхолощены. Вы бесполезны. Как и Матрица, против которой сражаетесь. Он замер в двух метрах от Алукарда. Отвратительно спокойный и разве что самую малость любопытствующий. В каждом его движении читалось презрение. Почти омерзение. — Я считал вас чем-то любопытным, мистер Алукард. Ваша же мотивация оказалась настолько примитивна. Вы не гениальная ошибка системы. Вы всего лишь сосунок, потакающий капризам своей подружки. Я попру логику, если использую такого, как вы. Алукард хмыкнул. За его спиной, коротко рявкнув, сорвался с места оборотень, глухо ударившись обо что-то. Ему не нужно было смотреть, чтобы понимать, кто одерживает победу в схватке. Ни одно чудовище никогда бы не справилось с таким человеком, как его госпожа. — Не то чтобы мне было дело до того, что ты думаешь, но я должен отметить, что ошибка кроется в самом начале твоих рассуждений, — ухмыльнулся Алукард уголком рта. — Я не человек. И никогда им не был. Он не заподозрил ничего необычного в каменной неподвижности толстяка — что бы он ни задумал, все разбивалось о настоящую Истину. — Я всесилен, черт побери. И я оторву твою прогнившую голову. Он не ощутил самого движения, которым оказался рядом со своим «соперником». Он заглянул в его глаза сверху вниз и просто протянул руку к его горлу: слишком быстрый, чтобы толстяк успел что-либо предпринять. Он увидел лишь, как медленно, карикатурно шевельнулись его губы. Кажется, он начал говорить еще до того, как Алукард сорвался с места. «Док?» Лишь после этого Алукард обратил внимание, что все это время он был не один. Тощий и словно даже изможденный каким-то непосильным трудом, второй «агент» привалился к черной мраморной колонне и почти сполз по ней. «Анализ завершен, — услышал Алукард будто из другой вселенной, — высылаю данные». «Надоел», — мельком Алукард обрушил на голову отключившегося белобрысого уродца (вылитый богомол, до чего отвратителен) расшатавшийся кусок колонны — его размазало в кровавую кашу, чуть прикрытую халатом. Он сомкнул пальцы на горле толстяка. И почти физически укололся о его усмешку. Его отшвырнуло на шаг назад — руку прострелила от кончиков пальцев до плеча чудовищная боль, импульсом ее дернуло так, что хрустнула вывернувшаяся наружу кость в плечевом суставе. Он поморщился и выровнялся — левая рука онемела и… перестала двигаться. Хуже того, от плеча онемение перекинулось сперва на спину, потом на ребра и легкие. Он попытался вдохнуть — и не смог. Закаменела левая половина лица. А потом и нога, замершая в каком-то нелепом полудвижении, подломилась. Он рухнул на пол, взметнув каменную крошку и напоровшись мертвым плечом на торчавший из камня кусок штыря. «Что за чертовщина?!» — он почти вскрикнул это, но слова замерзли в его легких. Алукард мог шевелить только глазами. И над ним нависла уродливо гротескная сочувствующая рожа. Толстяк был окружен какой-то рябью, заметной лишь против света. Белесо-фиолетовые волны скользили от его лица к рукам и окутывали его прозрачным коконом. — Знаете, в чем заключается то, что вы зовете силой, мистер Алукард? — спросил он с неподдельным любопытством. — В том, из чего соткана вся Матрица. Это огромная нейросеть, которая питается от миллиардов людей. И электричества их тел. Ваша способность управлять материей здесь — это всего лишь электричество. Не совсем обычное. Но это не значит, что его нельзя отследить, оценить, изучить, — он кивнул на лепешку, оставшуюся от второго агента, — и разложить на составляющие. Собственно, способностью управлять электрическим полем я обязан Матрице. Для этого я был создан. А вы, мистер Алукард, взвешены. И найдены мною весьма легким. Он наклонился и поднял одеревеневшего Алукарда за отвороты плаща играючи, будто он был сломанной куклой — агент был низким, даже если бы он поднял Алукарда на вытянутые руки, ноги его все равно остались бы на земле. Поэтому он предпочел поставить Алукарда на колени — так он мог смотреть ему прямо в глаза. Алукард пытался двинуться. Пытался призвать любого из своих слуг. Вызывал гончую. Вся его сила бесновалась внутри его тела, но… не могла найти выхода. Будто что-то взяло ее в кулак и сплющило. И вокруг этой руки беспрестанно бегала бело-фиолетовая рябь. — В вашем случае ваша сила — это всего лишь ваш гипофиз, мистер Алукард. А знаете, что это значит? — в глазах жирного психа скакали разочарованные искорки. — Вы всего лишь человек. Пусть и самую малость уникальный. Он отошел на полшага назад — Алукард остался стоять на коленях, будто статуя. Он видел из-за плеча агента, как госпожа отступает под натиском огромной снежно-белой псины. Она не видела того, что происходило буквально в двух десятках ярдов от нее. Она не могла отдать ему приказ пошевелиться. А ведь если бы… Толстяк мог бы взять его за горло — тогда все закончилось бы очень быстро. Вместо этого он приложил ко лбу Алукарда кончик пальца — и леденящая, медленная боль начала сковывать его постепенно. Хуже того — вся его мощь («Я всесилен, Интегра!») будто начала стекаться к кончику этого самого пальца. Он словно оглох и отключился — происходившее Алукард видел лишь со стороны. Он видел, как госпожа отбрасывает в сторону пистолет — в ее руках из воздуха появилась сабля. Он видел, как ловким движением она отсекает напавшему на нее волку кончик языка — но самой ей пришлось отступить почти к самым дверям. Он видел (он молился), как она, наконец, заметила происходившее. Видел, как слова (долгожданный приказ) зарождаются на ее приоткрытых губах. И слышал, пока силы его покидали, короткий свист стали, разрезающей воздух. И видел кровь. Кровь единственного человека в этом чертовом здании.