Нулевая вероятность

      ***       Оранжевое небо на этой планете создавало иллюзию вечного заката. Морковного, теплого, невыносимо прекрасного. И слезы наворачивались на глаза именно от этой красоты, а не от нежного ветерка с нотками крови. Оранжевое небо висело над полем битвы и совершенно не интересовалось металлом, жизнью и смертью. В отличие от тех, кто пришел сюда им любоваться. Смотреть на него и молиться, чтобы среди груды мертвых тел не найти одно единственное, принадлежащее самому молодому капитану Звездного, мать его, флота. На вулканца им, в общей сложности, было плевать. Только бы Джим не оказался среди этих мертвых тел под оранжевым солнцем. Тела своих бойцов они заберут тоже – Боунс констатирует пять смертей, но разведывательный отряд не говорит ни о шестой, ни о седьмой. А это значит, что Джиму со Споком все-таки удалось выбраться из того Ада, что разверз здесь свои Врата почти четыре часа назад.       Четыре часа назад капитан со старпомом спустились на эту непримечательную планету в составе боевого отряда. Спок подозревал, что именно здесь они смогут найти редкие экземпляры растений, необходимые для синтеза лекарства от очередной инопланетной болезни. Те возникали не по одной на дню, как будто из воздуха, и Леонарду уже до чертиков надоело то прививать, то вакцинировать их экипаж от какой-нибудь космической холеры. И особенно тогда, когда планеты с нужными веществами для лекарств были агрессивно настроены – когда флорой, когда фауной, когда местным населением. Последняя была как раз из таких, поэтому Джим берет охрану, а из исследовательского отдела – только Спока – быстро набрать нужный материал и так же быстро транспортироваться обратно на корабль. При этом не вступая в контакт ни с кем, кроме злополучных растений. Леонард самолично настоял, чтобы вулканец принес ему все образцы, которые только смогут уместиться в его кривых руках, а Сулу поддержал – чем рисковать, они лучше вырастят эти цветочки в корабельной оранжерее. Ну чего же проще-то, а? Спуститься, выкопать пару кустов в дебрях этой сказочной сельвы и убраться подобру-поздорову. Правильно – ничего, ведь Джим берет с собой парней, а значит, чует седалищным нервом, что вылазка эта будет далеко не самым мирным путешествием.       Так и получается: через час после их спуска на предполагаемом месте сбора образуется неожиданная электромагнитная буря, и они теряют отряд с радаров. Пока Скотти колдует над своими датчиками вместе с Чеховым, а Ухура обрывает все диапазоны, пытаясь дозваться капитана или хоть кого-нибудь, Боунс может только надеяться, что этот форс-мажор не «форс-мажористее» их обычных проблем на подобных вылазках. Это же Джим – он же знает, куда стоит лезть, а когда не стоит и соваться. Если только он, конечно, не достал свою «фею Невезения» до ручки, а та в отместку не решила укусить его за задницу. Джим бы не стал рисковать своей жизнью, не подготовив запасной выход. Не стал бы…       Вот только речь уже не о феях и не о форс-мажорах: они улавливают сигнал бедствия только через четыре корабельных часа на окраине леса в противоположной стороне от места высадки. А спустившись, обнаруживают это – оранжевый подлесок, а за ним – равнину под морковным небом. Усеянную десятком трупов местных аборигенов и пятью – офицеров Звездного флота. Леонард слышит, как тяжело сглатывает Сулу, как пыхтят офицеры, передвигая тела своих мертвых товарищей для транспортировки, как оживает его передатчик, и Скотти командует им возвращаться – надвигается ночь, и в непроглядной фиолетовой тьме от местных спутников они не смогут найти ни Кирка, ни Спока – передатчики тех по-прежнему молчат. Леонард не может подчиниться и протестовать не может. С чужой кровью на руках он не знает, что может сделать, чтобы спасти Джима. Если, конечно, еще есть кого спасать…       Еще семь часов они ждут багрового рассвета. Скотти комплектует их боевым дроидом собственной разработки и заставляет надеть броне-костюмы, а Маккой на автомате отмечает, что хобби их механика должно было пригодиться полсуток назад, а не тогда, когда капитан может быть безнадежно мертв. Эта мысль застревает внутри него таким мерзким ощущением, как будто она – ревенская улитка, присосавшаяся к голове. Ползает между прядями волос, безболезненно проникает сквозь черепную коробку и впивается в левую лобную долю своими беззубыми жвалами. Пьет его мозг, как сквозь трубочку, вместе с самообладанием и делает Боунса безусловно больным и беспомощным. Мерзкое ощущение. До блевотины и слабеющих коленей. Куда же Кирк опять вляпался, что это стоило жизни их людей и гуманоидов этой планеты?              ***       Он заваливает вход камнями и ветками, чтобы снаружи не было видно отсветов огня – небольшой костерок он разводит в самом дальнем углу пещеры. И то, только потому, что минусовая температура ночью станет охренеть каким дополнительным испытанием для теплолюбивого вулканца. Вулканца, что еле дышит у Джима на руках, пуская кровавые пузыри с губ, и стонет в бреду. У него сломана нога, несколько ребер и сильное сотрясение. Проблевался он уже недалеко от их теперешнего убежища, упал, не позволив капитану себя поддержать, и тем самым добавил дыр в свои легкие. Кирк бы отходил его пощечинами по самовлюбленным зеленым скулам, если бы Спок от этого поумерил свою гордость и пришел в себя, но тот не приходит. Дрожит всем телом и морщится от едкого дыма, что медленно просачивается в трещины камней над их головами. Ну что уж тут – другого убежища Джим не успел для них найти, спасаясь от погони. Угореть – не угорят, зато хоть какое-то укрытие.       Как он понимает уже на бегу, они приходят на эту планету в самый разгар охоты местного племени и сами становятся добычей. А ведь Джим лично проверял необходимый квадрат на предмет разумной жизни, а следом за ним – Спок и еще десяток лаборантов. Кто же знал, что их датчики не воспримут местных жителей разумными? То ли строение их организма слишком диковинно, то ли они примитивны настолько – настолько подробной информации у них не было. И кто же знал, что выбирая произвольную точку спуска, они наткнутся прямо на воинствующий отряд местных недо-обезьян? Да и буря эта еще – ржавый лес под оранжевым солнцем, переливающийся всеми оттенками карминного, кирпичного и багряного, вдруг становится то кофейно-коричневым, то выцветает до сепии, а то и вовсе равномерно серый. Буря влияла на их цветовое восприятие, сменяла спектр слишком быстро и вызывала отчетливое головокружение. Естественно, в таких условиях они бы не смогли сражаться, и Джим приказывает отступать – мчаться отсюда со всех ног на окраину леса под воинствующее завывание, чтобы хотя бы там дозваться помощи с корабля, если повезет.       У оврага они попадают в западню, дают короткий неравный бой – от их фазеров никакого проку с самобытными щитами туземцев. Чертова планета с ее чертовыми цветами и абсолютно невиданными металлами! От стрел они укрываются за деревьями, но в ближнем бою быстро лишаются оружия и выходят на копья с голыми руками. Ублюдки быстро понимают, что Спок – самый сильный в их отряде, и неистово прессуют и его, и Джима – раз тот ближе всех к вулканцу. И они бегут снова. Вырываются из виду погони буквально на пару минут, и Долтон, старлей их охраны, кричит уже из подлеска, что они должны разделиться. Спок и Кирк должны спрятаться, пока другие офицеры будут отвлекать аборигенов на себя…       Джим не может, не хочет и не позволит себе оставить своих людей, но Спок, которого он подхватил после того, как его ранили стрелой в брюхо, харкает кровью, и у Кирка не так-то много вариантов, чтобы выбирать. Это их долг – защищать старших офицеров, и первым делом капитан должен уважить их звание и службу. Да нихрена он не должен! За него никто не должен умирать, в каком бы гребанном Уставе это ни было записано! Но Спок повисает на нем кулем, Джим запинается, и они валятся в ближайшие кусты подальше от взглядов охотников. Кирк скрипит зубами, еле сдерживая злые слезы, прикрывая вулканца своим телом, а еще через две минуты поднимает старпома на ноги, и они сваливают в другую сторону так быстро, как только могут.       Погоню Кирк слышит теперь отдаленно, но припускает пуще прежнего – ни одна жертва не станет напрасной, если станет жертвой. Джим клянется на ходу, что если выберется, то вернется в этот чертов лес и выжжет его напалмом – по десятку гектаров за каждого убитого офицера. Но сначала нужно выбраться… Ему кажется, что за час они уже оббегали эти ржавые заросли вдоль и поперек, а потом натыкается на пещеру. Им стоит укрыться – Спок уже еле шевелится, а буря должна хоть когда-нибудь кончиться, чтобы они смогли вызвать подмогу. Если, конечно, их не найдут раньше и не освежуют на обед.       Пещера прикрыта кустами, вход в нее примерно в метре от земли, и Джим надеется, что это логово не принадлежит какому-нибудь настолько же кровожадному животному или настолько же отбитому, как и другие туземцы, отшельнику. Хвала Всевышнему, пещера оказывается пустой и неглубокой. Быстро темнеет, он устраивает Спока на земле, а вход заваливает камнями. Примерно через час он решается развести огонь, чтобы осмотреть раны вулканца и еще раз пробует связаться с кораблем, но они все еще отрезаны от связи. Хреново, что ни говори. И нихрена не романтично проводить уик-энды со своей родственной душой подобным образом. Уж точно не – улепетывая от туземцев по лесу и не прячась в пещеры на пороге смерти.       И уж точно не тогда, когда в середине ночи Спок очухивается и вперяет в него недовольный взгляд. А что он, блядь, хотел?! Подушку под голову в этой дыре или обед из трупа своего капитана? О, от последнего он наверняка бы не отказался!       – Я сам, – цедит вулканец сквозь зубы, когда Кирк начинает проверять его раны.       Да пожалуйста-пожалуйста, больно надо! Джиму больше делать нечего, как пачкаться в зеленой крови, сходить с ума от беспокойства или умолять Спока не умирать на его руках. Можно подумать, он и так об этом никогда не мечтал!       Спок хмурится, осматривая себя, и так же, как и Кирк надеется, что доживет до утра. Прислушивается к звукам снаружи, но, кажется, погоня их все-таки потеряла. А потом вулканец начинает в полголоса выговаривать Джиму о том, что в этой исследовательской миссии было сделано неправильно – начиная количеством офицеров в отряде и заканчивая незавершенным исследованием геомагнитного поля планеты. Джиму неистово хочется проорать ему в чуткие остроконечные уши: «заткнись!!» и так же сильно хочется, чтобы вулканец продолжал шептать – так Кирк будет в курсе, что тот не теряет сознание снова и не умирает. Приходится терпеть эти невыносимые нотации и наконец позволить себе задрожать – от страха, что их найдут хреновы аборигены, от скорби и гнева из-за убийства его людей, от боли в метке, что в минуту опасности «транслирует» ощущения Спока прямо в мозг капитана. Все – и физические, и эмоциональные. Господи, если Споку будет от этого легче, Джим готов потерпеть. Только не очень долго – его перебитые колени и локти, вывихнутое плечо и сломанные пальцы на руках тоже не добавляют романтики в это недо-свидание. Господи, Джим готов пойти на еще сотню таких же, если бы в процессе не убивали никого из его экипажа.       Под утро Кирку кажется, что он задремывает, но как только вязкая тьма начинает немного рассеиваться, он тут же очухивается и поднимает Спока. И плевать, что тот теряет сознание почти сразу же – он разбудит его снова – они должны двигаться. Выбраться из леса, подать сигнал, транспортироваться или улететь на спасательном шаттле. А уж потом Джим достанет спички и горючее…              ***       Решение зреет, как арбуз на солнце. Как волдырь от ожога или как красный гигант перед взрывом. И дело даже не в том, что капитан продолжает звать его на спарринги, продолжает водить сомнительную дружбу с другими такими же сомнительными капитанами или продолжает устраивать фарс из каждой самой обыкновенной и легкой миссии. Дело в том, что Кирк проделывает все это с удовольствием. С удовольствием пьет с правителями планет, с удовольствием приказывает своему старпому жениться на себе и с удовольствием гайсает по терракотовым джунглям, теряя при этом офицеров Звездного флота. Если бы Кирк хоть раз к нему прислушался, хоть раз прислушался к голосу разума, все бы остались живы. Все было бы в порядке. Но взбалмошный капитан продолжает делать все по-своему. Напивается в увольнительных, ходит на свидания с членами экипажа, игнорирует Устав и превращает каждую высадку на поверхность в балаган. А ведь Спок говорил ему, убеждал, доказывал и пытался настаивать. Все тщетно. Джеймс Тиберий Кирк глух к любым доводам, и где они в результате оказываются? Правильно, в куче сехлатских фекалий. Ну или на этой ржавой планете под оранжевым солнцем, в густом лесу и под прицелом десятков копий и стрел. Все так, как он и говорил – до последней буквы – капитан облажался, а рискуют опять все они.       Спок больше не может этого терпеть. К Сураку все эти Фиолетовые туманности, ему и без них неплохо жилось. К Сураку все эти исследования – он уже насобирал себе материала на десяток лет изучения. К Сураку этого горе-капитана – с любым другим Спок бы этого горя не знал. Даже если… Даже если Джеймс Тиберий Кирк пытается найти к нему подход, как предположила Нийота.       Как-то после очередного скандала на мостике, она пришла к нему в каюту и предложила поговорить не как офицер с офицером, а как давним, еще с Академии, друзьям. И разделить не только любовь к лингвистике, но и нелюбовь к их капитану. Ухура предполагает, что отрицание Кирка не всегда основано на желании досадить ненавистному коммандеру – иногда оно может зиждиться на предложении капитана взглянуть на ситуацию его глазами. Попробовать понять его логику. И то, что Спок это не приемлет, и приводит к конфронтации. Нийота считает, что Спок должен если не попробовать понять, как просит Кирк, так хотя бы принять это его желание. В конце концов, у вулканца будет обоснованный мотив для отвращения, а не только сугубо личная, неуставная неприязнь. Спок обещает, что попробует и сделает развернутое исследование их взаимоотношений с разных ракурсов и точек зрения. Сделает это беспристрастно и максимально нелогично – все, только чтобы понять их юродивого капитана.       