«Увидеть вас»
Жизнь — дерьмо. Это общеизвестный факт. И если ты вдруг об этом забудешь — найдёшь что-то светлое и хорошее, что-то, что позволит тебе забыть, она обязательно напомнит тебе об этом. Развернёт и окунёт в собственное дерьмо за твоей спиной. Казалось бы, уже всему научен, как бродяжка, знающая всю тёмную сторону этого мира, но вопреки всему, всё равно продолжаешь открывать новые горизонты. Растаявший снег на бровях или волосах сползает холодной каплей по коже, попадает в глаз. От следов на тонком слое снега остаются лишь намёки. Ни на какое празднование идти, конечно же, не хочется. Леви оставляет сообщение Нанабе, что не придёт. Выключает телефон и едет в квартиру Кенни. Жизнь возвращается на круги своя. Как будто старая пластинка его жизни снова заела и крутит одно и то же. Скрип двери, прямоугольник света из кухни, выглядывающая из дверного проёма Микаса и сказанное ею тихо: «Заварить тебе чаю?» Совсем привычно покачать в ответ головой, разуться, поставить ботинки на банкетку, повесить на крючок пальто, взвалить сумку обратно на плечо и пройти мимо сестры. — Ты в порядке? С какой целью задан вопрос Леви не понимает. Ему и не хочется понимать. Спрашивает ли его Микаса о причине плохого расположения духа или о его самочувствии после произошедшего с Армином, если она уже об этом знает, — совершенно неважно. Но он останавливается, смотрит недолго в глаза, радужка которых абсолютный близнец его и в тоже время полная противоположность. А потом пожимает плечами и проходит дальше. А дальше всё, как прежде: смена одежды на домашнюю, согревающий душ, под струями которого хочется стоять вечность — лучшее место, чтобы побыть одному. Оглушительный шум воды успокаивает и, кажется, что с потом можно смыть и прошедшие события за день. Душ его определённо расслабляет. Запотевшая поверхность зеркала тонко скрипит под пальцами. В размытом отражении хорошо видно покрасневшую и чуть опухшую переносицу. При нажатии болит. Ушиб. Дня через три начнёт сходить. Слегка сбитым костяшкам понадобится чуть больше времени. Но на самом деле, Леви больше волнует пара лишних щёток в держателе справа от зеркала. Он, не раздумывая, заворачивает их в целлофановый пакет и прячет поглубже в ящики, подальше от взора Кенни. На всякий случай. Грядущий вечер, как и последующая, за ним ночь, обещают быть потрясающими: его ждёт зубрежка материала, доработка нескольких чертежей, вычитка собственных конспектов из-за которых болят глаза. Нахрена писать таким почерком — непонятно. Ведь к мазохистам Аккерман себя никогда не причислял. Дельфин перекочёвывает со стула на стол. В полукруглых чёрных глазах отражается свет от экрана включённого ноутбука. Вообще, Леви не привык оставлять свои вещи в квартире. Да, с собой всё не унесёшь, но самое нужное, как ноутбук или личное, как отксерокопированная фотокарточка, всегда были при нём. Игрушка слишком большая, к сожалению. Такое поведение — последствие неустойчивых отношений с дядей. Не исключено, что в какой-то момент Кенни может нажраться и выставить его за дверь. Леви работает до тех пор, пока его не отрубает за столом. Он оттягивает сон на кровати до последнего, чтобы не думать о том, что несколько часов назад простынь была нагрета чужим теплом. Как оказалось — напрасно. Сменённая наволочка пахнет ополаскивателем. И даже ни одной волосинки не видно.***
Обычно Леви чутко спит. Он просыпается, когда открывается дверь в комнату, но осознанно воспринимает происходящее, только когда матрас прогибается под весом лазутчика. Окончательно и резко он вырывается из сна за секунду до того, как перехватывает протянутую к нему руку. Микаса. Она угадывается по силуэту и выхваченными светом из прихожей нечеткими чертами лица. — Ты проспал. Последние остатки сна уходят, и возвращается трезвое восприятие действительности — Аккерман разжимает ладонь. — Извини. — Я приготовила завтрак. Заглядывающий прямоугольник света на полу исчезает вместе с Микасой. Первая мысль: почему его не разбудил будильник? Леви шарит по кровати руками, лезет под подушку, поднимается, включает свет, ищет уже на столе. Чёрные бусинки-глазки дельфина сверкают, и до Аккермана доходит, что телефон лежит в кармане пальто. Выключенный и забытый. Микаса листает какой-то учебник, неотрывно бегает по строчкам глазами и короткими глотками медленно опустошает чашку с чаем. — Как твои дела в университете? — спрашивает Леви, садясь за стол напротив. Она поднимает взгляд, убирает руку с края страницы. — Пока без проблем. А твои? — Не жалуюсь. И это всё. Всё, что их объединяет. Всё, что есть у них общего, помимо бытовых моментов. Повисшее молчание душит. Микаса не решается вернуться к книге, не иначе как чувствует желание Леви поговорить ещё. О чём поговорить — ключевой вопрос. — Как с Йегером? Микаса приоткрывает рот, мечется глазами по его лицу, но всё же отвечает: — Всё хорошо. Дешёвый клей — паршивый клей. Разговор им не склеить нормально, поэтому Леви переключается на заполонивший кухню изумительный аромат сырников. Они уже успели немного остыть — не жгли пальцы и язык. — Я знаю, он тебе не нравится… — Не мне с ним жизнь строить, Микаса, — говорит Леви, и для выражения серьёзности своих слов, продолжает, уже смотря неотрывно в глаза напротив. — Моё мнение неважно. Микаса прячется за очередным глотком, поэтому Леви возвращается к завтраку, не надеясь на ответ. Страницы учебника так и остаются нетронутыми, в подъезде хлопает соседская дверь, за окном свистит ветер. — Мы семья. Леви замирает на долю секунды, медленно поднимает взгляд. — Мы не так уж и близки, но это не отменяет факт того, что мы всё же семья. Поэтому твоё мнение важно. — Ты счастлива? С ним? — Да, — без запинки и раздумий. — Вот что важно. Микаса растягивает губы в улыбке и глаза у неё предательски светятся. Она притягивает книгу к себе, погружается в чтение с ещё приподнятыми уголками губ. Аккерман снова возвращается к завтраку, лениво просматривает список непрочитанных сообщений в телефоне, прихваченным из кармана пальто ранее. Количество небольшое: ответ от Нанабы, гневный десяток от Ханджи и её же пропущенный и пару по делу с чертежами. Скорого ответа ничего не требует. Время показывает, что пора бы уже одеваться, поэтому Леви отправляет остатки завтрака в холодильник и моет чашки: свою и Микасы; оставляет их на сушилке, вытирает руки. — Может, мы сегодня вместе поедем в университет? Он смотрит на сползающее с крючка полотенце и чувствует, как по рукам забежало приятное стадо мелких мурашек. — Да, это хорошая идея, — отвечает Леви и ловит не успевшее упасть полотенце. Микаса охает за спиной неожиданно, и Аккерман, не успев повернуться, сам едва не валится вслед за вцепившейся в его пальто рукой. Устоять на ногах всё же удаётся. — Осторожно, — говорит Леви. — Держись за меня. Микаса снова улыбается, подхватывает старшего под локоть и ровняется с ним, шагая в одном ритме. Выпавший вечером снег за ночь почти растаял, а вдаривший утром мороз превратил лужи в ледяную скользкую корку, покрывавшую тротуары. В центре уже, наверняка, всё почистили, а сюда пока не добрались. До автобусной остановки оба доходят с целыми конечностями и не отбитыми задницами. Микаса находит в середине два свободных места, сама садится ближе к окну. Леви опускается рядом, проверяет время и прячет руки в карманы, замерзший подбородок в шарф. — Что насчёт Армина? — тихо спрашивает Микаса. Привычно без предисловия, заковырок. Прямота — это у них семейное. — Уже знаешь? — Ханджи звонила вчера, да и твоё настроение… Нетрудно догадаться. Так, ты сдаёшься? — Это вопрос с привкусом надежды или сожаления? Микаса едва слышно цокает языком. — Мне было бы спокойнее, если бы ты присматривал за ним. И если уж на чистоту, он в последнее время такой обескураженный, улыбается часто без причины. И тебя хорошее настроение стало посещать чаще привычного. Вы однозначно положительно влияете друг на друга. — Он сказал: «нет», — отрезает Леви, прерывая поток словоблудия. — Я не могу его заставить. Я не хочу его заставлять. Видно, не судьба, как бы мы оба ни старались. Он успевает поймать тусклый взгляд младшей прежде, чем она перевела его в окно. Свой только и остаётся, что прилепить к поцарапанной спинке сидения напротив. Они расходятся в гардеробе. Микаса желает удачного дня, и говорит, что ждёт к ужину. Леви отвечает, что сегодня успеет только к вечернему чаепитию, а вот завтра обязательно. Она дёргает уголками губ и уходит. А он безнадёжно вглядывается в мелькающие перед ней силуэты студентов. Нанаба дырявит циркулем квадратный белый ластик. Почти новый, чуть стёртый только с одного края. Это ластик Майка. Только он пользуется таким, а нормальные люди предпочитают прямоугольные, вытянутые. Очертания будущего рисунка уже напоминают сердце. Самого Майка нет — свалил с Ханджи за новой папкой с чертёжными листами, пока ещё не началась пара. Вообще, в большинстве случаев ни Нанаба, ни Майк никогда не выставляли свои отношения напоказ, и сразу не скажешь, что они встречаются. Скорее, они были похожи на пожилую пару, прожившую бок о бок уже не один десяток лет. Они вместе ещё с первого курса и Леви даже не может вспомнить, когда и как у них всё закрутилось. В голове только воспоминание, как в первых числах сентября на первом курсе на паре инженерной графики Майк сел рядом и попросил ластик у него с Эрвином, а потом ещё отметил, что никудышным материалом они пользуются. На следующий день он принёс им по одному экземпляру своего и стал просто часто