...из самого синего льда

— Ты проиграл, — Хирше неприятно усмехается, и Кристоф подавляет желание устало закатить глаза. С этим типом, Паулем, лучше вообще никаких эмоций не показывать, иначе все обернется против тебя сторицей. Невысокий, но ладно скроенный, улыбчивый и веселый — он бесит Кристофа каждой своей морщинкой, каждой щепотью голоса и каждым шрамом на красивых руках. Смотря на эти руки, можно подумать, что Пауль чей-то бастард — слишком длинные пальцы и красивые, точеные запястья для выходца из простого народа. Наверняка так и есть, но сколько Кристоф не морщит лоб, припоминания списки знатных семей и их фамильные портреты, сколько не всматривается в кругловатое лицо этого человека — никак не может уловить ничего знакомого. К тому же Пауль скрывает, откуда он родом, из чьих владений, а это, между прочим, может значительно упростить узнавание. Наверно, Пауль тоже это понимает — и потому ловко уводит беседу в сторону каждый раз, как разговор заходит о его семье. — Даже не пытайся увильнуть. Я все вижу на твоем милом личике — ты уже выдумываешь причину, чтобы ничего не делать, — Пауль наигранно грозит ему пальцем, вызывая очередной приступ стойкой зубной боли. Требование безумно унизительное, и у Кристофа, и правда, ну никак не получится избежать его выполнения, как бы он не старался. Парни заинтересованно, выжидательно ухмыляются, Пауль следит за ним, как коршун: непонятного оттенка, кажущиеся иногда бездонными черными провалами глаза не отрываются от лица Кристофа ни на мгновение. Высматривают очередные слабости и изъяны, чтобы после давить в эти раны и добиваться своего. Кристоф фыркает и, с громким стуком отставив кружку, выжидательно складывает руки на груди, всем своим видом показывая, что он готов на что угодно. Лучше и правда отмучиться как можно скорее, чем тянуть быка за яйца. И если Пауль думает, что Кристоф будет ныть и отпираться — он ошибается, и макнуть его хитрой, пронырливой, куньей мордочкой в дерьмо будет приятно и несомненно полезно. — Ай молодец, девочка! Игральный долг священен, да простит Господь мою душу! Пауль задорно хлопает в ладоши, пока его подвижные глаза быстро ощупывают темное, задымленное помещение. Наконец, обнаружив нужное, он свистит залихватски, машет рукой, и к их столику подходит пышная, рябая девица. Теребит смущённо юбки, отказываясь смотреть прямо на толпу мужиков, и все смеются, пока бедняжка, заикаясь и забывая слова, пытается спросить, чего многоуважаемая крепостная стража ещё изволит. — Не робей, милая, мы не кусаемся, и пива больше не хотим, — Пауль подмигивает, заставляя девушку покраснеть ещё сильнее. Рядом с собой Кристоф слышит сальный комментарий и едва заметно морщится. Он уже догадывается, зачем Пауль позвал эту дуреху, и ему становится ее жалко. За срамные замечания, за взгляды и шуточки, которыми ее одаривают эти мужланы. — Ты лучше разденься, а? Девушка смущается пуще прежнего, а на ее мягких щеках расцветают алые, уродливые пятна, и больше она не может сказать вообще ничего — только издает отрывистые, лишенные смысла звуки. Пауль смеётся, и Кристоф, не удержав лицо и самого себя под контролем, встаёт из-за стола, берет девушку за руку и, игнорируя свист, ведёт наверх, к пустым комнатам. Толкает дверь в одну из них, осматривается — пусто и пыльно, а в углах висит паутина. Девушка — совсем уже пунцовая от смущения и страха, стоит посреди комнаты, нерешительно мнется и опасается даже открыть рот. Она интуитивно догадывается, что от женщины может понадобиться солдату, потому опасается поднять взгляд от темных досок пола и только прислушивается к тихому бряцанию металла, ожидая указаний. — Я оставлю тебе свою тунику и штаны, а ты взамен мне — свое платье. Посидишь здесь, подождешь меня, пока все это безумие не закончится. Я выйду, так что не робей и переодевайся поскорее. Пока Кристоф говорит, пальцы споро снимают ремень с топором и кинжалом, пояс, короткие сапоги. На кровать, укрытой слоем соломы, летят льняные штаны с рубахой и несколько метательных ножей в ножнах, которые Кристоф постоянно носит с собой. Он слышит за