Нужно ли говорить, что у него ничего не получилось? Конечно, нет – ведь Кирк тащит их в самое сердце джунглей, в самое пекло драки и в самую темную пещеру, где давно обитает смерть. Не стоило и стараться.       Спок то теряет сознание, то приходит в себя на плече у Кирка, спотыкается о корни деревьев, шатается, но продолжает кое-как идти, а иначе, кто же вытащит их из этого леса? Кто же опять спасет их убогого капитана? Явно не он сам – вулканцу приходится шептать, давясь кровью, нужное направление, а экипажу – ловить обрывающийся сигнал и транспортировать их из-под шквала стрел. Хоть бы одна повредила мозг их капитана так, чтобы в том навсегда перестали образовываться идеи, как еще лучше обойти любую логику и закон…       А после того, как Спок просыпается в медотсеке без любого намека на боль, решение принимает абсолютно законченную форму. Кто бы что ни говорил, как бы сам он что-либо ни предпринимал, а все тщетно. Он должен уйти.              ***       Они хоронят офицеров по флотскому обычаю – сжигают тела, раз таковые есть, а на первой же звезднофлотской базе отправляют прах родственникам или на Адмиралтейское кладбище. Прах к праху, земля к земле. Джим произносит короткую речь в столовой и еще короче – на мостике – жертвы неизбежны даже в исследовательских миссиях, поэтому пусть никто из них не обольщается. Джим никого за уши в космос не тащил и никого не подставляет под фазерные лучи, пули или стрелы. Он, конечно, иногда лажает, но никто из них не будет расплачиваться за это жизнью. Только сам Кирк, только своей инициативой.       Официальный траур длится три дня, и уже совсем скоро экипаж возвращается к штатному режиму работы – вот только еще более огрубевший, сильный и стойкий – в тех рыжих джунглях как будто побывали все они, и насколько разъярен капитан Кирк, тем же гневом полны и остальные офицеры. Жестокая выходит наука, но с этим ничего не поделать – опять-таки, космос – не детская песочница. Они в нем живут и умирают, болеют, тоскуют и любят – все точно так же, как и на любой гребанной планете и в любом пресловутом государстве. В стране Энтерпрайз – кому не нравится – спасательные капсулы всегда под рукой, кому больно и тяжело – Боунс всех вылечит, кому тоскливо – может зубной щеткой вычистить причальные отсеки.       Это Джиму – нравится, и тосковать некогда, а экипаж он свой бережет по мере сил. А если сил недостаточно, то он сделает все, чтобы их достать. Любыми способами. А еще ему больно – из-за парней, из-за себя, из-за метки и Спока, который продолжает во всех бедах обвинять только капитана. Не помогают ни спарринги, ни попытки поговорить открыто и предельно разжевано для вулканца, ни логичные и правильные поступки – когда Джим формировал тот исследовательский отряд по желаниям старпома. Чего уж теперь прошлое-то ворошить? Они в настоящем наворотили каши – теперь расхлебывать будут. Капитан только одного не понимает, почему ее всегда хавает только он? Давится, отрыгивает, мучается изжогой, но непременно принимает эту ответственность, как наказание. Ах да, он и забыл – он же соулмейт Спока, и все это их гребанное противостояние нужно только Кирку. Только ему нужна родственная душа, которая бы понимала, принимала и поддерживала его. А Спок – самодостаточный, абсолютно автономный говнюк, которому тхайла, как собаке – пятый хвост. Это Джим, наивный, все еще надеется, что Споку нужна половина его, а не «лишний кусок», чтобы того стало полтора.       И надо уже что-то с этим делать, пока не стало поздно. Пока он окончательно не спился со Скотти, пока не довел Ленна до инфаркта, пока не убил еще кого-нибудь из экипажа или сам не залез в петлю. Джим хочет перестать спорить, свести, наконец, эти отношения со старпомом до сугубо рабочих и уставных, перестать зубоскалить, ехидничать и протестовать в ответ. Ему нужно научиться молча выслушивать, давить аргументированными доводами и чаще просто приказывать коммандеру следовать его мнению и указаниям. Но Спок находит вариант лучше. Более приемлемый вариант того, как раз и навсегда разрешить все их недопонимание между собой. Кардинально и на все сто. И даже наверняка высчитав процентную вероятность, насколько хорошо и безболезненно Джим это переживет. Но Джим это не переживет и Джиму просто невероятно, чертовски больно…       Его сердце рвется из груди. Ворочается, распирает ребра, пыхтит и обливается кровью. Кажется, что-то кричит, но Кирк не может ничего разобрать, кроме бессвязного потока отборных ругательств. 24,6 секунды назад вулканец оповещает о том, что покидает занимаемую должность. Его и весь мостик. И Джим подозревает, что в только что пришедшем сообщении на падде будет официальное заявление. Но мир вокруг него не рушится и не останавливается – он взрывается яркими красками и мгновенно потухает, теряя интенсивность и быстро выцветая. Весь его мир – теперь огромная, дикая, всепоглощающая боль да несущее нецензурщину сердце, и Джим не может не проинформировать своего теперь уже будущего бывшего старпома об этом.       – Валите, коммандер. Кто ж вас держит?       Судя по еле слышному возмущению, что рокотом проносится по мостику, капитан явно перестарался, выбирая из гула в грудной клетке самое приличное из выражений. Или перестарался с легким непринужденным тоном и задорной ухмылкой. Только ленивый его не осудит.       – Благодарю за понимание, – летит в спинку капитанского кресла, и Кирк хватается за подлокотники, как за последнее, что может удержать его на орбите собственного эго.       – Ваша смена окончена. Пинок для ускорения свалить с моего корабля нужен или сами справитесь?       – Не вижу смысла в применении физического насилия, – отзывается Спок, но Джим и так знает, что тот хочет сказать. Всегда знает. И особенно – в могильной тишине, поглотившей мостик после рокота.       – Свободны, – бросает он через плечо и только когда слышит удаляющиеся шаги, позволяет себе вдохнуть поглубже и окунуться в боль с головой.       С полминуты офицеры вокруг него все так же потрясенно молчат, обмениваясь удивленными взглядами, а потом Чехов испуганно пищит, обернувшись к Джиму от панели навигации.       – Капитан, кровь…       Кирк знает, что Павел не боится вида крови, тогда что? Ах, это… Теперь понятно, откуда боль. Теперь понятно, что ему нужно сделать, кроме того, как подписать чертово заявление об увольнении – зажать левую руку повыше локтевого сгиба, почувствовать, как кровь скользит сквозь ткань формы и под пальцами наружу, и немедленно посетить медотсек.       – Сулу, мостик ваш.       Он неторопливо встает, проверяя не упадет ли мир с этой новой пресловутой орбиты, и широкими шагами направляется к Боунсу. Не замечая, как следом за ним поднимается Ухура, но отмечая, что мир все-таки накренился. В одну сторону. Чаша весов падает, переворачивается, и ни о каком балансе, равновесии и порядке больше никогда не будет и речи. Джим знает это. Как бы сильно он ни радовался, что у него были хоть какие-то крохи надежды, как бы сильно он их ни охранял, но сегодня он таки лишился той малости, что имел. И он прекрасно знает, что однажды их бы отняли – ничего не меняется в его поганой жизни – все законы подлости все еще в действии. И пусть по этим же законам Спок валит туда, откуда пришел – хоть в Академию, хоть на другой корабль, хоть в черную дыру, хоть к черту на рога. Кирк и без него справится. Без него и без этой метки.              ***       А Ухура, тем временем, несется за Споком. И не потому, что давно и безответно в него влюблена – никогда не была и не будет. Любые отношения между ними, кроме дружеских, давно уже были изжиты как класс, и не подлежали восстановлению по обоюдному согласию – они оба перегорели до состояния пепла от пепла. Но это не значит, что она не…       – Коммандер! – Нийота нагоняет его у входа в личную каюту. – Вы не можете так просто уйти!       – Могу, лейтенант Ухура, это записано в Уставе Звездного флота. И это – взвешенное, обдуманное и уже согласованное с Адмиралтейством решение, – Спок отвечает ровно, но его раздражение все равно чувствуется. Слабым отголоском, который сочится ядом в паузах между словами. – Я не думаю, что должен объяснять это такому же офицеру, как я.       – А как другу? – Нийота готова трясти его за плечи и орать в уши от того, чему они все только что стали свидетелями. – Даже как другу?       Спок молчит, и это молчание красноречивее любых выражений. Любых попыток его мимики и невербальных жестов.       – Даже если он – твой соулмейт? – допытывается она последним, но, пожалуй, теперь единственно-важным аргументом.       – Вероятность того, что капитан – мой тхайла, нулевая. Прибегая к метафоре – даже с отрицательным значением. Хотя бы из-за нашего с ним происхождения… – он отрицает совершенно холодно. Снова раздражается, и это снова заставляет лейтенанта хотеть сорваться на крик.       – Боже, Спок! Ты – наполовину человек, и ты это знаешь! Но даже если у тебя нет метки с его именем, это ничего не значит – у него-то есть! Почти у каждого народа, расы или вида есть понятие о родственных душах! Ты не можешь это отрицать, – настаивает она и даже готова сходу привести с десяток примеров – тех, о которых коммандер и сам знает, начиная его матерью. Но сейчас не время. – У него кровь хлещет с руки, как будто ему разорвало артерию! Ты должен знать, что это значит!       – Я не имею никакого отношения к ранам капитана, – упорствует этот зеленокровный… гоблин? Так его за глаза или в глаза зовет доктор Маккой? Ухура готова с ним согласиться!       – Тогда иди в медотсек и убедись в этом лично, – цедит Нийота. Она – гораздо упрямее него самого и почти так же упряма, как капитан Кирк. – Потому что весь мостик только что наблюдал эту твою «отрицательную» вероятность, и только ты ее отрицаешь. Сходи и посмотри сам, как кровоточит твое имя на его руке, и отрицай дальше.       Она позволяет своему гневу окатить его горячей волной, впиться иглами в кожу и посеять зерно сомнений.       Что ж, медотсек не так далеко, и он пойдет туда из того самого упрямства. В сопровождении Нийоты – чтобы сразу доказать свою правоту. Этого. Не может. Быть.       Этого не может быть даже с учетом всей той убогой концепции, которую так романтизировали люди. Всего лишь один нерасшифрованный ген в их ДНК и незаконченное исследование того, как именно связи в молекулах определяют, чей именно организм будет являться продолжением его самого. Как именно его будут звать и как это воспроизвести на теле индивидуума понятным ему шрифтом. Или иногда не совсем понятным. Спок не собирается верить в эти домыслы, чудеса и магию. Просто потому, что вулканская концепция тхайла была абсолютно понятна и логична – разум выбирал себе максимально удобного спутника при телепатическом слиянии – всего и делов-то. Но не – людские загадки, как найти черную кошку в темной комнате, особенно тогда, когда ее там нет. Вулканского имени там тоже быть не должно, что бы Ухура о его происхождении ни говорила. Ну какие, к черту, родственные души, когда они разные, как теорема Ферма и теория Дарвина? Как она вообще себе это представляет, раз смеет говорить так уверенно? Спок пойдет в медотсек только из упрямства и чистого интереса – каким же боком во всем этом он сам?       Но, как Нийота и сказала, капитан действительно у медиков – сидит на биокровати перед доктором Маккоем, болтает ножками и что-то оживленно рассказывает. Не иначе, как то, что их старпом собирается покинуть службу на этом корабле.       – Джим… Джим, только без истерик, – доктор звучит слишком встревоженно – и это самый плохой признак из многих. Если доктор беспокоится за капитана настолько, то капитан этот явно уже одной ногой в могиле. Хотя, как обычно, заверяет в обратном.       – Какие истерики, Боунс? Бог с тобой, – Кирк звучит отчаянно-весело. Как будто собирается прыгнуть вниз головой с обрыва. Но судя по тому, как он бледен и стремительно покрывается холодной испариной, он туда не падает – его туда тащит с неудержимой силой. Как всегда – всего лишь бесполезная бравада. И Спок, и Ухура это прекрасно видят.       Но не видят, что с рукой Джима, которую лихорадочно пережимает доктор, и они подходят ближе. И это движение вызывает волну, подобную лавине в горах. Извержению вулкана и взрыву сверхновой. Доктор на секунду отклоняется за лазерным скальпелем, а капитан не успевает прикрыть красное месиво с черными линиями на своей руке… Спок делает еще шаг, линии отпечатываются на сетчатке глаз, и мир под его ногами переворачивается.       – Какого черта?! – орет доктор, и Ухура замирает на пороге, а старпом встречается неверящим взглядом с капитаном. – Пошли вон отсюда!!       Маккой намеревается оттеснить вулканца, но тот снова ошибается с действием – шагает опять и хватает Кирка за руку, а тот моментально вызверяется.       – Пусти… – рокот его голоса отражается в стальных стенах медотсека с такой силой, что кажется, как будто сейчас полопаются все пробирки, предметные стекла и линзы микроскопов в вотчине медиков. Даже переборки карантинного бокса и одинокий иллюминатор в конце крыла спецслужбы. – Немедленно.       Спок не хочет в это верить даже под прицелом нечитаемого взгляда капитана. И Кирк, наверное, улавливает это, потому что рвется из рук, пинает в колено, а когда Спок переступает с ноги на ногу от силы удара, его тут же отталкивает доктор.       – Идите к черту, коммандер!! – рычит Маккой. – Вас здесь быть не должно!       За этой репликой они пропускают испуганное: «ах» Ухуры и манипуляции капитана, но очень скоро становится понятно, как именно Кирк воспользовался этой заминкой.       – Погоди, Боунс. Пускай он заберет с собой это… А потом валит… – голос Кирка не меняется ни на йоту, не меняется взгляд – только желваки ходят под кожей да дыхание сипит и срывается.       Доктор моментально оборачивается, а потом к их ногам летит отрезанная с локтем рука капитана Джеймса Тиберия Кирка.       Маккой, кажется, собирается падать в обморок от изумления, как и Спок с Ухурой, но капитан успевает раньше них – всего несколько секунд, а потом его глаза закатываются, и он валится на койку, по всей видимости, от болевого шока.       – Вон!! – снова орет доктор, жмет кнопки экстренного вызова медсестер, а потом отключает гравитационный механизм койки и утаскивает ее из процедурной в операционную часть отсека.       Прибегают медсестры, прибегает заспанный СМО Гленвуд, который задремал в конце смены, даже кто-то из больных в палатах беспокоится из-за устроенного переполоха. А Спок не может сделать ни шага, хаотично переваривая случившееся. И только когда из-за его спины раздается задушенный всхлип, а потом Нийота осторожно прикасается к форме на его плече, Спок позволяет себе развернуться и неторопливо отправиться обратно в собственную каюту.              ***       Леонард надеется, что все это происходит не с ним. Что все это происходит не с Джимом. Что его кровоточившая от особо удачных речевых оборотов Спока метка не будет способна на такое. Нет, конечно же, кровотечения были обычным симптомом при разрыве связи – когда соулмейты так и не смогли найти подход друг к другу и расставались. Кровотечения были обычны при разлуке и тоске, при нахождении одного соулмейта в опасности или при болезни. Но даже при смерти метка так не фонтанировала – сразу бледнела до еле различимой прозрачности – и уж точно никогда не пыталась убить своего носителя кровопотерей. Если бы Боунс не был чертовым доктором, он действительно бы подумал, что повреждены вены или артерии, но метке доступны только капилляры. Которые у Джима сходят с ума – расширяются, рвут ткани и верхний слой эпидермиса и выплескивают наружу все содержимое сосудов их бедного капитана. Как будто у Кирка под меткой – сердце, и теперь оно стремится наружу, раз его отвергли.       Леонард не хочет верить своим ушам, когда осторожно отнимает пальцы Джима от рукава. Когда хватается за скальпель и гипо с анестезией – единственный выход – удалить метку с куском плоти. С глаз долой, из сердца вон. И Боунс пытается успокоить друга – раз Спок так решил, то Кирк больше не будет страдать по вине этого чертового зеленокровного гоблина. Джим ради него закончил учебу в Академии раньше на два года. Джим из-за него стал самым замечательным капитаном в галактике. Джим, в конце концов, уже не раз спас ему жизнь! А раз гребанный вулканец не может понять его и после этого, то к черту этого вулканца! Нахрен! В открытый космос без скафандра – и дело с концом! Никто и не узнает, куда делся коммандер. Никто и грустить о нем не будет!       А чертов вулканец – тут как тут. Вместе с Ухурой, и выглядывают так заинтересованно из-за плеча Маккоя, суки… И Боунс орет в силу всех своих легких – потому сам Джим не может сейчас кричать. Но, блядь, все еще может двигаться…       Леонарду кажется, что все это сон. Кошмар, в котором Джим, не моргнув и глазом, оттяпывает себе руку лазером на максимальной мощности и швыряет ее к ногам вулканца. На, мол, подавись этой меткой. Раз она ему не нужна, то Кирку – и подавно. Он достаточно мучился из-за нее. И словно во сне Леонарду кажется, что он – всесилен, и сможет управлять этим сновидением, как захочет. Например, захочет и сможет пришить руку капитана обратно…       Конечно же, он не сможет. Это не тот случай, когда «быстро поднятое упавшим не считается» – как шутит Глен, и это возвращает Леонарда с небес на землю. Из космоса в медотсек, а из сна в явь. И заставляет приняться за иглы, нити и снова скальпель спокойными твердыми пальцами. Он обязан сделать это для Джима.       И он делает. Режет, шьет, колет, накладывает регенерирующие повязки, проверяет капельницы и сам назначает весь список лекарств, который сейчас понадобится. А позже, уже закончив, сидит в их ординаторской вместе с Гленвудом, курит и наконец задрожавшими руками хватается за бокал с андорианским виски. СМО тяжело вздыхает, а потом хлопает Леонарда по плечу тяжело и с оттяжкой и улыбается во весь рот, говоря, что с таким доктором, как Маккой, Марк Гленвуд может спокойно отчаливать на заслуженную пенсию. Как будто эта экспедиция не была в его планах последней – но зато теперь он знает, на кого со спокойной душой оставить медотсек «Энтерпрайза». По крайней мере, капитан на нем всегда будет жив.       Боунсу и обидно от беззлобной подначки, и смешно. И он сам не понимает, как умудряется рассказать старику Глену о том, как «коса нашла на камень». Марк слушает и снова вздыхает – ну а что тут вздыхать – такое часто случается. Уж в их-то практике – каждый первый из десяти раз. Но СМО тоже удивлен такой сильной реакцией – Джиму придется пройти столько психологических тестирований, что он взвоет, как сирена красной тревоги. И вот на этот раз Леонард не позволит ему ни сфилонить, ни смухлевать. Капитан им нужен здоровый. Капитан им нужен. А вот чертов старпом…       Маккой вздрагивает от воспоминаний о вулканце и тут же вызывает Скотти – вот кто сейчас будет решать судьбу миссии и корабля. Монтгомери приходит недовольным и тоже заспанным. Вопрошает, какого черта, следом за Сулу и Чеховым, его вызывает Маккой, когда Скотти и так дремлет под дверьми в ординаторскую. А Маккой ему отвечает, не забывая про смачные эпитеты и нецензурные аллегории. Скотти бледнеет, тянется к виски, а после большого глотка соглашается с тем, что ему предлагают медики. Спок самоустранился, подав рапорт, он теперь вообще эмоционально скомпрометирован; и пока капитан в отключке, обязанности исполнять будет Мон – который совершенно согласен не доводить до сведения Адмиралтейства подробности случившегося. Пусть так и будет – несчастным случаем – у Джима рука, блядь, дрогнула. И уж тем более Мон не будет возражать против смены курса, чтобы высадить зеленокровного гоблина на первом же звезднофлотском астероиде… Вот и ладненько. Вот и прекрасно.              ***       Да нихрена ж оно не было прекрасно! Джим выл, метался по больничной койке, матерился так, что Боунс не успевал записывать за ним понравившиеся выражения, и все время звал. Звал, звал, звал. Звал его… Куда там им с их Уставами и инструкциями, когда тут – трагедия вселенского масштаба. Когда тут – вместе с меткой ампутировали собственное сердце. Это Боунс-то думал, что хорошо знает Джима? Да нихрена же он не знает о том, насколько мальчишка увяз во всем этом дерьме! Насколько сильно успел влюбиться и прикипеть этим самым сердцем пусть и к ругани, спорам и скандалам. К той малости, что его незадачливая родственная душа могла ему дать. Как же Леонард не заметил, что со времен Академии все это приобрело ужасающе катастрофичный характер…       Через неделю они приходят к базе и прощаются с чертовым Споком. Как надеется Боунс, навсегда. А Джим приходит из лихорадочного коматоза в сознание. Прекращает метаться и звать – смотрит пустым взглядом и редко говорит даже с лучшим другом. Гленвуд напоминает, что до принятия еще далеко, и Леонард с ним согласен. Стоит ждать взрыва – Джим еще не осознал, что натворил, а вот когда осознает…       Это случается еще через несколько дней. Боунс пытается читать Кирку пятую поправку к закону о транспортировке грузов средствами космической навигации, а тот раскачивается в такт словам, все так же смотрит в стену и наверняка не осознает услышанное. А потом вдруг совершенно неожиданно, но уже не впервые на памяти Леонарда, Джим заплакал. Громко, отчаянно, надрывно. Захлебываясь и давясь собственными немыми криками от боли. И это даже рядом никогда не встанет ни с какими клингонами по шкале того ужаса, что Леонард тогда пережил. Он видел Кирка расстроенным, видел погрязшим в депрессию, один раз даже отчаявшимся, но никогда – таким. Своими же руками отрывающим часть своей души от себя. Страшно до колик. До нервного паралича и тахикардии. Джим наконец-то осознает. И выплескивает свою боль так, как может. Хотя бы одним единственным средством.              ***       Оставшуюся неделю до прибытия на Звездную базу Спок занимает себя передачей полномочий старшему офицеру исследовательского отдела и консервацией некоторых собственных экспериментов – ему пока будет не до них.       Он появляется на мостике всего раз, когда главный инженер, принявший командование, вызывает его для разъяснения нового маршрута. Однако, быстро же команда капитана Кирка стремится от него избавиться… Впрочем, он не удивлен. Кирка здесь любили настолько же сильно, насколько сейчас ненавидят Спока. Особенно некоторые – на мостике и в медотсеке. Но вулканцу откровенно плевать, что они о нем думают и как предвзято ко всему этому относятся. Насколько быстро слухи разнесутся по всему кораблю и как часто Споку будут плевать в спину. Он посещает столовую и тренажерный зал без пропусков в своем давно установленном расписании, но больше никто, никто не пытается приблизиться к нему. Наверное, все еще в шоке от его «предательства» – уход со своего поста.       Ему откровенно плевать на все это. Но он не может игнорировать тихие слезы Нийоты. Она шагает следом за ним в каюту. Она точно так же не может прийти в себя от увиденного – бесподобный Джеймс Тиберий Кирк снова в действии. Но она молчит, застывает у входа и даже не всхлипывает. Просто смотрит на Спока и молчит. И наверняка не знает, что сказать теперь. Но не знает и Спок. Его имя действительно было на руке капитана. Ровный прямой шрифт вулканского наречия. И значила эта метка ровно то же, что и метка Нийоты с именем их главного инженера. Родственные души…       Ну какие из них, Сурака ради, родственные души?! Это же Кирк! Это же Спок! Они не могут быть ими! Как черное не может быть белым и наоборот! Они – на разных концах этого спектра, и у них нет абсолютно ничего общего. Они друг друга на дух не переносят, а это значит, что ни о какой связи не может быть и речи. Да Спок вообще никогда не ощущал ничего подобного! А значит, реакция капитана… была… слишком вычурной, слишком излишней, слишком показательной – говорила лишь о том, что Кирк ненавидит Спока и не желает носить его имя на своей руке. Ну а как же иначе? Ну а что же может быть еще? Спок же сам говорил, что ненавидит Кирка, что считает его отвратительным, пусть и капитаном, что готов служить где угодно, только бы не под его началом. И вот он – ответ Кирка – тот пинок под зад, который он ему предлагал. Спасибо, Спок ушел бы и без лишних «фанфар» и «прощальных вечеринок».       Но через три дня Ухура возвращается и вот теперь говорит. О том, что обсудила это с и. о. капитана – своей родственной душой. Очевидно, что разговор этот был не из приятных – она до сих пор морщится и недовольно отводит глаза. А потом рассказывает, что так быть не должно – Кирк со Споком не заключали связь, чтобы отвергаемая, она причиняла боль. Очевидно, это – еще одна «причуда» их необычного капитана. Можно спорить на что угодно. И тогда это тем более никоим образом не касается вулканца. Кирк сам во всем виноват, а Споку нужно было уйти гораздо раньше – нужно было вообще не соглашаться на миссию под подобным руководством. И уж тем более Спока ничего не держит сейчас. Он уйдет через неделю, высадившись на базе, дождется нужного челнока и уже совсем скоро будет профессором в Межгалактическом Исследовательском Центре. И забудет о Кирке, как о страшном сне, которых никогда раньше не видел. Определенно, это не будет стоить ему никаких жертв, он только выиграет, освободившись от гнева этого гениального самодура уже без вулканского имени на своей руке. Как и без самой руки.              ***       Первое время после ухода Спока Джим изводит себя до такой степени, что не может спать. Есть, пить и говорить. Сначала потому что на транквилизаторах, потом – от накатившей депрессии. Но для Боунса это не ново – он видел несколько таких случаев еще в бытность свою совершенно обычным мирным доктором, еще до переезда в Айову, еще до знакомства с раздолбаем Кирком и Академии. Он знает, что в таких случаях делать, чего ждать и как справиться. Он даже делает скидку на то, что это Джим, но тому все равно удается его удивить – на реабилитацию ему понадобился всего месяц, тогда как в других случаях дело не обходилось без полугода. Но и тут их капитан выделился – он прошел все пять стадий потери максимально быстро и прочно обосновался на шестой, своей собственной – повышенной работоспособности. Он успешно закрыл все чувства на замок и сосредоточился только на работе. Но при этом перестал напоминать себя самого. Больше напоминал вулканца. И было бы невероятно забавно, если бы Спок, в пику, стал бы эмоциональным, как Кирк. Боунс бы на это посмотрел – невиданное чудо в их и так неподражаемом космическом цирке.       Он не знает, хорошо это или плохо, но надеется, что Джим сможет это пережить. В нередких случаях тот пресловутый полугод заканчивался или полным отказом от чувств, или суицидом. Джим, конечно, тот еще чокнутый лихач, но так просто не сбежит из своего персонального Ада – жизнь он любит больше – это единственное, чего у него было не отнять. Да и насчет чувств Леонард сомневается – сломать друга, казалось, уже ничто бы не смогло, и явно, теперь это – не зеленокровный гоблин, отказавшийся от своей родственной души. Выкуси, Спок, Джим справится! По крайней мере, Боунс на это надеется. Ведь Спок уходит абсолютно спокойно – на нем нет метки. А Джим остается – учиться жить без куска собственной души. И он с этим справится. Он обязан. Себе, Боунсу и четырем сотням своего экипажа. Адмиралтейству и миссиям, что они еще не выполнили.       К концу второго месяца Кирк, кажется, уже и вовсе пришел в себя. Леонард не лезет ему в мозги и не пытается вытащить на какой-либо откровенный разговор, но внимательно за ним следит. Как и ожидалось, все тестирования Джим проходит без заминок и отклонений, но это не значит, что их капитан не сможет опять чего-нибудь отчебучить. Он как будто бы успокаивается, как будто замыкается в себе и теряет остроту реакции. Но на его работе это отражается даже плюсом – он как будто потерял половину всей своей взбалмошности. Как будто она располагалась в его отрубленной руке или, вообще, принадлежала Споку и передавалась от того по связи. Боунс, изучив материал более внимательно и придя к таким вот занимательным выводам, не может не поинтересоваться – а ну как вдруг. Джим недолго размышляет, а потом коварно улыбается и предлагает:       – Тащи вискарь, Боунс, я расскажу тебе очень добрую и смешную сказку…       И рассказывает. И сказка эта повторяет почти все страшные догадки Леонарда. Связь была. Но была односторонней. И с отрубленной рукой она перестала существовать. Джим злорадно ухмыляется и надеется, что Споку теперь очень «сладко» со всеми своими чувствами в полной мере, а не сброшенными, как балласт, на Кирка. Маккой тоже на это очень надеется.       