мелькать в поле зрения, пока Эрвин не спросил его мнения о кофейни рядом «Зерно и лист». И там им встретилась Нанаба. Такая же неизменно серьёзная, с подозрительным прищуром бледных глаз и лишь усмехнувшаяся жёстким изгибом губ на комплимент Майка: «Запах этой кофейни лучшее, что я когда-либо мог поймать своим чутким обонянием». Как-то незаметно и она присоединилась к их компании, и так же незаметно пришло осознание того, что между ней и Майком было что-то большее, чем простые приятельские отношения между одногруппниками. Вычерчивание сердца на ластике — дело детское, абсолютно глупое. Но этой парочке с вечными делами, работой, учебой, редкими встречами это наивное действие, которое для привлечения внимания придёт в голову разве что ребенку, подходило как никому лучше. Никому не нравится, когда твои вещи берут без спроса и портят, тем более, если это профессиональные инструменты. Но Леви уверен, что такой здоровяк как Майк, очень трепетно относившийся к материалам, которыми пользуется, почувствовав кончиками пальцев контур незамысловатого рисунка, обязательно улыбнётся. Им сложно, Леви знает. Их родители плохо ладят — не в восторге от такого союза, живут раздельно, редко когда остаётся время друг на друга, но он никогда не видел, чтобы между ними возникали ссоры или присутствовала недосказанность. Душа в душу, так сказать. Завистливое единение, если уж начистоту. Время тянется мучительно долго и это худшее, что может быть, когда ты не в настроении и нестерпимо хочешь выпить чаю и позалипать бездумно куда-нибудь, кроме тестов и чертежей. Получасовой перекус даёт такую возможность. Леви вместе с Эрвином спускается на первый этаж, и заказывают по долгожданному стаканчику чая, а потом находят свободное и безлюдное место для отдыха. Леви падает на полужесткий диван, чудом не разлив чай, опирается лопатками о спинку, выдыхает тяжело. Эрвин опускается напротив, сразу же отдаёт предпочтение учебнику, чем долгожданному отдыху. Иногда создаётся ощущение, что отдых для него, что-то потустороннее и неземное. Аккерман разминает уставшую шею и зависает на вид из окна, на прыгающих с ветки на ветку снегирей, щебечущих во всю глотку так, что даже внутри кампуса их слышно. Небо пасмурное, светло-серое, как пиджак Армина, который тот часто надевает. Хочется спать. — Эй, Эрвин, тебя устраивает такая жизнь? По шуршанию одежды можно догадаться, что на вопрос Смит расправил плечи, поднял голову. — Да. Леви переводит на него взгляд. — Ты не боишься, что то, что мы имеем сейчас, через полгода, год рассеется? По-прежнему ничего уже не будет. Может быть, это наше последнее Рождество, которое мы отпразднуем вместе. У остальных скоро начнётся семейная жизнь, а мы, как два никому ненужных холостяка, будем женаты на работе. Эрвин смотрит на него долгим непроницаемым взглядом, будто он удивлён и даже сам не понял этого. — Мы с отцом всегда будем рады видеть тебя на рождественском ужине. — Тогда нас будет не два никому ненужных холостяка, а уже целых три. — Чего ты хочешь услышать от меня, Леви? У каждого своя цель в жизни и не для всех создание семьи — важная её составляющая. У Леви не было цели услышать чужое мнение, ни изначально, ни в процессе разговора. Просто состояние такое — необходимо почесать языком. Но Эрвин был прав — не все стремятся обзавестись семейным очагом. И он был одним из таких вот немногих. Смит эгоист. Достаточно редкостный, поэтому в его случае можно даже не пытаться найти кого-то. Он просто не сможет поставить чьи-то интересы выше своих. Его ждёт потрясающее будущее — быстрое поднятие по ступенькам карьерной лестницы, хорошая должность, которой он отдаст всего себя и обеспеченная старость. Но пока что у него есть отец. Ему повезло — его ждут, его любят. А у Леви есть Кенни — лучший пример, который показывает наглядно, что бывает с теми, кого дома никто не ждёт. И Аккерман до леденеющих пальцев боится такого же будущего. Он уже чувствует, как нарастающее одиночество кусает за пятки, но в попытках предотвращения терпит лишь крах. Мысли наполнили мозг настолько плотно, что Леви забыл, что они с Эрвином вообще говорили, а когда выполз из этой невесёлой трясины в собственной голове, чай остыл, и время перерыва подошло к концу. Армин делает вид, что не чувствует прямого взгляда на себе. Почти удачно, до тех пор, пока не расстёгивает верхние пуговицы рубашки. Нервничает. Он убирает волосы за уши и продолжает крепить гирлянду вдоль толщинки теперь уже книжных полок, а не перегородок. Рукав рубашки по поднятой вверх руке задирается, открывая обтянутые кожей тощие кости правой руки, выпирающий шиловидный отросток. Когда он наклоняется за пластмассовым прозрачным держателем и из-под ворота рубашки выглядывают ключицы, Леви не