спиной тяжелое, испуганное дыхание — наверно, никто вот так запросто, специально для нее, и не раздевался перед этой девушкой, а еще Кристоф прекрасно знает, что хорош собой, и что посмотреть есть на что. Он старается фыркнуть как можно тише, чтобы эта несчастная не умерла от стыда окончательно. С раздеванием покончено, и по коже гуляет прохладный воздух, а голые ступни липнут к дощатому полу. Кристоф поворачивает голову к девушке, и та быстро прячет широко распахнутые, полные неподдельного любопытства глаза, и он все же не удерживается от смешка, а затем предельно серьезным тоном произносит: — Не смей трогать оружие. И поживее тут. Девушка испуганно кивает своим ногам, а Кристоф только надеется, что никто не пройдет по коридору, пока он в исподнем будет мерзнуть под закопченным потолком. Благо, девица, очевидно, приходит в себя в отсутствии смущающего разум мужчины, поэтому уже совсем скоро сует Кристофу в руку свое платье, неловко одергивая тунику, что никак не может скрыть ее полных, больших грудей. — Благодарю, — он улыбается и, преодолевая внутреннюю дрожь неприятия, собирается уже уйти переодеваться, но останавливается, застигнутый врасплох тихим голосом. — Господин… А зачем… Девушка испуганно умолкает, наткнувшись на его взгляд, понимает, что сболтнула лишнего, и тупит глаза. — Не твоего ума дело. Но… Я буду рад, если ты поможешь мне с этим, — Кристоф трясет платьем и приветливо улыбается в попытке смягчить резкий ответ. Девушка покорно кивает. Через какое-то время Кристоф рассматривает широкий подол и нервно дергает плечами, которым все равно тесно. Руки увязли в узких рукавах, и ноги путаются в плотной ткани, но несколько быстрых, танцующих шагов по комнате помогают ему приноровиться и больше не ощущать скованности. Кристофу хочется разорвать плотный ворот и дать немного свободы дыханию, но девушка наверняка не обрадуется порче своей одежды, и он решает оставить все как есть. Оборачивается к своей помощнице, смотрит на ее красивые, рыжеватые волосы, заплетенные в косы и перевитые лентами, и на губах сама собой расцветает бесшабашная улыбка. — Сиди здесь и жди, когда я вернусь. Все будет… Довольно быстро. Просто утру нос одному ублюдку, — Кристоф хмыкает. Мысли уже заняты предвкушением и каким-то охотничьим азартом. Он будто пес, почуявший подранка. В груди предвкушение чужой крови и боли, радость от того, что клыки вскоре сомкнутся на теплой шее, восторг от быстрого бега и силы, кипящей внутри тела. Девушка — Маргарет — только молча кивает. Господин дал ей несколько медных монеток, и этого хватит, чтобы она смиренно прождала столько, сколько понадобится, сохранив в целостности и сохранности его одежду. Оружие он ей, все же, не доверил. Маргарет этому рада: она даже смотреть боится на тяжелые, полированные клинки и кожаные ножны, не говоря уже о том, чтобы охранять столь дорогие вещи. А еще она почти не смотрит на то, как легко и изящно двигается этот странный, но привлекательный парень. Не смотрит на ленты в непокрытых, заплетенных темных, таких красивых волосах, на то, как неуловимо изменились его движения. Теперь они плавнее и мягче, и заподозрить, что что-то не так, можно далеко не сразу — выдает только отсутствие грудей да резковатый очерк подбородка. Молодое, еще лишенное усов и бороды лицо, высокие, острые скулы и глубокие, голубые глаза: Кристоф — кажется, так его звали друзья — удивительно хорош собой, и Маргарет чувствует укол зависти и грусти. Даже мужчина в ее платье выглядит симпатичнее, чем она сама. Но Маргарет только вздыхает и серьезно кивает головой. Кристоф добр к ней и учтив, будто она не обычная крестьянка, а знатная, благородная дама, а это приятно, да и благодарной за доброту она быть умеет. Пауль долго, с недоверием и даже каким-то странным восторгом смотрит на него, когда Кристоф спускается обратно на первый этаж и сует ему под нос свое оружие. Молча берет в руки ножны с топором и ножом, и ни единого слова не слетает с его болтливых, больно жалящих шутками губ. Для Пауля это — нечто новое, и Кристоф, гордо вздернув подбородок, позволяет себе