А еще надеется, что Джим со своей новой бионической рукой и вовсе обо всем этом забудет. Пусть впахивает как проклятый, пусть гоняет их детку из квадранта в квадрант, пусть воюет с туземцами и заключает мирные договора, пусть исследует планеты, спасает животных или восстанавливает популяции редких растений. Пусть только живет не оглядываясь, и они вместе с ним выберутся из этой погребальной ямы его сердца и персонального Ада, парк аттракционов в котором наконец перестал полыхать.              ***       Джим мечется и мучается. Джим стонет и стенает. Джим захлебывается слезами и воет от боли. Спок действительно ушел. Не стоило и надеяться, что метка что-то изменит. Как только он это понимает, то тут же перестает жалеть об отрубленной руке. К черту руку! Ведь Ленн крепко его обнимает, сжимает до хруста в объятиях и шепчет-шепчет-шепчет срывающимся голосом:       – Маленький мой… Джимми… Мы сделаем тебе самую классную экзоруку во Вселенной! Обязательно с фазерами… с гипошприцами и твоей подборкой ретро-порнухи… Только не плачь, маленький… Не плачь…       Джим хочет возразить, что не плакал уже очень давно. Джим хочет отстраниться и попросить называть Чехова «маленьким» и обнимать, как самое дорогое на свете. Но это же – Боунс, это же любимый друг, которому Кирк не может отказать. Не может не подчиниться и не может не верить. Особенно тогда, когда почти через два месяца экзоруку действительно доставляют на «Энтерпрайз» спецшаттлом. И это даже не экзопротез – это бионика последней модели, и как Леонард и предлагал, Джим волен нашпиговать ее чем угодно и «проапгрейдить», как его душеньке пожелается. Хоть, действительно, фазер встроить.       И пока Кирк со Скотти над ней колдуют, Маккой и Гленвуд параллельно подготавливают протез к вживлению в тело капитана. Он теперь и в этом будет лучше всех! И радуется, как ребенок долгожданному подарку на Рождество – в его жизни, кажется, впервые за долгие годы появился искренний повод порадоваться за самого себя. Нет, конечно же, поводы и до этого были, но этот – особенный. И все только потому, что Джим празднует освобождение от тяжкого ярма, проклявшего его с первого в жизни вдоха. Он теперь волен делать, что хочет, и чувствовать только себя самого, не оглядываясь и не страшась чужих эмоций – их больше нет. И он празднует – отчаянно, задорно, горько и опять феерично. Ну а как же иначе?       Как только док и Боунс прикрепляют его новую руку к плечу, соединяют искусственными нервными окончаниями, сухожилиями и костью, а положенные две недели реабилитации проходят успешно, он корректирует курс «Энтерпрайза» и устраивает им внеплановую увольнительную. Заслужили все – от докторов до последнего техника в вотчине Скотти. А уж как нужно развеяться Джиму…       Он периодически чувствует фантомную боль в бионической руке, но это нормально, как уверяет Боунс – она все-таки к нервам его подключена и к мозгу, так что неудивительно, что организм будет адаптироваться и сбоить время от времени. Но Джиму отчего-то кажется, что боль эта от фантомной метки, которая уж никак бы не смогла проявиться вновь на конечности из металла и пластика. Сколько бы Джим ни видел подобное в кошмарах, но такого не может быть наяву. Не в этой гребанной Вселенной! Кирк и так настрадался! Поэтому он забивает на боль и идет фестивалить – им всем нужно отдохнуть от переживаний за своего капитана.       Ну или заменить их уже привычными – когда «высший эшелон» уходить пить, трахаться и драться в очередные инопланетные притоны. Это для экипажа Джим предусматривает увеселительную программу – зоопарки, огненные шоу, минеральные сауны и рынки пряностей, а себе оставляет «сливки» – шлюх, ядреные коктейли и бои без правил – просто разные вкусы, ничего не поделаешь. А еще… А еще это просто отличный способ забить на боль – во всех прямых смыслах – кулаками и, неожиданно для Джима, татуировками. Уж коли красоваться необычной рукой, так сполна. Идея действительно, как взрыв в сознании – что угодно, но не это дебильное имя. В случае чего, место уже будет занято. И после первого попавшегося салона, он идет забивать на Спока вторым прямым способом – дракой. В которой, помимо тривиальных синяков, ушибов и вывихов, получает еще и предложение сразиться в гонке. Вот оно, счастье! Ублюдок, что мешает кровь с опилом от ударов Кирка, шепелявит и обещает, что порвал бы его на трассе как тузик грелку, и Джим обязательно это проверит.       Вот что Джиму нравится на этих «курортных» планетах, предоставляющих удовольствия на абсолютно любой вкус, так это то, что без гонок не обходится никогда. Начиная от пустынных верблюдов в качестве транспорта и заканчивая самой последней ржавой бочкой, способной двигаться. И Леонарду уж точно не отговорить ни Джима, ни Скотти, что объявил себя его механиком и вторым пилотом – сучка Ухура все так же динамит инженера даже после светопреставления с лазером. Скотти тоже нужен адреналин и перезагрузка мозгов – никто из них не железный! Ну или не полностью. И лучше бы Маккой радовался, что они не берут с собой Чехова навигатором, потому что тому ржавому корыту, что они взяли у организаторов гонки напрокат, Джим нихрена не доверяет. Даже после того, как кар проверил Скотти и сам Кирк. Где-то должен быть подвох, ведь капитану перестало фартить окончательно где-то два месяца назад. Ну или наоборот – теперь будет постоянно везти – тоже хреново – никакой интриги.       Нужно ли говорить, что пиздец был предсказуем? Он предсказуемо и случился. На кривой, ухабистой трассе, на дне каньона сначала оторвало правый движок – прямо с куском железного «мяса», потом «зачихала» топливная тяга, а под конец тормоза не выдержали нагрузки. Правильно Джим подозревал – это хламье может только ползать по ущельям со скоростью параличной альтаирской черепахи. Так что они с этой старой клячей и Скотти на полном ходу целуются с зазубренными скалами. На третьем круге и почти у самого финиша – эх, совсем немного не дотянули… А ведь Джим хотел отдать призовой кубок Ленну – так сказать, за проявленную смелость, а теперь можно подарить только свое разбитое тело.              ***       Птицы. У него на руке были птицы – то ли татуировки, то ли ритуальные рисунки – Сурак его разберет. Боунсу некогда было вдаваться в подробности. Прямо сейчас у него на руках снова умирал Джим, и все, о чем он должен был помнить, это о том, чему его учили в медицинской школе. А уж никак не надеяться на свои скромные познания в орнитологии. К дьяволу птиц! Джим должен выкарабкаться, или Боунс сожрет свой любимый трикодер вместе с панелями, кнопками и антеннами, если не поможет ему в этом. А он поможет – да так, что чертов Кирк навек забудет о том, как изображать пернатых на своих руках. Мало ему, что ли, метки было?! Вот она-то и так уже отлилась им такими слезами, что о повторении чего-то подобного страшно было и помыслить. Нет уж, пусть хоть цветочки с ангелочками, но не новое тавро, которое заставит его друга и капитана отпиливать себе конечности наживую. Леонард, пока жив, больше ему этого не позволит. А если сдохнуть придется, так пусть Джим даже не думает соваться в загробный мир и просить его спасти. Хватит, наспасался на свою голову, теперь вот мучается с… «птичками».       Ладно, пусть будут птички. Только бы выжил, дотянул до корабля, где Боунс будет вспоминать основы нейрохирургии и собирать его лоб по кусочкам, как гребанный паззл. Если этот доморощенный ублюдочный гений считает, что ему сделают и бионический череп, то ошибается – обойдется рукой, да и любому искусственно выращенному мозгу не повторить суицидальные припадки неких отдельно взятых индивидуумов. Леонард сомневается, что и Джим бы повторил – самого себя он уже обыграл, и теперь медленно умирает на руках у докторов и медсестер. А все из-за чего? Из-за гребанной метки! Воспоминания о которой Кирк так удачно заменяет новыми рисунками на своем теле. И Боунс уже не просто боится, что не успеет залатать, восстановить кровоток и избежать повреждения мозга, он в панике. В панике!       Он просто в гребанной панике оттого, что видит. Страх змеиными кольцами схватывает все тело и душит, душит, душит. Рептилий он не любит тоже. И чертовы птицы на руках Джима – не что иное, как мазохистская шалость! Он намерен покрыть ими все свое тело, и Боунс не знает, какого черта фиксация у Джима именно на птицах. На крыльях, перьях или, вообще, свободе, что они символизируют и которую он теперь ощущает с уходом Спока. Хрен его разберет, вот только он не может позволить ему этого – одной стаи будет достаточно, и только на бионической руке. Нечего увековечивать сезонную миграцию на своей коже – его-то сердце никуда не делось. Оно-то все еще в груди и не думает отращивать дополнительные конечности, чтобы избавить хозяина от своего присутствия. Это – не новое тавро, это – новая блажь Джима, и Леонард может спокойно выдохнуть. Это – способ капитана пережить, поэтому доктору придется стерпеть и оставить этот «курятник» на чужом теле. Пусть, может быть, когда-нибудь даже пригодится.       Пусть. Пусть делает что угодно, но прямо сейчас – живет. Пусть гоняет на ржавых карах и набивает птицу за птицей, но не пытается избавиться от боли новыми страданиями. Ни Спока, ни метку это не вернет. И как бы ему ни было больно, он не должен пытаться убить себя и их главного инженера – сам же потом от досады будет жрать искусственные локти и хрящи. Пусть даже не пытается не выжить, иначе Маккой найдет вулканца и отрежет ему руку вместе с яйцами.              ***       Ухура к нему не приходит – считает, что ему хватит убийственных взглядов на мостике. Вот еще, как будто страшно. Джим же остаток увольнительной и неделю после валялся в медотсеке, а значит, больше никого не мог порадовать своими приключениями. Рядом с ним валялся Скотти с обожженными и переломанными обеими руками, и им и так не было скучно. Уж точно не тогда, когда они развлекались квантовыми задачками по сервомеханике, решаемыми на слух. От взглядов Ухуры смешно до упаду – ну а чего она хотела? Чтобы Кирк холил и лелеял ее соулмейта? Так он может. Но вместо этого хвастается птицами на своей бионике – красота со значением – мастер в том первом попавшемся салоне оказался потомком местных шаманов, среди которых когда-то давно ходило поверье о том, что символы небесных странников означают свободу ото всего. Силу пересечь любые расстояния – от звезды к звезде, от тела до сердца. Джиму нравится, но до той поры, пока этот «потомок» не стал ему втюхивать мешочки с местными грибами и пучки трав, чтобы вместе с ним вспомнить традиции тех шаманов, он предпочитает послушать еще. Сказки про птиц, способных освободить его от любых оков соулмейтной связи. Кирк пересказывает их Скотти, и тот тоже проникается – в следующий увал они вместе пойдут за «раскраской».       Джим смеется над настороженным взглядом Чехова и треплет его по вихрастому темечку – ничего-ничего, он уже успокоился, больше не будет. Потому что, хрен его знает, может, шаманы и правда были правы, но боль в руке утихает, а Кирк перестает вспоминать о Споке. О том, что облажался и не смог донести до него то, что чувствовал, что поддался этой связи и верил в нее, что выкинул за борт без пинка – никакого даже намека на возмещение морального ущерба. Он забывает и смиряется с черной дырой в своем сердце – он знает, чем эту прожорливую суку может накормить – работой, работой и еще раз работой.       И он работает – они все работают – лазят по выработанным дилитиевым шахтам в поисках сбежавшей от Маккоя колонии ядовитых трибблов, хоронят последнего правителя системы Эридана, принимают роды у стада золотоногих ящериц, ловят парочку наркоторговцев, заключают торговый союз с контрабандистами Центуриона и выкупают у них все последние оставшиеся в живых яйца каменных птиц семейства гипер-фламинговых, доставляют груз в центр галактики и, да, исследуют чертовы Фиолетовые туманности. Джим исследует – написать монографию вперед Спока – чем не тот пинок? Мелочь, а приятно. Поболе будет только если Джим отдаст свои наработки вулканцу – пусть подавится его великодушием. Он еще подумает.       И вот так, в этих вот хлопотах проходит почти полтора года. Кирк не вспоминает о несостоявшейся судьбе, но изредка имя мелькает в межгалактических научных вестниках, да Пайк устроил скандал, когда до него дошли слухи об инвалидности Джима. По его словам, инвалид он на всю голову, раз посмел прогнать такого высококвалифицированного и повернутого на логике специалиста. Еще и руку ему свою отдал! Что ж не сразу сердце-то?! Пайк рычит и плюется ядом, а потом говорит, что разочарован в нем. На месте командования он бы гнал таких капитанов взашей. Тех, которые только и могут, что калечить себя и других, ставя во главу угла чувства, а не службу. А вот Спок – молодец – нахрен ему упрямый максималист и бешеный циник? Спок и сам так умеет. Кирку нужно было не гладить против шерсти, а хоть раз прислушаться к тому, что говорят умные люди, и…       На этом Джим обрывает связь, обижается и уходит зализывать раны к Скотти с настойкой из, кажется, какой-то малины, полыхающей при поджоге серо-синим пламенем и имеющую в себе не меньше четырех десятков градусов. А Пайк в ответ посылает Джима к созвездию из трех букв – то ли ко Псу, то ли к Раку – Джиму ни туда, ни туда не хочется. Он хочет на Кассиопею – к дивным членистоногим, поражающим красотой своего хитинового покрова и медовухой, на основе собранного ими нектара. Но Пайк с Адмиралтейством гоняют их больше года по безвоздушному пространству, а в увольнительные отпускают только на проверенные и одобренные Министерством здравоохранения планетоиды. Можно подумать, Кирк и там не будет горазд…       И все-таки – полтора года, за которые Джим ни разу нормально ни выспался, ни подрочил – это с бионической-то рукой! И ни разу не вспомнил о зеленокровном гоблине – себя он умеет обманывать лучше всех. Особенно в том, что все у него хорошо. Ага, до поры, до времени – пока гребанный вулканец снова не появится на горизонте на 15 градусов по азимуту. Чудо-чудное – диво-дивное.              ***       «Горбатого могила исправит» – это про Джима. После весьма удачного столкновения его лба со скалой, Кирк обижается на Пайка, пару раз аллергирует, перепутав в репликаторе киви и семена чиа, устраивает какие-то «веселые старты» с дайвингом в жерло вулкана и заездами на рогатых чибисах в системе Аргонавта и начинает мелко шкодить – отказывается приказывать Чехову явиться в медотсек для новой порции прививок, когда ни указания Гленвуда, ни самого Маккоя не подействовали.       Как будто Леонард поверит, что Чехов уколов боится! Но даже напоминание на мостике не действует – мальчишка продолжает бегать от медиков по всему кораблю, а Джим продолжает сучиться, говоря, что Маккой раньше должен был его просить – еще в начале миссии, после совершеннолетия Павла, или в Академии. Наигранно-презрительно – а на него-то он за что обижен? За то, что, как он думает, Боунс поступает, как Спок? Да нихрена ж подобного! Вот они-то с навигатором общались абсолютно прилично, вежливо и легко. Правда редко – Леонард по пальцам новой Джимовой руки может пересчитать, но все же. Это же не от него зависит! Он-то – занятой человек, да и Чехову некогда играть в «шуры-муры». А Кирк, скотина такая, продолжает его ехидно подкалывать – предлагает подкараулить Павла в темном переулке шлюзов и прививать в свое удовольствие. Да можно подумать, Маккой – гопота какая риверсайдовская, чтобы лезть исподтишка. Он его и так достанет – через Сулу. Вот тот-то уколов боится точно, так что может взять с собой друга для моральной поддержки в путешествии в лазарет. Сулу, хвала Гиппократу, так и делает, а потом незаметно исчезает, оставив их наедине с гипошприцами.       Чехов забивается в угол – Леонард поднимает брови. Чехов блеет что-то с любимым акцентом – Леонард фыркает и хватает за руку. Павел болезненно ойкает, а Боунса прошивает раскаленная игла в том месте, где они соприкоснулись… Ну что там опять такое стряслось? Леонард звереет, дергает мальчишку на себя, встряхивает за плечи и заставляет закатать рукав форменной рубашки. Чуть повыше левого запястья у Павла допотопный бинт, доставшийся ему, наверное, в наследство от бабушки – уже разлохматившийся и далеко не свежий. Маккой начинает рычать и развязывать этот источник инфекции, а навигатор дрожит, всхлипывает и скукоживается.       И понятно от чего – от метки Павла с именем Леонарда осталось только «ой» – все остальное ссажено-ошпарено-вырвано до глубокого слоя эпидермиса. Боунсу нестерпимо хочется надавать подзатыльников, штук двести, но вместо этого он складывает на него двести матов, минуя профессиональную этику, и залечивает рану. Чехов снова всхлипывает и слабым голосом просит прощения. За что? За то, что не уберег доказательство своей связи и теперь Леонард ни за что ему не поверит? Чушь собачья – у Маккоя-то метка на месте. И ему совершенно плевать, где он поранился, чем, когда, нарочно или случайно. Если малыш собрался подстраиваться под Кирка, то быстро потеряет энтузиазм вместе с меткой. Чехову нужно было просто прийти с этим к Ленну, и он бы избавил их от мучений – Павла от заражения крови, себя – от бюрократических проволочек с отчетами по вакцинации или обоих – от метки – раз уж навигатору приспичило.       Он знает об этом имени вдвое дольше, чем его владелец. Но это не помешало ему завести жену и ребенка. Леонард относится к соулмейтам так же, как и Скотти – с унылым философским пониманием – никто никого не ждет и решать ни за кого не будет. Леонард и говорит это Павлу, готовому расплакаться, и снова ерничает. Даже если у того и была его метка, Боунс никогда ее не видел, так что переживать не о чем. Свою он ему не покажет тоже – хватит с них и одной сумасшедшей парочки. И незачем тут разводить сырость и оправдываться – вот уж «епична трагедь». Леонард все еще нужен Джиму и не собирается отвлекаться от работы на какие-либо отношения с кем-либо, а Чехову и вовсе стоит завести себе молоденькую девушку. Девушку – Леонард ревнивый отчасти и порой.       И это он навигатору тоже высказывает, предлагая в следующий раз не молчать об «инцидентах с газовыми резаками» и не прятаться от «Доктора Зло». Он его не съест и даже не понадкусывает. Они вполне могут общаться на мостике или в кают-компании, как делали это иногда – без обязательств и прочей пошлятины. Павел же смотрит на него глазами побитой собаки и уходит, ссутулив плечи, так ничего и не сказав в ответ. Ах, какие они тут все романтики! Один скальпелем режет руки, другой – резаками – что вы, Маккой совершенно не в обиде. Они могут даже составить расписание очередности, чтобы Боунс мог быть готов в любое время. Малыши – первый класс вторая четверть.       После этого Джим обижается опять, на этот раз еще сильнее, неделю игнорирует Маккоя, но все же принимает его глупое, необоснованное, жестокое решение – а вот чтоб неповадно было! А Чехов начинает вздрагивать при виде докторов и медсестер – вот уж горюшко впечатлительное. И сколько бы Кирк ни ныл и ни дулся, а Боунс не собирается менять это решение – ну куда ему этот тонкий да звонкий? Какие с ним могут быть отношения? Они даже «сослуживцы» с трудом – слишком разная сфера деятельности. И что уж говорить о симпатиях-антипатиях – Ленн все еще вспоминает недобрым словом свою бывшую жену – он не собирается снова становиться донором крови, нервов, денег и детей. Особенно, когда последних у него забирают по суду. Хватит с него раз и навсегда. Если только, конечно, Джим его не переубедит, но это еще постараться нужно – к витиеватой ереси капитана у него давно иммунитет.       Но даже зная это, Леонард понимает, что если Кирк всерьез возьмется за дело, то уже через неделю он будет хвостом вилять перед Чеховым, таскать ему кусты в горшках и конфеты без оберток, а капитану отдаст последнюю жвачку в знак благодарности. Леонард и правда это знает, и справедливо страшится – Джим горазд, даже выждав целых полтора года.       И начинает он со срочного вызова командующего и приказа взять курс на Инцикаду – внезапная вирусная атака неизвестного происхождения грозит уничтожить один из небольших колонизированных планетоидов. О, спасибо, Джим – вирусы – Боунс их обожает, как Спок – юмористические шоу. И ведь нет, чтобы запросить помощи от звезднофлотской базы в паре световых лет, обязательно нужно вытаскивать исследовательский крейсер и рисковать еще четырьмя сотнями жизней! Старые маразматики, и Джим, заразившийся их тугоумием.       Но приказ есть приказ, и уже на подлете к планетоиду Маккой ловит нехорошее предчувствие за хвост. Кирк отбивает пальцами по подлокотникам капитанского кресла смесь похоронного марша и ритма шотландского кейли, которому однажды по пьяни его научил Скотти – танцу, не ритму – и тяжело сглатывает. Все опять обязательно пойдет не так, не по инструкции и не по протоколу.              ***       Он не верит своим глазам. У него опять сломался репликатор в каюте, и вместо сахара в кофе сыплется «золотой ветер». У Джима «приход» – ничем другим он не может объяснить то, что в первом же челноке с беженцами в их причальном ангаре он обнаруживает Спока, мать его, С’чн Т’гая! Он галлюцинирует от полуторагодичной маниакальной депрессии! Но нет – лаборанты, встречающие жителей планетоида со сканерами, медицинскими трикодерами и гипошприцами, приветливо улыбаются бывшему старпому и по форме докладывают о принятых мерах в режиме строгого карантина. Джим, блядь, не верит своим глазам! Даже когда Спок смотрит в ответ и слегка склоняет голову, кивая издалека, а через четыре с половиной секунды переключается на своих попутчиков и больше к Кирку не оборачивается.       Звуки вокруг затихают, краски глохнут, шум сердца похож на шелестящий прибой, а пол под ногами – мягкое облако. И все только потому, что среди людей и андорианцев, вулканцы все равно выделяются слишком сильно. Трое – Спок, вулканская женщина и вулканский ребенок лет пяти – все в своих национальных одеждах. Больше того, Спок подает женщине руку, помогая спуститься по узкому трапу, а ребенка медленно и осторожно придерживает у грудины… Что, блядь? Что?! Что тут творится?! Кто они? Откуда они? С кем они? Только не говорите Джиму, что они – со Споком… Ч-черт!!       Джим не хочет в это верить. Не хочет видеть и знать. Это же, как удар метеоритом по причальному люку – вдребезги и моментальная разгерметизация. О… Оказывается Спок-то эти полтора года тоже не скучал и обзавелся, вон… девушкой? Племянником? Женой? Сыном? Кем, черт побери, раз они стали настолько ему близки? Ближе науки, Флота и миссий. Это невозможно принять, даже лицезрев собственными глазами.       В тот момент Джим испытывает чуть больше, чем ничего. Ну и что с того, что твой соулмейт выбрал другого? Ничего страшного. Ничего особенного. Ничего же сверхъестественного не случилось, ведь правда? Это не смертельно. Такое бывает. Кто-то не ищет, кто-то устает ждать, кому-то и так хорошо. Кому-то, кто не знает, что именно ты – его родственная душа.       Ничего. Поэтому Джим не ощущает ничего. Ни-че-го. Он ведь уже соскреб с себя это чертово уродливое ярмо, и в нем самом ничего не осталось. Только пустота. Но так проходит всего четыре секунды, а вот после минуты он еле может устоять на ногах – чувства, что все это время безбожно посылались к черту, возвращаются. Разом, галопом, в полной мере и со всеми оттенками. И это такой шквал, что выдержать почти невозможно. Как будто его ударили чем-то тяжелым по голове. Из-за угла, исподтишка, нарочно – тот, от которого ты точно этого не ожидал. Или даже оглушили фазером – ведь рядом со Споком не просто женщина, вулканка, но еще и с ребенком. Ребенка-то они когда успели заделать?! И Джим готов падать в благословенный обморок. 30 серебряников? Простите, а 300 не желаете?! Чертов зеленокровный гоблин обзавелся семьей! Семьей! И если Джим сейчас же, сию же секунду, не окажется у Боунса, он отхватит себе второй в своей жизни инфаркт. Честное слово. А потом, как только выберется из медотсека, сразу же пойдет под трибунал, потому что убьет нахрен этого ублюдка!! За это он может поручиться.       Вот только, кто ж ему позволит? Боунс накачивает его успокоительным чуть ли не до состояния овоща, а когда Джим и с наркотой в венах твердо поднимается на ноги, на его локте повисает Чехов – смотрит испуганными щенячьими глазками и что-то лепечет про угрозу планете и спешную эвакуацию. И Джиму ничего не остается, кроме как мысленно взвыть – этого он не выдержит. Не выдержит знания, что у его родственной души – семья, любовь, счастье и достаток тогда, когда он сам загибается от тоски по нему. Хотя… Почему, собственно? Он же выдержал в прошлый раз, может, и теперь, когда первый шок пройдет, он сможет дышать сам, без аппарата искусственной вентиляции легких. Может быть, он сможет жить, чувствовать, работать и дальше не вспоминать. Сможет? Должен. Должен! Потому что он – чертов капитан Джеймс Тиберий Кирк! Потому что избавился от метки! Потому что забыл! Потому что ему нет абсолютно никакого дела до того, с кем там живет его родственная душа! Должен…       Должен утереть слезы на щеках, должен отмахнуться от сочувствующего взгляда Маккоя, должен успокоить перепуганного Павла, должен пойти и сделать свою работу. Угроза, эвакуация, беженцы. Приказы, поправки, донесения. Корабль, экипаж, космос. Только это, а не огромное море боли, в котором он тонет без возможности всплыть. В котором утонул уже настолько давно, что его останки перестали гнить, обернувшись прахом, песком, рифом. Переварились в желудках рыб. Он – все еще капитан. Самый лучший во всем Звездном флоте, и даже личная трагедия с родственной душой не избавит его от этого звания. И не сделает самым несчастным капитаном во всей изученной Вселенной.              ***       Непредвиденные обстоятельства – это когда Джим вместо красной футболки надевает в увольнительную кислотно-зеленую – им всем такое дополнительно привлеченное внимание аукнется. Или когда вместо десяти тысяч кредитов получает за продажу редкого животного миллион – с него станется приврать, а им потом придется спасаться от обманутых покупателей бегством. Или когда вместо привычной кожной аллергии на фисташки он вдруг сразу валится в кому, а вместе с фисташками в обычном мороженом оказывается какая-то реликтовая пыльца в составе сиропа, – вишенка сверху вообще мало себя напоминала. Но уж точно не отсечение руки подходило под разряд этих обстоятельств. И не наличие у Спока семьи. Неизвестные переменные в их уравнении жизни появлялись сами собой, отчего решать его становилось до безумия сложно. Но это же Джим – чертов гений – уж он-то должен с ним справиться. Нужно только уповать и надеяться. На что-то опять надеяться. Что Джим выстоит, справится, прожует и выплюнет. Даже если это все тот же блядский гоблин. И с кем? С женщиной и ребенком! И как бы Леонард ни хотел не делать поспешных выводов, но один напрашивается сам собой – Спок поступил логично: завел семью, вместо сомнительной связи с не менее сомнительным капитаном. Ему же вся эта байда с соулмейтами – ехала-болела, он Кирка как капитана-то никогда толком не признавал, а уж кем-то большим…       Боунс может только вспомнить «жаркие» деньки и успеть купировать приступ, накачав Джима успокоительными, как черную дыру нейтронами – все уходит в никуда, в вакуум. Кирк поднимается на ноги, шагает, вымученно улыбается прискакавшему следом Чехову и возвращается – к работе и вулканцу, которого теперь точно ненавидит не меньше, чем Кодоса. Те даже были чем-то похожи – жертвовали во благо и предпочитали насилие. Только Кодос – физическое, а Спок – эмоциональное, даже сам того не подозревая. О, он ведь действительно может даже не догадываться, что между ними когда-то существовала связь и что именно из-за нее – из-за переноса эмоций вулканца на Джима – Кирк и был именно тем, кто он есть. Что не всегда мог справиться с «двойной дозой», а уж когда Спок его «отверг», и вовсе стал сходить с ума от «ломки». Спок ведь даже не захотел вникнуть в ситуацию, даже узнав страшную тайну Кирка, и теперь ни за что не поверит, что мог все исправить. Он хоть раз анализировал это? Леонард думает, что если бы тот принял правду, то остался бы на «Энтерпрайзе». Но вулканец ушел – тупой ублюдок, и все еще наслаждается мучениями Джима. Сам при этом обзаведясь женой и ребенком. Просто словами не передать, как же это здорово! Кирку бы играть в лотерею…       Маккой немного успокаивается, отодвигает рассуждения о чужих предпочтениях в садо-мазо и принимается за работу: толпу беженцев нужно обследовать и ни в коем случае не допустить распространения заразы. Ведь вместе со здоровыми жителями планетоида, к ним поступает и парочка больных – тех они должны доставить в руки опытных вирусологов. Можно подумать, Глен с Боунсом не сунутся в это исследование сами – а ну как повезет.       