может не подумать о том, что такие тонкие кости можно запросто перегрызть зубами. Он проводит кончиком языка по верхнему ряду зубов и сглатывает, пытаясь успокоиться. Расписание Армина выучено почти наизусть, загруженность у него внушительная — первый курс как-никак, и этот засранец, конечно же, не взял ни одного выходного. Леви проверил. Он чувствует бессилие. Стискивает зубы до боли в челюсти и ломает грифель карандаша, не рассчитав силы. — Ой, ой, Моблит, дай быстрее салфетку. У Леви заторможенная реакция на происходящее. Он не сразу осознаёт, что Ханджи держит сложенные ладони под его подбородком. — Ох, ты же сейчас испачкаешь весь стол слюнями. Сбитый с толку, оторванный от работы Моблит, так же как и Аккерман, растерялся и действительно протянул салфетку. — Ты совсем уже поехала? — рычит Леви и сбивает её руки в сторону. В ответ Ханджи заливается смехом. Моблит больной, самый настоящий. И его терпение отнюдь не вызывает восхищение. Недоумение, может быть, даже сочувствие — да. — Ты похож на собаку, очень злую собаку. Того и гляди останутся от нашего мальчика только кости. А нет, и костей не останется, — Ханджи кривит губы, мгновенно подавив смех. — Это от тебя сейчас только очки и останутся. Зое улыбается широко и пересаживается на всякий случай к Моблиту, подальше от Леви. Застывший, прислушивающийся к их разговору, Армин отмирает, опускает голову и продолжает распутывать гирлянду. Слова для Ханджи малозначительны и, конечно же, её не напугают, поэтому она обхватывает запястье Леви чуть пониже ремешка часов, мажет по циферблату взглядом и тут же отпускает прежде, чем Аккерман ткнёт её карандашом по руке. — Кажется, мне пора, — Зое всё так же весело хихикает и целует показательно, будто дразняще, ошалевшего Моблита. — Увидимся позже, — говорит противным сладким голосом, от которого Леви коробит. — Пока, бульдожка. Аккерман провожает её недовольным раздражённым взглядом. — Извини. Покрасневший Моблит пытается улыбнуться, и, поймав недоумение в глазах напротив, добавляет: — Не так уж и приятно наблюдать за чужими… Ну ты понял. Да, пожалуй, это было неприятно. В отличие от Майка с Нанабой Ханджи любитель понежничать на публике. Конечно же, это не считается чем-то запрещённым, хотя иногда это и переходило границы. Винить Ханджи — кощунство. Вот такая она — открытая и ослепительно яркая, требующая внимания к себе и дарящая его сверх меры другим. Брошенная ещё младенцем, никому ненужная воспитанница пригородного детского дома — она сохранила свою детскую жадность к знаниям, интерес ко всему вокруг, открытость для чужих душ. Пожалуй, это то, что заставляет ею восхищаться. Это то, что объединяет её с Армином. Безусловно, тот в разы скромнее и сдержаннее, но стоит ему рыб показать — не заткнётся. Не удержит своёго внутреннего ребёнка. Но и у таких, как эти двое есть и обратная сторона. Нотки чудовищного прагматизма и никогда ничем не заслоненное представление реальности без приукрас. Совершенно прямое принятие действительности. Это так кажется, что они верящие всем и во всех вокруг, а внутри они могут проанализировать всё так холоднокровно, что малознакомый человек ужаснётся. Такое поведение — не прикрытие и не попытка сбежать от реальности. Просто у них не отнять этого внутреннего светила. Если для такого, как Леви идеально подходил светлый и тихий Армин, то для простого и отчаявшегося в своё время Моблита, Ханджи была как раз тем, что ему было нужно — поддержкой и верой. Не желающий поступать на экономический факультет в Роттердаме, Моблит приехал сюда без родительского благословения и гроша в кармане. Художественный талант он решил оставить только как хобби, сдал вступительные вместе с ними, чтобы проверить свои возможности. Он был одним из лучших абитуриентов потока, попал на бюджет, но без жилья и денег поступать было бессмысленно. Именно тогда в его жизнь ворвалась Ханджи. Пролила кофе на брюки проходившего мимо Леви, заметив, как Моблит зарисовывал мрачный пейзаж за окном, пока оставшиеся студенты ждали утверждённого списка зачисленных, и попросила свой портрет. Это она предложила ему переехать к ней в общежитие, взяв за плату пару небольших рисунков. Это она поверила в него и дала шанс на ту жизнь, о которой он мечтал. Уже после присоединения к их компании Нанабы, Моблит получил от неё заказ на портрет своей матери. Вот так и он вошёл в их небольшой круг общения, а Ханджи уже была в комплекте. Влюблённость Бернера в соседку по жилью не мог заметить только самый слепой и тупой, ну или тот, кому глубоко плевать на очевидные факты и тому, кто не привык лезть в чужие отношения. Леви было бы плевать, даже если бы Майк вступил в брак с самим профессором Дариусом Закклаем. Но его пронзило случайное озарение, когда