слабую, самодовольную улыбку. Он наслаждается этим молчанием, этим почти благоговейным, святым трепетом, который, кажется, опустился не только на круг друзей, но и на весь трактир. Даже огонь в очаге трещит теперь как-то стыдливо, приглушенно, когда он, купаясь в чужих взглядах, плывет среди столов к группе бродячих менестрелей и склоняется к ним, обсуждая свою задумку. Те, привлеченные запахом заработка, быстро приходят в себя, кивают и улыбаются, а Кристоф, взяв в руки бубен, выходит на середину помещения и замирает, собираясь с силами. Нужно просто сыграть. Притвориться тем, кого все хотят видеть, покончить со спором и молчанием одним махом, вырвавшись в победители, и Кристоф трясет головой, скрывая пылающие скулы тёмным кудрями. Звенит в затхлом воздухе первый, острый звук бубна, кто-то залихватски, одобрительно свистит, а потом задорная, быстрая мелодия дудок и барабана затапливает комнату, и Кристоф, ослепительно улыбнувшись, делает плавный шаг. Вскидывает руку, звенит колокольчиками, снова шаг и разворот — резкий, выверенный, так, чтобы в воздухе подлетели волосы, мазнули по лицу и снова скрыли его от взглядов. Кристофа учили танцам, и тело двигается легко и плавно. Это будто тренировочный бой: сложный, но давным давно просчитанный, и его исход известен заранее. В таком бое нет победителей или проигравших, роли давно распределены и цель — только получение опыта и оттачивание навыков, но Кристоф все равно ощущает себя на вершине, когда раз за разом притопывает и прихлопывает, когда посетители начинают смеяться и вторить ему, подпевать и подтанцовывать, а собратья по оружию громыхают своими кружками и громогласно, довольно хохочут, помогая менестрелям держать ритм. Задорная мелодия разухабистым звоном и воем заполняет каждый темный угол, шуршат и взметаются юбки, рукава, и Кристоф улыбается, когда в очередной раз поворачивается, изогнувшись всем телом, когда ударяет ладонью по бубну — и видит, что танцует он уже не один. Народ подхватывает его веселье, следует за ним и радуется, дрожит тусклый свет свечей на стенах от топота множества пар ног, а жар и музыка ведут его в своей дьявольской круговерти. Комната кружится перед глазами, из сумрака выплывает то одно улыбающееся лицо, то другое, чужие руки опускаются ему на талию и соскальзывают — никто не может поймать юркий, стройный стан, удержать тонкое тело, и в ушах звенит. Вокруг запахи овощей и пригоревшей каши, кислого пива и свежего, хрустящего хлеба, потных тел и растопленного сала. Вокруг топают и шаркают ноги, звенит оружие — кто-то из братьев тоже танцует, но Кристоф не видит и не слышит ничего. Музыка захватила его, подмяла волной и понесла куда-то, и он только хохочет и трясет головой, улыбается так, что болят щеки, и все танцует, танцует, кружится и взмахивает руками. Кто-то цепляет его за локоть, и Кристоф покорно скачет по кругу, цепляя из толпы взгляд чьих-то серьезных серых глаз. Ему жарко и душно, по виску стекает капля пота и щеки горят — то ли от танца, то ли от смущения, которое все равно бушует где-то внутри, задвинутое в самый дальний угол и прикрытое еловыми ветвями. «Да, девочка, давай!» будто сквозь толщу воды он слышит голос Пауля, его злой, довольный гогот, разговоры и одобрительные выкрики, а затем дудки с барабаном обрываются скорбным воем, скрежещут металлическим клыком по доспеху, и всё резко умолкает. Скрипят стулья, звенят оружие и кольчуги, толпа заходится пораженным слаженным вздохом, и сквозь упавшую на пылающее лицо прядь волос Кристоф видит те самые серые глаза, которые все ловили его в танце. Напротив него стоит мощный, черноволосый мужчина с тяжелым, умным взглядом. Дорогие, украшенные узорами доспехи, длинный двуручный меч, гордая осанка и жесткость, сквозящая в каждой черте тяжеловесного, грубо отесанного, но все равно красивого лица. Кристоф нервно, неловко убирает волосы со лба, тяжело, сбито дышит, пытаясь вернуть себе размеренность и спокойствие, а затем, спохватившись, опускается на колено, шурша юбками, и смиренно склоняет голову, чертыхаясь про себя и костеря Пауля на все лады. В трактир