Да уж, «везет» им просто неимоверно – через 12 корабельных часов после старта к базе вулканцы появляются в медотсеке. Все трое. Взрослые молчат, а ребенок тихо, но непрерывно легко покашливает. Леонард даже без подручных средств слышит хрипы и тут же изолирует помещения и докладывает капитану о возникшей «проблеме». На что Кирк только недовольно хмыкает.       – …И он протащил больного ребенка через весь мой корабль. Умница! – звучит из динамика по громкой связи. Спок в ответ даже не хмурится – он уже давным-давно привык к Джимовым инсинуациям.       – Вулканцы по сравнению с людьми способны не дышать длительное время, капитан Кирк. Еще на планетоиде было выяснено, что вирус передается воздушно-капельным путем и вступает в активную форму жизни спустя 14,8 корабельного часа, – рапортует он ровным голосом. – Очевидно, что Копп заразился, а пока мы были в изоляции в предоставленной каюте, вирус активизировался. Я осмелился заблокировать то помещение своим старым кодом доступа старпома, а мы не дышали весь путь до медотсека. Предлагаю продезинфицировать каюту и еще раз проверить прибывших с планетоида на предмет заражения.       Кирк молчит добрых пять секунд в ответ на рассказ вулканца и наверняка, Боунс знает, борется с собой, чтобы не вякнуть в передатчик: «Я знаю, коммандер!» Знает он, конечно же, знает. Вот только он впервые за полтора года слышит голос своей родственной души, и определенно не может подобрать более правильные слова. Но они явно не эти:       – Принято, мистер Спок. Ленн, я объявляю карантин по всему кораблю. Система воздухоочистки заряжена самой сильной дрянью, что смогли произвести наши химики. А тебе придется заняться этим случаем вплотную.       – Яволь, – ворчит Леонард – вот уж не с везением Кирка, да еще когда рядом вулканец, с ним не могло такого не случиться.       – Капитан Кирк, смею предложить свою кандидатуру в помощь химической лаборатории, так как обладаю достаточными знаниями… – начинает гоблин, но Джим его перебивает.       – Нет, мистер Спок. Вы можете быть заражены и останетесь в медотсеке – вот там можете предлагать помощь с вашими знаниями.       Кирк отключает связь, и вот теперь Спок хмурится отчетливее – опять не понимает логики капитана. А ведь тот, между делом, поступает вполне по-вулкански: он рискует жизнями любимого друга, женщины, ребенка и родственной души, чтобы не ставить под угрозу весь экипаж и других беженцев. Те самые, любимые Споком, «нужды многих» – что ж тут не понять? Поэтому Боунс хмыкает следом за Джимом, помещает ребенка в отдельный бокс, выделяет бывшему старпому терминал, а дамочку оставляет рядом с прозрачной дверью в палату с собственным коммом – пусть развлекаются, как хотят, а у него теперь работы втрое больше: найти этот вирус и какую-нибудь дрянь, что его все-таки возьмет. А, ну и, конечно, нужно не заразиться самому и не сдохнуть – Джим тогда с него шкуру сдерет, а Чехов наверняка расстроится. Эх, лишь бы капитан сам чего не подхватил…       Кирк действительно как будто проклят – любое начинание пройдет не по плану и вывернется наизнанку. Служба под его началом должна быть год за три – столько опыта они обретают, что не на одну жизнь хватит. Впрочем, Боунс не знает никого, кому бы это не нравилось. Кроме, конечно, Спока, но тот – всего лишь исключение, не правило, можно смириться. Это даже его собственный абсолютно нормально рассуждающий ребенок подтверждает, когда Леонард приходит к нему за первыми пробами крови.       – Спок будет искать лекарство? – тихо и спокойно спрашивает Копп – на его месте любой другой ребенок уже бы волновался, плакал, ерзал и хныкал в ожидании предстоящей боли, но мини-вулканец только поджимает губы, наблюдая за действиями Ленна. А Боунс мог бы поспорить, что именно так выглядел коммандер в детстве, хренову тучу лет назад – но он и сейчас так выглядит – отрешенно-отмороженно.       – Попытается, – бурчит Леонард, проверяя данные с кодеров и занося их в базу.       – Он правда здесь раньше служил? – голос почти не меняется, но в нем отчетливо слышно любопытство – в пять-то лет и вулканец будет любопытным, сколь бы его ни воспитывали.       – Служил, – коротко кивает Ленн, чувствуя, как на него нападает внезапная, едкая, почти смертельная тоска по дочери – он-то не сможет ответить на все ее «почемучки»…       – Вместе с капитаном Джеймсом Тиберием Кирком? – о, а вот теперь отчетливо слышен парадокс, что занимает мальчишку. Джим-то довольно известен, и вулканца не может не удивлять, что такой же, как он, мог быть в подчинении у такого, как Кирк. А малец действительно неплохо соображает.       – Вместе, – снова кивает доктор, но не торопится рассказывать подробнее – ему интересно, какую картину видит ребенок.       – Спок говорил, что капитан Кирк… неординарный человек, – мальчик запинается, по всей видимости, консолидируя все услышанные ранее эпитеты.       – Джим – неординарный – это правда, но Спок тебе соврал, – Боунс предлагает ему простую логическую цепочку.       – Ваши слова противоречивы,– Копп хмурится, смешно сводя брови к переносице.       – Отнюдь. «Неординарен» – это твое определение, а Спок был пристрастен, когда о нем говорил. Можешь ли ты теперь верить его словам? – усмехается Маккой. – Попробуй представить, где он мог ошибиться, приукрасить или истолковать не так, чтобы дать определение личности капитана. Делать здесь все равно нечего, игрушек нет, а комм… боюсь, последний свободный у твоей…       – Матери, – заканчивает ребенок. – Спасибо, мне ничего не нужно.       Вот оно что. Спок рассказывал ребенку о своей службе и о Джиме. Интересно, насколько много и насколько много соврал, действительно став пристрастным после того, как узнал, чьей родственной душой он является. Интересно, смеет ли он врать самому себе и соврет ли Джиму о том, чей это ребенок?              ***       Джима всю неделю нещадно колбасит. И не потому, что Спок в пределах досягаемости на корабле, а потому, что Боунс – все еще на карантине. Джим даже банально напиться не может вместе со Скотти – работы столько, что похмелье будет не в радость. Однако, им все же удается пропустить по стаканчику, когда они поят Чехова. Сулу благополучно послан подальше – его участие понадобится утром, а вот прямо сейчас Павлу нужно прекратить паниковать. Конечно, смертельный вирус – не диарея от лежалых тако, но они справятся. Когда было иначе?       Убедить в этом Чехова удается только после целой бутылки разбавленной втихую водки – мальчишке и так плохо, зачем делать еще хуже? Особенно, когда он такой впечатлительный и далеко не слепой – видит, что капитан места себе не находит. Как вошь на гребешке – Спок-то тоже в опасности. Но есть в этом и свои плюсы: Чехов после алкоголя утихомиривается, а Джим может проспать спокойно половину отведенных себе часов. А потом – здравствуйте, любимые кошмары. Давненько он их не видел, уж целый год как. Но вот вулканца принесло обратно, и Джимово подсознание взбунтовалось, рисуя по ночам перед глазами такие картинки, что кровь стыла в жилах. То разбитый «Энтерпрайз», то мертвый Ленн, то Спок с именем Кирка на своей зеленой руке. Чтоб не сбылось, Джим о парочке самых страшных рассказывает Мону, и тот привычно сочувствует – плавали-знаем. Ему тоже в изнеможении подобное видится: то сдетонировавшее варп-ядро, то пустой бар без капли алкоголя, а то Ухура, отрезающая себе руку. Кирк тоже морщится от отвращения – противно, что они должны страдать. Джим и так уже делает это всю свою жизнь – пора прикрывать лавочку.       Поэтому они доставляют Павла в каюту и укладывают спать, а Скотти Кирк просит взять на завтра выходной – не дай Бог, ядро и правда взбрыкнет, когда их главмех в неадеквате. А сам Джим только мечтает добраться до койки – после ухода Монтгомери, капитана вызывает старший бета-смены, чтобы согласовать изменение курса из-за траекторий комет, потом пост охраны оповещает о драке между техником и лаборантом из отдела ветеринарии, и Джим придумывает им наказанием, помимо гауптвахты, а возле своей собственной каюты его встречает вулканка. Он удивленно вскидывает брови и хватается за передатчик, но женщина останавливает его жестом.       – В моем теле не обнаружено следов вируса, поэтому доктор отпустил меня в каюту, – вулканка смотрит прямо в глаза, и Кирк по привычке выпрямляется, приосанившись.       – Хорошо, – кивает Джим. – Мы, кажется, с вами еще не знакомы. Джеймс Тиберий.       Он чуть склоняет голову в вежливом поклоне, но даже не думает подавать руки – не контактному телепату, но женщина протягивает узкую ладонь сама.       – Т’Принг, – Кирк пытается не подать виду, что просто пиздец, как удивлен, а вулканка тут же поясняет свои действия. – Я хотела узнать, правда ли это. Теперь данные подкреплены доказательством.       – Что именно? – место удивления быстро занимает злость – она умышленно воспользовалась способностью своего организма, чтобы выяснить, что? Что – всего лишь одним коротким прикосновением к руке, заставшим капитана врасплох? Что – пусть и по обрывкам его эмоций, в которых вулканцы ни черта не смыслят? Зачем вообще таким, как они, дар эмпатии?       – То, о чем вы говорили в баре кают-компании. У вулканцев хороший слух, капитан Кирк – я искала вас, после того, как вышла из медотсека.       – Подслушивать неприлично, вы знали? – скалится Джим в ответ – ах, какая сучка, вся, как Спок – логичная, бестактная и любопытная. Два сапога – пара.       – Это касается жизни и здоровья Спока… – начинает она, но Кирк быстро перебивает.       – Это касается только меня. И не дай Сурак, вы об этом кому-то скажете, милая Т’Принг, – и вот теперь он уже предупреждает. – Военная тайна…       – Не думаю, что упоминание вулканского философа…       – И правильно, не думайте, – снова обрывает Джим, больше всего сейчас мечтая оказаться где угодно, только не на своем корабле – на редкость мерзкое чувство. – Потому что обсуждать это я не буду. Вы и так уже, как оказывается, все выяснили, за подробностями можете обратиться к мистеру Споку.       Т’Принг смотрит пристально, молчит, но делает шаг в сторону, пропуская его, когда Кирк собирается уйти.       – Прошу меня извинить, – цедит Джим.       – Прошу извинить меня тоже.       Расходятся они, как швы на ножевых, когда Джим бывает неаккуратен во время драки, и он надеется, что больше они не встретятся. Ни с ней, ни со Споком.              ***       Есть во всем этом рациональное звено. Всю дорогу до Исследовательского центра на Микроне-4 он посвящает изучению материалов о земных родственных душах. Метки на руках не обязывали и ни к чему не принуждали, но пара, создавшая союз и обладавшая именами друг друга, устанавливала связь. Связь, посредством которой обретала некоторые способности ко взаимной телепатии и эмпатии. Такие союзы могли быть расторгнуты по воле одного из партнеров, и связь могла быть купирована, как отчасти, так и полностью. В случае смерти одного из участников союза, связь обрывалась насильно. В обоих случаях процесс сопровождался психологической и физической болью. Так же метку можно было игнорировать и отказывать партнерам в связи – это не было моветоном и не несло никаких последствий. Учитывая все это, Спок начинает рассуждать над поведением капитана – раз не говорил о своей метке, значит, в связи не был заинтересован. Но он отрубил себе руку, чтобы избавиться от нее – было ли это проявлением гордости Кирка или он сделал это с целью избежать физического дискомфорта? Оба варианта приемлемы. Просто потому что Джеймс Тиберий Кирк ничего не делает просто так.       Также, теперь Спок может объяснить наличие у себя странных реакций и вспышек эмоций в непосредственной близости от капитана. Это началось еще в Академии, вскоре после поступления Кирка, и продолжалось после заступления Спока на пост старпома. И это был бы логичный довод, если бы между ними была заключена связь. Но ее не было, и всех этих вспышек тоже не должно было быть. Как не должно было бы и отрубленной руки. Спок не знает, какое из утверждений более верное – у него слишком мало данных для анализа. И он уже в тысячах световых лет от «Энтерпрайза», а капитан наверняка придет в себя еще не скоро.       Спок не думает об этом дольше необходимого. Он позволяет себе выделить десяток минут несколько раз в земной месяц перед медитацией, а в остальное время гонит от себя любые мысли. Как он? Где он? С кем он? Изредка «Энтерпрайз» попадает в межгалактические новости, но вулканец знает, что это – даже не одна десятая того, что капитан, экипаж и корабль успевают сделать. Но бывший старпом может себе представить и ловит себя на мысли, что известие о кончине Кирка было бы… неприятным.       Ему иногда пишет Нийота, но в посланиях этих нет ни слова о капитане, ни об их миссиях, ни о своем соулмейте. Они обсуждают его работу, новые лингвистические справочники и статьи по древним языкам разных народов. Это говорит о том, что и с капитаном, и с экипажем, и с кораблем все в порядке – Спок уверен, что Нийота не стала бы умалчивать ничего серьезного. Или того, о чем, как она считала, вулканец должен был быть в курсе. За полтора года – ни слова – и Спок начинает ловить себя на том, что хочет узнать.       