он заметил испуганного его появлением Моблита, в спешке собирающего свои рисунки после перерыва в библиотеке. Несколько листков из-за его неуклюжести выскользнули из стопки и разлетелись по полу, и Аккерман помог их собрать в кучу. Увиденное дало свои результаты. Там было не меньше десятка портретов их очкастой подруги. Это были особенные скетчи. Да, именно особенные. Не каждый видел Ханджи такой домашней и непривычно очаровательной, своей умиротворённостью. Сидящая с обнажёнными плечами, на которых лишь тонкими линиями изгибались бретельки майки, или заснувшая за столом с открытым ртом, или вытянувшая свои длинные ноги на подоконнике, смотрящая в окно — такая Ханджи была чужой и незнакомой. Моблит сразу же растерял свой приличный и разумный образ в голове Аккермана. И в то же время это стало откровенным открытием. В любом, даже самом чёрством и чудном, кто-то да найдёт что-то такое несвойственное и трогательное, как Армин нашёл в его росте своеобразную изюминку, хоть и касающуюся только его. Пока Леви отвлекается на чай, Моблит забирает его сломанный карандаш, точит канцелярским ножом вслед за своим, сбрасывая опилки на ту самую салфетку, вытянутую по просьбе Ханджи. И только сейчас Аккерман, мазнув взглядом по открытой странице скетчбука, увидел знакомые черты в изображении. — О, кстати, — Бернер забывает про карандаш, вырывает лист, быстро, но с присущей ему аккуратностью к своим трудам. — Ты не хочешь его оставить себе? Когда рисунок меняет положение, оказываясь под правильным углом и значительно ближе, Леви узнает в тонких скоплениях карандашных линий Армина. Сразу понятно, что это просто быстрый скетч на листе чуть меньше стандартного А4 с достаточно грубой штриховкой теней под подбородком и под пальцами, держащими заварник. — Армин пару дней назад забрал твой. В понедельник. Вечером. Едва ли вырвавшаяся информация, было нацелена на толчок, чтобы Леви рисунок забрал без колебаний. Было ли это желанием выразить участие и поддержку — неизвестно. Но это однозначно подарило уверенность или какой-то неяркий проблеск надежды. Возможно, Микаса было права — сдаваться ещё рано. Но и спешить не стоит, Армину тоже нужно дать шанс на первый шаг.***
— Ещё бы чуть-чуть и я успела бы. Я не ждала тебя так быстро. Микаса встречает его на пороге, забирает пакет с эмблемой продуктового на боку. Леви отдаёт — не тяжёлый. — Наоборот, нужно было быстрее приехать. Вместе бы ужин приготовили. — У нас ещё целые каникулы впереди, успеем. Аккерман дёргает уголком губ, следя за скрывающейся в кухне сестрой краем глаза. Это верно. Торчать всё свободное время в «Зерно и лист» не входило в его планы. Переодевшись, Леви выгружает ноутбук на стол, вынимает рисунок Моблита, спрятанный между клавиатурой и экраном, проглаживает медленно зачем-то края, долго гипнотизирует взглядом и прячет уже в папку к фотографии, а потом уже возвращает в сумку. Ужин сегодня один из лучших в его жизни, почти как в воскресенье. Горячий и вкусный. После они в умиротворённой тишине пьют чай, перебрасываются ленивыми обыденными фразами о делах и планах на ближайшие дни. Завтра последний день сессии, дел выше крыши, оба до последнего оттягивают их, но разбрестись по комнатам всё же приходится. В семь шестнадцать хлопает дверь. По шагам Леви узнаёт Кенни. Тот чем-то гремит у себя в комнате, потом вроде принимает душ, опять топочет у себя за стенкой и наконец, уходит, повторно хлопнув входной дверью. Внеурочное ночное дежурство, догадывается Леви. Он откидывается на спинку стула, прикрывает глаза, расслабляет уставшие плечи. Думает: ещё немного. Эта сессия была самой сложной в его жизни. Эта неделя была самой сложной в его жизни. Мало того, что и своей работы дохрена и больше, так ещё и заказов в этот период как всегда больше раза в четыре. А не брать их грех. Леви хочет накопить на хороший подарок для Микасы. Это худшее и вместе с тем лучшее полугодие в его жизни. Экран ноутбука потухает. Даёт знак, что отдых пора бы заканчивать. Настольная лампа рассеивает тьму вместо него. Звонок бьёт по ушам, заставляет нахмуриться — кого принесло в такое время? На циферблате наручных часов двадцать минут девятого. У Микасы тишина — не слышит? Может, Кенни забыл ключи? Он включает по пути только свет на кухне, чтобы меньше мучить и без того уставшие глаза. В дверной глазок он никогда не смотрит, для этого нужно встать на цыпочки, поэтому открывает без попыток. Армин отшатывается подальше, чтобы не зашибло дверью, поднимает глаза. Сглатывает, кажется, и снова опускает. Леви от неожиданности замирает, смеряет его тощую фигуру взглядом, цепляется за бумажный свёрток в его руках и только потом упирается плечом о дверную коробку. — Зачем пришёл? Выходит устало, неохотно, и Армин