каким-то господним чудом занесло сына императора, и что же он увидел? Свою стражу, залившуюся пивом по самые кончики ушей и отплясывающую, как последние простолюдины. И самого Кристофа в женском наряде. Его захватывает паника пополам со жгучим стыдом. Очевидно, пришел конец всем мечтаниям об успешной карьере и собственных землях, конец почёту и уважению для старой фамилии и его любимого отца. От такого позора в глазах будущего правителя никак и никогда уже не отмыться, и отныне и до конца его, Кристофа, никчемной жизни — все потеряно и загублено. Его же собственной глупостью. По телу проходит дрожь и глаза щиплет, но внезапно в поле зрения возникает широкая, твердая ладонь, требовательно сгибаются пальцы, и Кристоф осмеливается поднять взгляд. Наследник престола улыбается ему и просит встать. Нерешительно он поднимается с колена, поправляя подол, сглатывает и не знает, нужно ли ему что-то говорить или лучше промолчать, а будущий император только мягко улыбается краешками губ. — Сколько тебе лет, юноша? Он смотрит с таким любопытством, что Кристофу становится неловко. Благо, получается совладать с голосом и глупой, пустой головой, и ответ звучит вполне достойно для подающего большие надежды отпрыска одного из богатейших имперских рыцарей. — Семнадцать, мой лорд. — Развлекаетесь? — наследник обводит насмешливым взглядом притихшую таверну, задерживаясь на их столике, и снова смотрит прямо Кристофу в глаза. — Так точно, мой лорд. Кристоф надеется, что звучит твердо и уверенно, а не жалко и растерянно, но очередной насмешливый сероглазый росчерк рушит его надежды, как таран крепостные стены. — Наша смена закончилась, мы… Пили за здравие вашего отца и ваше, — имеет наглость добавить он, сглатывая, когда тяжелая серость соскальзывает куда-то к груди по мяслянисто поблескивающей шее. — Очень хорошо. Пейте за здоровье императора, пейте, — голос наследника жесткий, холодный, и усмехается он недобро, но вопреки суровому тону глаза горят так, что посверкивают в дымном полумраке, и Кристоф ловит себя на мысли, что не может перестать впитывать в себя их взгляд. Что не слышит голоса, не понимает, что за слова слетают с полных губ — только лишь смотрит, ощущая на коже плотную тяжесть чужого величия и полной уверенности в себе и своих силах. Наследник мягко разворачивается, красивым жестом положив ладонь на рукоять меча и уже готовясь покинуть гостеприимное заведение, но внезапно до Кристофа, сквозь убийственное сочетание стыда и благоговения долетает фраза, которая, как он после долгое время считал, ему просто послышалась — настолько она ненастоящая: — Тебе бы больше пошло синее. Цвета, которые носят простолюдины — серовато-темные, немаркие, и как нельзя лучше подходят для тяжелой, грязной работы. Яркие одежды носит знать — и наследник об этом прекрасно знает. Кристоф просто не мог в трактире найти платья не коричневого или не черного оттенка. Но синее ему бы пошло — именно эти слова слетают с полных губ, именно это читается в косой ухмылке и царственном полуобороте головы. А затем наследник забывает о нем и стремительно покидает помещение. Кристоф сглатывает, смотря в спину удаляющегося человека, и не сразу замечает остановившегося рядом Пауля. Тот отчего хмурый и злой, и больно пихает в руки Кристофа его оружие. — Ну, каково было нашему породистому мальчику предстать перед наследником половой девкой? — шипит он, и по голосу можно подумать, что Пауль едва сдерживается, чтобы не раскроить собрата на две части своим топором. Он всегда был резок, и слова его были болезненны, но никогда еще от Пауля не исходила столь неприкрытая ненависть, и Кристоф не понимает, в чем дело. Растерянный таким напором, со все еще тяжело вздымающейся после танца грудью, он не находится сразу, что ответить, а Пауль уже выскакивает под темное, дождливое небо. Рядом топчутся растерянные менестрели, ожидая своей платы, и Кристоф, все еще пытаясь вернуть себя в русло, рассеяно им кивает, показывая, что помнит и не обманет. Нужно пойти и переодеться, нужно найти Пауля и… И нужно перестать думать о холодной, осенней серости.