В конце концов, например, в Академии можно было даже не напрягаться – кто-нибудь обязательно судачил о приключениях «Мальты», но в Центре подобным не занимаются – у вулканца и самого нет времени на праздности. Однако, любопытство поднимает голову, кусает за пятки, свербит в подсознании и ноет в кончиках ушей. К тому моменту, как он решается задать конкретный вопрос Ухуре или Пайку, его отправляют в командировку в систему Инцикады. Исследование грозит затянуться без доказательной базы, и Спок соглашается провести ряд тестов и экспериментов на месте. И особенно тогда, когда на планетоиде оказывается Т’Принг с маленьким Коппом – он так давно их не видел, что находит новую причину для удовлетворения.       Портит все, разумеется, разгоревшаяся буквально за месяц эпидемия. Смертельная, в лучших традициях. Местные медики выбиваются из сил в поисках вакцины, но после первого летального исхода население начинает «рассасываться» с планетоида. Объявляют карантин, но всем, пожелавшим покинуть колонию, это будет позволено только на корабле Звездного флота и только на звезднофлотскую базу, где есть специальные центры для беженцев и куда более квалифицированная помощь. Остается много энтузиастов, решивших найти лечение, а также родственников тех, кто заболел. Т’Принг тоже хочет остаться – как микробиологу, ей следует внести свой вклад, а вот как матери, ей следует подумать об опасности для ребенка. Спок убеждает ее, что процентная вероятность разработки лекарства несопоставима с вероятностью потерять дитя – в неокрепших организмах вирус свирепствует особенно бурно. И кто бы мог подумать, что забирать их с планетоида прискачет Кирк на «Энтерпрайзе»…       Спок успевает только кивнуть капитану, как тот тут же исчезает, стоит вулканцу отвлечься. Но в выделенной каюте мысли начинают одолевать так, что ни Т’Принг, ни Копп не могут не спрашивать о причинах его волнений. Он говорит скупо, сжато, поверхностно, с выводами, доказательствами и предположениями почти целый час, а когда замолкает ни женщина, ни ребенок не комментируют ничего из того, что услышали. А вот ему был бы интересен взгляд со стороны… Но очень скоро Копп начинает кашлять, и думать теперь нужно только об одном…       О том, что капитан все еще – эгоистичный самодур, и делает только так, как считает нужным. О том, что доктор Маккой чувствует себя совершенно спокойно в компании маленького вулканца и много улыбается, на коммандера коротко озлобленно ворчит и не начинает разговор первым, и к Т’Принг относится так же. И это Спок может понять – доктор – друг капитана, а Спок причинил боль этому дорогому другу. Другой реакции он и не ожидал, но вот Т’Принг, наверное, придется объяснять. Тоже кратко и очень далеко не все, но вулканцы не терпят предвзятости в обращении.       Новый скупой рассказ остается без обсуждения. Спок позволяет ей строить мысленные теории сколь угодно долго, но через пару дней доктор Маккой отпускает Т’Принг из медотсека – она совершенно здорова, и благодаря своевременной изоляции не успела подхватить вирус. Чего нельзя сказать о Коппе и Споке – себя Маккой ежечасно колет разными сыворотками и делает пробы. Конечно же, он не станет отступать и ждать прибытия на базу. Не тогда, когда у ребенка начинается жар, судороги и отекает спинной мозг.       За день до окончания полета доктор Маккой находит лекарство. Тестирует его на Споке, и когда у того проходит жутчайшая мигрень, которая длилась почти десять суток, и прекращает выделяться синеватая слизь из носовых пазух и ушных раковин, он дает лекарство мальчику, а коммандера усаживает за разработку вакцины. К своему стыду тот даже не успел разобраться с этимологией, как его голова стала напоминать шар для боулинга, и он даже не смог поддержать ребенка, не то, чтобы проводить исследования. И это поражает, и не поддается никакой логике – целый штат ученых, бьющихся над проблемой, и всего десять дней для одного сельского доктора… Гении на «Энтерпрайзе» – это доказанный факт. Как и везучесть их капитана.       Невезуч только Спок, который продолжает верить, что его и Кирка не может связывать абсолютно ничего, а тот самый «генетический сбой», нанесший его имя на руку человека, является лишь ошибкой природы, а не исключением из правила. Не везет ему и тогда, когда «Энтерпрайз» исчезает с базы так же незаметно, как и появился, а в выделенную Споку палату в больнице приходит Т’Принг.       – Тебе стоило рассказать об этом, – она почти укоряет, а он не возьмется гадать, как она узнала, что именно связывало его с Кирком.       – Возможно, – соглашается Спок. – Но не это стало причиной моего ухода с поста старшего помощника, если ты это предположила.       – Предположила, – кивает та. – Тогда назови мне истинную причину, по которой ты ушел от своего тхайла.       – Он – не тхайла, – Спок чувствует раздражение и уже совершенно не хочет ничего обсуждать.       – Если твое имя на его руке, ты не сможешь это отрицать, – качает головой Т’Принг. – Вулканцы могут обнаружить родственную душу при помощи мелдинга, у людей же все гораздо проще.       – Вот именно, у вулканцев и людей, – Спок не понимает, как биолог может это допускать. – У нас нет общих предков.       – Нет, но природе это и не нужно, – объясняет вулканка. – Все те же инстинкты продолжения рода и принципы совместимости. Если я правильно помню, на руке твоей матери имя твоего отца, и это уже не единичный случай – в последних исследованиях говорилось о нурийцах и гойцах – разные концы галактики не стали проблемой, хотя о размножении этих пар речь пока и не идет. Тот, кто будет заниматься вопросом межвидовых родственных душ однозначно совершит великое открытие. Им мог бы быть и ты.       Развернутый и аргументированный ответ заставляет его задуматься, а потом медленно покрыться холодными мурашками. Если на минуту допустить возможность, а не отрицать, как Спок всегда это делал, то перспектива вырисовывается такая, что сбивает его с ног. Он ведь только поэтому сразу ее отмел – человек, и такой человек, как Кирк – этого быть не может! Но оказывается, что может, и вот теперь Спок окончательно убеждается, что ни о каком везении для себя он не может и просить – все было плохо с самого начала и будет еще хуже, если действительно окажется правдой.       ***       Со звезднофлотской базы Джим бежит, как будто за ним гонится парочка бешенных сехлатов. Боунс пытается вспомнить, была ли такая их разновидность на Вулкане, но уверен, что может подобрать и другое определение, в случае чего. Например, «не будить лихо, пока оно тихо». Не стоит им снова встречаться – аукнуться может всем. И так, что мало не покажется никому. Они и так уже еле выжили с этим вирусом, дольше терпеть тощую вулканскую задницу на своем корабле Джим не намерен. И не вкупе с женщиной и ребенком, каким бы прекрасным, со слов Леонарда, последний ни был.       Джим все-таки уводит их на Кассиопею. Потом на границу с клингонами, потом к Персею и к сцхатилам в звездной системе Альфы Макара. Адмиралтейство жмурится от удовольствия, выдавая миссии одну за другой такому удачливому и спорому капитану, а Боунс не устает писать все в то же блядское Адмиралтейство о том, что чертовы бюрократы превосходят любые допустимые границы своей наглости и Джим не может работать в таком темпе. Да еще и один – за все полтора года ему так и не назначили старпома. Он не может тянуть это в одиночку, перекладывая иногда ответственность то на Скотти, то на Гленвуда. Джиму нужен помощник! И Адмиралтейство, вроде как, кого-то назначало, но Маккой до сих пор не видит на корабле ни одного нового лица. Только старые! И ему совершенно плевать на то, что первый кандидат пропал в поясе астероидов в центре галактики, второй не долетел и до Сатурна, развернувшись по дороге из-за семейных обстоятельств, третьего украли клингоны, а четвертый закатил истерику, едва только взяв в руки послужной список Дж. Т. Кирка.       Больше, чем слава Джима привлекала потенциальные кадры, его карма отпугивала всех, даже напрочь отбитых, энтузиастов. Конечно, ведь в столько неприятностей просто невозможно было влезть, а Джим плавал в этом дерьме кролем. Точнее, «Энтерпрайз» был командой синхронистов. И дольше всего на этой должности продержался только хренов гоблин, будь он неладен и не к ночи помянут. Вот вулканец-то и был большей частью этой навозной кучи, но они каким-то образом все равно умудрялись выживать в этом «огороде». В этом гребанном, блядь, безвоздушном «цветнике». Без граблей и лопаты и с одним только «садоводом». По Адмиралтейству ползали слухи, что должность старпома «Энтерпрайза» проклята, так что неудивительно, что желающие быстро иссякли, и никто особо не рвался на помощь экстраординарному капитану. Эх, Джим…       Они уходят от Спока, женщины, ребенка и смертельных вирусов, и все, вроде бы, становится, как раньше, но все равно не так. Джим подавлен, Джим грустен, и если бы Боунс не знал, то подумал бы, что тот тоскует. Чем черт не шутит – это же Кирк. Но разница в эмоциональном поведении видна почти каждому, и этот каждый начинает пытаться помочь Джиму избавиться от стресса. Ага, алкоголем, бонсаем, лингвистикой и лекарствами – все средства хороши. Лучше только миссии и трехмерные шахматы, в которые Джим полюбил играть с Чеховым. И после пары партий и нового полугода терзаний Кирка средство, кажется, стало помогать, но тут, как обычно, вмешивается удача Джима – подкрадывается незаметно со спины и жестко имеет – они встречаются с ишвитами. Теми самыми, цивилизация которых была уничтожена почти два века назад ими же самими и которые были враждебнее и кровожаднее всех клингонов вместе взятых на целый раз.       «Энтерпрайз» получает сигнал бедствия от андорианского корабля, а выйдя из варп-прыжка попадает под шквальный огонь ишвитского крейсера, превосходящего корабли Федерации по размерам и мощности чуть ли не на порядок. Неудивительно, что андорианцы напоминают решето и ничем помочь уже не могут, но и у «Энтерпрайза» вариантов спастись не много – хреновы лазеры, бомбы, торпеды и энергетические импульсы неизвестного происхождения, против которых не защитят никакие щиты. Джим приказывает эвакуироваться, а их детку ведет на таран.       Можно подумать, ему кто-то позволит геройствовать в одиночку! Кирк матерится и гонит мостик в спасательные капсулы, но офицеры смотрят на него, как на последнего идиота, и тогда Джим включает мозги и придумывает другой план. Сулу направляет силовой луч веером между их кораблями, Скотти дает полный газ, а Чехов просчитывает максимально короткую траекторию к газовому гиганту, недалеко от которого и происходит бой. Осталось только вывести из строя хотя бы один двигатель этих ублюдков, и убраться с орбиты кислотной планеты те не смогут. Как и сопротивляться ее притяжению. И это же, скорее всего, не сможет сделать и «Энтерпрайз»…       У них пробоины по всем бортам, разгерметизированы три палубы, левая гондола держится на последнем матерном, но честном слове, пожар в инженерном отсеке и десяток офицеров, выброшенных в открытый космос или сгоревших во взрывах на корабле. И это – за неполные двадцать минут. Похоже, тут их нескончаемая трехлетняя миссия все-таки закончится. А ведь они уже собирались стартовать домой… Домом им теперь тот свет будет…       Энергии силового луча не хватает совсем чуть-чуть, гондолы глохнут, как вкопанные, и Джим выпускает все торпеды, что у них остались, в упор по бортам противника. Если так не «дотолкают» до критической точки, то хотя бы взорвут цепной реакцией от их детки. Но чудо все-таки опять случается – они не успевают столкнуться, когда последний заряд отправляет ублюдков со взорванными двигателями в свободное падение, из которого те уже не выберутся. «Энтерпрайз», впрочем, тоже, но не суть. Главное – Джим отомстил за всех них и за свой корабль. Теперь и умереть не страшно.       Капитан улыбается им, смотрит весело и лукаво, благодарит за службу и за то, что они были достойными офицерами. Джиму редко везло в этой жизни, но встретить такой экипаж, как они – настоящее благословение. Он заливается соловьем, нахваливая, какие они все замечательные, а оставшихся погибать заставляет заливаться слезами – и для них было честью встретить его, узнать и служить под его началом. Чехов даже намеревается обнять капитана, но тут их прерывают самым наглым образом на самой эпичной ноте.       – Джим?.. Ты там помирать что ли собрался?.. – межпространственная связь шипит и кашляет, обрываясь, на заднем фоне – неразборчивые крики и грохот, а голос продолжает бубнить. – Рано тебе еще… Я еще с тобой не расквитался…       – Джуно! – Кирк тут же отталкивает Чехова и пытается наладить видеосвязь. – Сукин ты сын! Если ты собрался поиграть в Бога, то не вздумай слиться!       – Ни за что, Джим, – смеются в ответ. – Хотя это будет зависеть от нашего тягового луча…       Вот оно что! Вот как они их вытащат! Если, конечно, у андорианского корабля осталась хоть какая-то энергия, а горе-капитану Джуно действительно выпадет шанс отдать старые долги. Джим просто невообразимо счастлив! И тут же командует.       – Оставить попытки умирать и утереть слезы радости! Сулу, попробуй развернуть нас кормой к планете. Чехов – расчет траектории на удаление от объекта на минимальной скорости. Ухура – поддерживать связь любым способом. Скотти, у нас хотя бы маневровые живы?       Монтгомери только рычит в ответ, и Кирк бросается к нему в инженерный – нет, этого шанса они не упустят! Вцепятся зубами, вгрызутся насмерть, но не позволят себе погибнуть от столкновения с планетой.       У андорианцев и правда получается вытащить их с орбиты – с горем пополам, но теперь оба корабля в безопасности. Полуразрушенные, покореженные, изрешеченные, но все еще живые. Кирк дает команду возвращать спасательные капсулы, стыкуется с андорианцами и совместно начинает разрабатывать план дальнейшего спасения. Который, на самом деле, прост, как триббл – им бы только до какой-нибудь базы добраться, а там они поправят варп-двигатели и медленно, очень-очень осторожно поведут их раненную детку в доки Федерации. Их первая миссия чуть не стала последней, но вместе с Джимом они в десятки таких отправятся – надо же спасать этого проклятого.              ***       – Кстати, а что твой вулканец? – спрашивает Джуно и, опять забывшись, откидывается травмированным плечом на диван.       – Как видишь, его на корабле не было, чтобы сдохнуть вместе с нами, – Джим хмыкает, делает глоток виски и щурится. – Все-то тебе знать надо, любопытный мой…       – Не твой, – белокожий капитан тоже улыбается. – У меня муж и вот-вот должен родиться ребенок. Я буду рад, если ты станешь его Спутником.       – Духовным спутником? Ой, льстишь ты мне, Джуно, – Кирк удивляется, конечно, но не может не радоваться, оказанной чести. – Зачем ему такой Наставник, как я? У него отец такой же сумасшедший.       – И мы с тобой, два сумасшедших, все время умудряемся выживать в эпицентре бури… – соглашается айнореанин.       И он прав как никогда – у них снова все получилось. Они дотянули до Звездной базы, андорианцев забрал флагман Гвардии, а «Энтерпрайз» успешно зализывает раны вот уже целый месяц – еще немного и они смогут стартовать к Земле. Адмиралтейство готовит им новые лычки, чистит медали, разрабатывает проект соглашения о военном содружестве с Имперской Гвардией и новую исследовательскую миссию, но им-то что с того? У них «Энтерпрайз», напоминающий переклепанный, залатанный пепелац и полсотни погибших, чьим родственникам они никогда не привезут их останки. Только новые кладбища создавать горазды…       Джим позволяет себе сорваться только раз – взвыть на одну из лун в небе над Базой, искусать губы в кровь и обломить «стрелу», что пронзила его сердце – наконечник навсегда останется в ржавой мышце чувством вины. А потом расслабляет сведенное судорогой тело и идет пить с Джуно. За свои седые волосы, за отцовство старого товарища и за всех тех, кто уже никогда не поднимет бокалы за своего капитана.       А потом они со скоростью больной улитки отправятся к Земле и еще месяц будут бултыхаться в пространстве космоса, следя за тем, чтобы не потерять ничего из частей корабля по дороге. Их встретят как героев, почтят память погибших, а потом начнут гонять в хвост и в гриву по всем удачным и не очень удачным миссиям.       Первые недели они не вылезают из кабинетов Адмиралтейства, строгая доклады, споря до хрипоты и по сотне раз рассказывая об одном и том же. О каждой детали, о каждом приказе, о каждом инопланетянине и о каждой неизвестной молекуле. И лучше бы они снова встретились с клингонами – те стреляют без уточняющих вопросов и без предварительного заключения. Но, в конце концов, они справляются и с бюрократическим Адом – выбираются из него помятые, озлобленные и с вилами в руках – отобрали у местных чертей. Теперь им и слова никто против не скажет – на них и так смотрят, как на ожившие легенды. А все почему? Потому что только один экипаж мог взять какую угодно миссию и выполнить ее несмотря ни на что. Через кровь, боль и смерть. Смеясь, танцуя и пьянствуя. Любым способом. И вот это бюрократические черти понимают лучше всего.       Полгода уходит на восстановление корабля – им дают лучшие материалы, новейшие технологии и умнейшую экспертную комиссию. Джим не может не ржать над довольной физиономией Скотти, но и сам радуется, что их детка скоро снова будет самой быстрой, навороченной и крепкой. Они теперь в любой квадрант пойдут без страха – Кирк и Скотт об этом позаботятся.       Они пишут доклады, выступают на научных конференциях, читают лекции в Академии, живут, влюбляются и рожают детей. На половину земного года их жизнь снова становится обыденной и привычной, а потом Джим замечает это. Горящий, жадный, требовательный взгляд, что преследует его в коридорах Адмиралтейства, Академии и ученых советов. Взгляд этот жаждет, скучает, молит и воет о том, что снова хочет в космос. Туда, где был адреналин, раж, смерть, азарт, боль, удовольствие и восторг. Как и сама жизнь… Джим не знает, чей это взгляд – собственный, отраженный в любых встречающихся поверхностях, или экипажа – офицеров, друзей, ученых, техников, любовников. Но он прекрасно чувствует, что жажда эта – внутри него. Тоже. Навсегда. В костном мозге и выдыхаемом воздухе. В горести и радости. И чтобы ее утолить, ему нужно обратно. Туда – в любимый Ад, где все черти уже вышколены, где парк аттракционов не устает радовать изобилием новых головокружительных каруселей и где он может выиграть какой угодно приз – от воздушного шарика до торпедного залпа из всех орудий. Он уже ни на что его не променяет – это его жизнь.       И дело остается только за малым – покончить наконец с бюрократической волокитой, отремонтироваться и добрать экипаж.       Джим рассматривает все заявки, что передает ему Адмиралтейство, и принимает все, кроме одной. На должность старпома вновь назначают Спока. О, как. Нарисовался – хрен сотрешь. Но ему-то что здесь надо? Они же проходили это уже! Гребанный вулканец уже бежал от него, сверкая пятками. Зачем опять лезет из полымя в огонь? Какого черта ему от Кирка нужно? Сидел бы в своем Центре, растил сына, любил свою вулканку, а не резал по-живому новым прошением о назначении. Что ему ровно не сидится? Опять не дают покоя Фиолетовые туманности? Или голубые, и адюльтер у вулканцев – несущественное понятие?       Джим не знает. Не знает, не знает, не знает ни одного ответа на свои вопросы. И от этого начинает злиться. И от этого начинает орать благим матом прямо в кабинете командующего, за что тут же получает выговор с занесением и угрозу отстранения от должности. Каким бы замечательным он ни был капитаном, а старший офицерский состав все еще в юрисдикции более высоких чинов. Джим выдыхается и пробует с другого конца – коммандер однажды уже ушел, и что ему придется делать, если и на этот раз вулканец и года не продержится? Джим согласен на любого другого старпома, кто согласится, но только не на ублюдка с ветром в голове вместо мозгов.       На этом моменте в кабинет заходит Пайк и смеется вместе с главнокомандующим – уж не Кирку про ураганы в черепной коробке рассказывать. Джим сатанеет, а офицеры расчехляют рюмки, пьют в рабочее время и продолжают смотреть на Кирка, как на первоклассника, разбившего мячом школьное окно.       – А может быть, вы, капитан Кирк, не согласны с назначением коммандера Спока потому что он – ваша родственная душа? – спрашивает Пайк, и Джим заходится нервным кашлем. Никто! Ни одна живая душа не могла об этом проболтаться! Джим верит всем, знающим его «маленькую страшную тайну», как себе, кроме… – Так коммандер сам напомнил нам о том, что соулмейты не имеют каких-либо привилегий или «противопоказаний». Так что вам придется смириться – Спок лучше всех подходит на эту должность.       – Я могу назвать вам два десятка более подходящих, – цедит Джим сквозь зубы, продолжая стоять, вытянувшись по струнке и ни на миллиметр не склоняя головы. Это Спок-то признал его своей родственной душой? Ха! Он наверняка просто указал командующему причину, почему капитан Кирк будет против его кандидатуры – потому что тот считает вулканца своим соулмейтом. – И ни с одним из них у меня, как капитана, нет конфликта интересов.       – Значит, плохой вы капитан, если не можете решить этот конфликт, – подхватывает командующий. – Вот вам первый приказ в будущую миссию. Свободны.       Джим щелкает пятками и выходит из кабинета. А хочется – в окно и без страховки. Ну он припомнит эту пакость Кристоферу! Да так, что тот до конца жизни будет оглядываться на него в страхе. Устроился тут, понимаете ли, не адмиралом, а старым сводником!       Но в том-то и дело, что Джим не понимает. Абсолютно. Не может представить себе ни одной причины и ни единого следствия. Это какой-то морок, дурной сон и другая Вселенная. И чтобы в этом убедиться Кирк идет к Боунсу.       Леонард смеется до болезненной икоты, до слез и судорог. Так, что Чехов и Сулу бросаются кто за стаканом воды, кто за гипошприцем. А Скотти только хмуро глотает из карманной фляги и протягивает ее Джиму. Тот тоже пьет, задыхается от градусов, и Монтгомери уводит его на балкон – курить и переспрашивать. Вот тебе и предполетная вечеринка в казенной квартире капитана…       В конце концов, Боунс успокаивается, Джим повторяет всем собравшимся приказ командующего, а те советуют Кирку поговорить со Споком. Ведь только тот может снять себя с должности. Он ведь уже знает, как это делается. Ему ведь уже не привыкать сжигать за собой мосты. Так что же он прется-то обратно по золе и пеплу?!              ***       Что ж он лезет-то, когда Джим только-только начал успокаиваться?! Когда наконец вытащил эту кость из горла в виде женщины и ребенка и снова смирился с тем, что его родственная душа никогда не будет принадлежать ему. Спок над ним издевается что ли?       Джим, должно быть, шутит… Ни Леонард, ни все остальные не могут поверить в это вот так просто. Это же… Это даже на грязный, жестокий розыгрыш не походит! Это откровенное насилие! Неужели Спок не понимал, когда совал свой нос обратно, что Джим ни за что не согласится с его кандидатурой? Даже под угрозой разжалования. Он ведь готов летать даже энсином на любом другом корабле, только бы не быть с ним! Вот только он этого не сделает. Потому что после этих трех лет нескончаемой агонии Кирк никому не отдаст ни свое место, ни свой корабль, ни свой экипаж. Если кто и мог позариться, так это вулканец – Боунс так и предполагает, но Скотти, Сулу и Чехов отрицательно качают головами, и только Джим и Маккой могут подозревать тщательную манипуляцию с целью приобретения новых регалий. Гадать, в общем-то, бесполезно – Леонард просто пойдет вместе с капитаном в Адмиралтейство. Отведет его за ручку, чтобы, не дай Сурак, не сбежал и обязательно выяснил, отчего зеленокровному гоблину опять вожжа под хвост попала.       А сам Леонард идет проверять приготовления на медицинской палубе – вот ему-то новая должность и даром не нужна, но Гленвуд улыбается и говорит, что достойно закончил свою карьеру, а Боунс – СМО – должен начать. Ничего Боунс не должен! Он должен присматривать за Джимом, игнорировать Чехова, вывести Скотти из запоя и наконец высудить себе право видеться с дочерью! А не уходить в новые мытарства да еще и с новым грузом ответственности на целых пять лет. Но кто ж его слушать будет? Джим, которому прямо-таки навязывают вулканца? Чехов, который уткнулся ему в плечо мертвой хваткой и не дышал, пока они падали на кислотную планету следом за ишвитами? Скотти, которому скоро понадобится пересадка печени? И ведь не от минтая же ему ее пересаживать! Или дочери, которая зовет отцом совершенно другого мужчину и которая понятия не имеет, что настоящий папка-то – вон он, герой Звездного, мать его, флота?!       Ну к чему эти вопросы? Он же знает, что ничего не сможет изменить. Не сможет бросить Джима, не сможет отмахаться от ответственности и не сможет не смириться с приказами начальства. Равно, как и Джим. Потому что, как позже выясняется, Спок не намерен больше никуда уходить…       Кирк после встречи выглядит вяло, сонно и бледно – как будто в обморок падать собрался. Улыбается слабо и шелестит, еле раздвигая губы.       – Зачем я так мучаюсь, Ленн? Зачем возвел все это в степень? Зачем руку эту гребанную отрезал? Потому что люблю? Так и Павел тебя любит, но вены не режет. И Скотти… Скотти тоже наверняка с трудом от Ухуры глаза отводит, но не выкалывает их себе… Зачем я?.. – он устало опускается на обувной стульчик в прихожей квартиры Маккоя и сжимает пальцами виски. – Нужно было просто смириться… С самого начала…       А потом Леонард еле успевает подхватить заваливающееся тело на руки и тащит друга на диван. Торопливо сканирует, колет первым попавшимся успокоительным, по старинке считает пульс, но показатели капитана, в большинстве своем, в норме. Хотя это и не мешает ему провести следующие три дня в горячечной лихорадке…       Боунс заламывает руки, кусает губы, вздыхает, сканирует, проверяет кровь и работу внутренних органов не по разу на дню, и все равно не может найти причину болезни. А причина есть, и она наверняка в голове Кирка. В его мыслях, чувствах, сознании и фантазиях. И Маккою очень интересно, что же такого наговорил Джиму блядский вулканец, что друга срубило одним ударом?!       Он вызывает Спока по видеосвязи и приказывает повторить весь их разговор дословно, не объясняя своего интереса и реакции Кирка.       – Капитан просил меня отозвать свое прошение, – рассказывает Спок. – Напомнил, чем в прошлый раз было богато наше с ним сотрудничество, и посчитал, что абсолютно нелогично тратить время на повторение этого негативного опыта.       – Дальше. Ты?       – Я ответил, что прекрасно помню обо всем произошедшем, все еще не согласен с некоторыми его манерами поведения, как капитана и как человека, но готов пойти на уступки при должной аргументированности какого-либо необходимого нарушения и при соблюдении Устава. В редких, нестандартных случаях – его части.       – Он, естественно, подразумевал не это, и напрямую спросил, почему ты хочешь вернуться на его корабль и под его командование, – заключает Боунс.       – Именно. И я ответил, что считаю свою миссию незавершенной. Мой долг, как коммандера и ученого, исследовать новые миры не только через телескопы, микроскопы или посредством данных, предоставляемых с других исследовательских кораблей. Мой долг – увидеть все своими глазами – только так мои исследования будут предельно полны, истинны и безошибочны.       – Ясно, – цедит Леонард сквозь зубы и уже собирается оборвать связь, как Спок его останавливает.       – Доктор Маккой, ваш интерес как-то связан с тем, что под конец нашего разговора у капитана открылось носовое кровотечение?       – Нет, – сука! Он с этого должен был начать распинаться перед ним, а не оправдываться!       – Тогда, полагаю, мне стоит напомнить вам, что до начала миссии осталось 5 земных суток, 12 часов и 23 минуты, и до истечения этого времени капитан должен также успеть пройти медицинское освидетельствование…       – Без тебя знаю! – рявкает Маккой и отправляет комм в ближайшую стену. Знает он! Знает все свои обязанности! Знает, почему Кирка подкосило, как травинку и коматозит до сих пор! Единственное, чего Боунс не знает, так это почему гребанный вулканец никак не отреагировал на обрыв связи! Почему всегда достается только Джиму! Почему бьет сильнее всего и доводит до предынфарктного состояния, а Споку хоть бы хны! Не знает, почему друг должен мучиться снова и снова, и снова…