уже смотрит более уверенно на него. — Увидеть вас. Леви прищуривает глаза, складывает руки на груди. — И всё? — И услышать вас. Он переминается с ноги на ногу, шмыгает покрасневшим носом. — Есть будешь? — Буду. Леви раскрывает дверь пошире и уходит в кухню не дожидаясь младшего, зажигает конфорку под чайником, разогревает оставшийся ужин. Армин входит бесшумно, ставит принесённый с собой свёрток на стол, садится рядом. Ждёт молча, опустив глаза и послушно принимается за еду, как только Леви ставит перед ним тарелку. — Кофе будешь? — спрашивает старший, вытягивая чашки из шкафчика. Армин отвечает не сразу, сначала сглатывает, то, что запихнул в рот через силу. — А чай можно? — тихо, неуверенно. А потом добавляет ещё тише, будто Леви пропустит это мимо ушей: — Только сахара побольше, пожалуйста. Когда чай был готов, Армин успел справиться с большей частью ужина. Леви устраивается к нему боком, уперевшись поясницей о спинку стула, плотно прижатой к столешнице. Пялится в темноту окна, делая глоток и обжигает язык. Цокает недовольно, вслед за, кажущимися ужасно громкими ударами вилкой о тарелку. — Что ты притащил с собой? — Подарок. В знак примирения. — Если ты рассчитываешь, что я извинюсь за случившееся, то зря. Я понимаю и принимаю твою позицию, считаю её верной, но и ты мою пойми. — Я признаю, что погорячился. И я также понимаю и принимаю твою позицию, но… Скрип стула заставляет Леви скосить взгляд в сторону, а замеченное движение выпрямившегося Армина, повернуть голову полностью. Он пристально следит за приближением младшего и старается не дёрнуться, когда ещё не до конца согревшиеся комнатным теплом пальцы, скользят лёгкой щекоткой по коже носа. — Меньше всего я хочу, чтобы что-то навредило тебе, — шепотом, который сохраняет удивительный баланс с тишиной. Армин берёт осторожно его за руку, подносит сбитые костяшки к губам и Леви не может не втянуть с шумом воздух через приоткрытый рот. Младший опаляет его кожу дыханием, целует невесомо места над повреждённой областью, вызывая непривычные острые ощущения, скатывающиеся иголочками вдоль позвонков до самого копчика. — Пожалуйста, давай больше не будем впадать в крайности. И прежде, чем действовать, будем обговаривать, то, что нас обоих касается. Мы оба правы, мы оба виноваты. Я не хочу, чтобы недосказанность, недопонимание и мелкие ошибки, заставляли нас расходиться в разные стороны. Мы же так долго шли к этому, так много пережили. Да, мы столкнёмся с проблемами ещё не раз, но что как не трудности закаляют. За прошедшие дни я всё для себя решил. Конечно же, не исключено, что завтра и моё, и твоё мнение может измениться, но давай жить сегодняшним днём и уверенно противостоять проблемам впереди. Леви ставит чашку куда-то за спину, наверное, разливает чай своей спешкой и неаккуратностью, и освободившейся рукой притягивает к себе за голову младшего. Армин устраивается щекой на плече, сжимает в пальцах его домашнюю рубашку на боках. — А я для себя всё уже давно решил, тормоз. Армин приглушенно смеётся, вжимается сильнее своими выпирающими рёбрами в его. — Хорошо. И напряжение, преследуемое несколько последних дней, спадает, когда Леви пальцами одной руки зарывается в волосы, а второй поглаживает спину между лопаток. Но вот усталость увеличивается не меньше, чем в три раза. Работать теперь не хочется вообще. — Я знаю, что у тебя ещё много недоделанного. Я могу помочь? — спрашивает Армин. — А у тебя незаконченных дел нет? — Нет, я уже всё сделал. И мне многие предметы автоматом закрыли. Поэтому у меня и завтра свободного времени будет больше. — Ты на что-то намекаешь? Армин скользит ладонью по его боку, кажется, хочет убрать руки, но в последний момент передумывает и просто отстраняется, встречаясь глазами. — Можно остаться? Леви щурится, склоняется задумчиво голову набок. — Кенни, скорее всего, свалил на дежурство, поэтому можно. Но частить с этим не надо, не будем искушать судьбу. Армин морщит нос, тянет разочарованно: «Да уж», а потом косит взглядом в сторону и осторожно спрашивает: — А можно не доедать? Всё очень вкусно, но я ужинал с дедушкой. Правда. Но чай допью. Леви чувствует, как Армин тянется за чашкой. — Вы разлили немного, — следует тихое замечание. Под его расслабленным взглядом младший делает короткий глоток и незамедлительно корчится. — Какая же гадость. Леви не может сдержать смешок.***
Вопреки ожиданиям, гирлянда не раздражала глаза. — Голубая. Как символично. Армин закрепляет последнюю кнопку, беспощадно дырявя обои над кроватью, бросает осуждающий взгляд через плечо. — Какая у меня была, такую и принёс. И, кажется, ты был очень занят. Леви хмыкает и поворачивается к ноутбуку, но смотрит на белые лепестки фиалки в горшке рядом. С языком цветов он не знаком и значение белой фиалки ему не известно. Он может только предположить, что это, наверняка, подарок с какими-нибудь чистыми и светлыми намерениями. Нужно будет позже обязательно загуглить. — Ты опытный цветовод, как давно ты этим занимаешься? Армин садится рядом на принесённый из кухни стул, вытягивает руку и проводит пальцем невидимую линию по краю поддона. — Мама в студенчестве подрабатывала флористом — любила цветы, поэтому и дома разводила. Пришлось продолжить её дело, но мне это и самому нравится. Ухаживать за чем-то живым и помогать маленьким росткам. Леви кивает задумчиво, встречается с ним взглядом. Армин улыбается в ответ и упирается локтями о стол. — Так я могу что-нибудь сделать для вас? — Перестать мне выкать для начала. Армин смешно морщит нос, лепечет смущенно: — Я пытаюсь. Дайте мне привыкнуть. — Плохо пытаешься, — он вздыхает лениво, запускает пятерню в светлые волосы. — Ложись спать, а то у тебя под глазами скоро можно и книги носить. — Не хочу без тебя, — грустно тянет Армин, укладываясь головой на сложенные перед собой руки. Леви ерошит ему волосы и достаёт из шкафа одежду для сна, бросает её, попадая точно на голову. — Вали в душ. Арлерт высвобождается из-под развалившейся аккуратно сложенной ранее стопки и косится на старшего притворно-обиженным взглядом. — Я ушёл с работы почти сразу после вас. Поэтому, поужинал, сходил в душ и приехал к вам. Аккерман садится обратно, дёргает мышь — экран ноутбука загорается, приветствуя незаконченный работой. А Армин ещё некоторое время молча наблюдает за его работой, комкая в пальцах выданную одежду, а потом поднимается медленно, будто боясь отвлечь своим движением или уповая на глубокую погружённость в работу Леви, хочет остаться незаметным. Аккерман косится на рассеиватель света настольной лампы, видит в отражении яркие точки горящей гирлянды и смутный, немного искажённый силуэт Армина, который садится на кровать, разворачивает аккуратно одежду и снимает свитер. Леви возвращает глаза обратно к экрану. Это уже совсем по-детски. Он разжимает челюсть незаметно, когда стиснутую, расслабляет ладонь, которая точно также не понятно в какой момент сжала мышь до побеления пальцев. Признать свои действия неправильными и глупыми — не так уж и сложно, но остановить их непросто. Глаза сами поднимаются, пристально наблюдают, как облачённый уже в его футболку Армин расстёгивает ширинку, стаскивает штаны, обнажая свои тощие бледные ноги. Боксеры на его костлявых бёдрах далеки от светлых оттенков. В отражении непонятно, но возможно, что это чёрный, тёмно-синий или грязно-серый. Это открытие разочаровывает и заставляет вернуться к работе. Он отбивает на клавиатуре новое предложение, поглядывает изредка на притихшего Армина краем глаза и почти забывает о нём, пока не улавливает движение. Шагов не слышно, младший однозначно крадётся. Получается отлично, Леви бы не услышал, не будь у него вытянутого отражения комнаты перед глазами. Он замирает в ожидании, прекращая череду глухого постукивания по клавиатуре. Арлерт в свой черёд тоже останавливается, поняв, что его засекли. Но эта заминка длится пару секунд, и он снова бесшумно приближается. Кладёт руки ему на плечи. Сначала невесомо, а потом медленно сжимает до боли основание шеи. Чужие пальцы скользят по ткани рубашки, и Леви опускает голову, прикрывает глаза, наслаждаясь этой приятной болью в мышцах. От такого рода помощи грех отказаться. Армин мнёт его плечи, давит большими пальцами шею, слегка царапает кожу за ушами и запускает холодные пальцы под воротник. Совсем ненадолго, словно пространства там мало и в подтверждении скользит к верхней пуговице. Леви видит, как его руки мелко дрожат, когда он пытается расстегнуть эту злосчастную пуговицу и сам тянется, чтобы помочь. — Руки уберите, — шёпотом в этой густой тишине. Неуверенно. — Я сказал, убери. — И сам отводит его руки. Аккерман непроизвольно дёргает губами в попытке усмехнуться, а потом сжимает крепко зубы, когда Армин справившись с тремя пуговицами, оглаживает кожу на его груди. Ткань рубашки расходится в стороны, оголяя покрытые гусиной кожей плечи, и руки, эти по-мужски крепкие руки с сильной хваткой, всё скользят, всё мнут и приносят крышесносящее удовольствие. Леви зажмуривает глаза до цветных кругов, одной ладонью сжимает край стола, второй сгребает разглаженные штаны в складки. Он пытается держать себя в руках. Пытается удержать руки, чтобы не сделать что-то. Что непонятно, потому что в голове нет связных мыслей. Его кроет. И это даже смешно, потому что ему почти двадцать пять, а восемнадцатилетний мальчишка просто делает ему массаж. Чем дольше это продолжается, тем меньше Леви уверен, что сможет полностью отдать Армину бразды правления происходящего. Главное не спугнуть, главное не спугнуть, крутится в голове. Он не до конца оценивает риски, но всё же осмеливается удержать одну из этих шаловливых, уже не трясущихся ладоней. Мажет губами по запястью, прежде чем потянуть вперед в попытке развернуть Армина к себе. Поднимается на ноги, добиваясь успеха. Стул скрипит, отъезжает назад. Армин не возражает, послушно прижимается к столу и отвечает на поцелуй с готовностью, без ужимок. Прижимается лбом, сжимает лицо в ладонях. Он тоже скучал. Ему тоже было плохо. Слов не нужно, Армин рассказывает это требовательным поцелуем. Леви тоже это говорит. А ещё стискивает бока, не зная куда лучше прижать, к себе или к столу, требуя услышать, чтобы больше и шагу в сторону не делал, даже не думал о побеге. Я же здесь. Я всё услышу. Говори прямо, что не устраивает, что тревожит. Только не молчи, не убегай. И он не бежит, даже даёт попытку усадить себя на стол. Только потом, шепчет быстро в губы: «Ноутбук, ноутбук». Леви почти рычит от досады, подхватывает младшего под бедро, только под одно — он не заставляет, и отходит на полшага назад. Но Армин пользуется правом выбора, скачет по-дурацки на одной ноге, пока Леви пятится назад. Они вместе падают на кровать. Армин упирается коленками в матрас, придерживает руками Аккермана за плечи, чтобы он не впечатался затылком о стенку. Леви в ответ обхватывает его за бедра, заставляя встать на колени, чтобы живот оказался у него перед лицом. Армин не сжимается, не отстраняется, наоборот — доверчиво зарывается в его волосы, трогает бритый затылок, уже прилично заросший. И Леви прижимается сильнее, чувствуя подбородком резинку штанов, поднимает глаза. Брови у Армина изломлены, лицо красное, дыхание частое. Кончики немного растрёпанных волос подсвечиваются светом настольной лампы за спиной. Он сейчас такой открытый, расслабленный. Потому Леви думает, что ничего страшного не будет, если он позволит себе немного больше. Он скользит ладонями по ногам и забирается медленно под футболку, давая младшему шанс для отказа, если ему не понравится. Но Армин лишь крепче сжимает коленями его бёдра, дышит глубже сквозь стиснутые зубы. И Леви без сомнений задирает футболку, открывая впалый живот с сокращающимися мышцами пресса, и невольно сглатывает, уперевшись чуть ли не носом в редкие светлые волоски, уходящие под пояс штанов. Кожа светлая, пахнет привычным морским запахом, чистая, без гематом, как в прошлый раз. Леви проводит по обнаженному телу ладонью, вспоминая, где были эти отвратительные пятна и закрепляет свои исследования поцелуем, обещая этим самым себе, обещая Армину, что подобного больше не допустит. Он начинает от края задранной вверх футболки, оставляя мокрую дорожку поцелуев сначала на одном ребре, потом на втором. Армин реагирует громким вздохом, прячет лицо в собственном плече. Леви замирает, всматриваясь в его лицо снизу вверх, и к своему удивлению чувствует одобрительные поглаживания за ухом и вдоль позвонков, от самой шеи по всей длине спины. Аккерман хочется почувствовать дальше, Армину хочется добраться до самой поясницы, но он не достаёт, и Леви в разочаровании, кусает его за ребро, вызывая шипение сверху. За попытку оттянуть его за волосы, он оттягивает зубами кожу, но почти сразу отступает и дарит сожалеющий поцелуй в пострадавшее место. Армин что-то пыхтит и в ответ выгибается навстречу его губам, раскрываясь ещё больше, хотя, кажется, куда уж больше. Юноша перед ним, с непоколебимой волей, сильным и смелым сердцем, тает в руках. Его стальной несгибаемый стержень гнётся. И это именно то, что вконец сносит крышу. Обычно это чувство называют завоеванием, как будто крепость взял под свой контроль. Но это совершенно не то сравнение. Скорее это чувство овладения очень сложным умением, требующим бесконечного терпения и неугасаемого азарта. Были на боках синяки, Леви точно не помнит, но, но всякий случай не оставляет и их без внимания. На очереди идут так соблазнительно выступающие тазовые кости и последней впадинка под пупком, заросшая светлым пухом вместо жёстких, какие у самого Леви, волос. — Какого хрена так долго, Армин? — хочется, чтобы получилось зло, а в итоге выходит обессиленно, как лепет уставшего ребёнка. Он прижимается щекой к мелко дрожащему животу, скользит руками по спине и футболка, уже ничем не придерживаемая, падает вниз, закрывая пол головы. — Я тебя ждал, — так же обессилено шепчет Армин. — Надеялся, что ты, как всегда придёшь первым, а тебя всё не было и не было. Ты же сказал, что не отпустишь, так почему дал уйти? Леви не отвечает. Прижимает только к себе сильнее. Разве объяснения нужны? — Я так хотел с тобой поговорить, а сам отсиживался как трус, надеясь только на тебя. Спасибо, что дал мне шанс на первый шаг.