Карма

— Андрей Павлович, я вам больше не нужна? Жданов посмотрел на часы. Ровно восемнадцать ноль — ноль, и ни секундой позже. — Куда-то торопитесь, Катя? Она как-то нервно оглянулась на дверь и, понизив голос, ответила: — Да, немного. Просто мы с Романом Дмитриевичем… Запнулась, шагнула вперед и, совсем разволновавшись, села на стул, а потом встала, подумала и снова села. — Андрей Павлович, — жарким шепотом спросила Катя, — а Роман Дмитриевич… он вообще… какой он? — Бабник он, Катенька, бабник и циник, — сказал Жданов сердито. — Понятия не имею, на что вообще вы надеетесь. И на что… надеется он. Она тут же вскочила, щеки её вспыхнули багрянцем. — Что же, если вы считаете, что у таких, как я не может быть никаких надежд… — Да сядьте вы, Катя, — прикрикнул на неё Жданов. Вышел в приемную и гаркнул в спину уходящей Вике: — Сидеть! Никого ко мне не впускать! Ни с кем не соединять! А Малиновского вообще на пушечный выстрел, чтобы… — Андрей, так ведь рабочий день… — Я заплачу тебе сверхурочные, — сегодня и наличкой. Когда уходить буду. У меня важное совещание с Катериной. — Так куда без неё, — возвращаясь к своему столу пробормотала Клочкова. Катя, нелепая в своей беретке с помпошкой, так и сидела, прижимая к груди свою вязаную сумочку. — Кать, ну вы с ума сошли? — спросил Жданов, очень стараясь говорить спокойно и рассудительно. Как старший товарищ, как её руководитель, он просто обязан уберечь девчонку от глупых ошибок и опрометчивых решений. — И Малина тоже хорош, связался черт с младенцем. Ну ничего, с ним я еще разберусь. — Не надо с ним разбираться, — испугалась Катя, — он пока еще ничего плохого не сделал. — Пока еще? Катя, а что вообще происходит? Она снова оглянулась на дверь, стащила с макушки помпошку и, придвинувшись вместе со стулом, горячо зашептала: — Понимаете, Андрей Павлович, Роман Дмитриевич он такой… тонкий, такой… ранимый, он так глубоко чувствует… — Малиновский-то? — ошарашенно переспросил Жданов. — Он словно пришел в наш мир из прошлого века, — закивала Катя. — Я бы сказала, что он джентльмен. И что-то, до ужаса похожее на слезу, блеснуло за стеклами Катиных очков. — Малиновский? — чувствуя себя идиотом, переспросил Жданов. Она потупилась, застенчиво и робко улыбнувшись. Растрепанная, с капелькой пота над губой — жарко в пальто-то — смущенная, Катя Пушкарева показалась Жданову в эту минуту прекрасной и невинной, как Мадонна. Он вздохнул, встал и, склонившись за спиной Кати, начал стаскивать с её плеч пальто. Под его ладонями Катя мелко вздрагивала. Почему-то они оба не догадались, что от верхней одежды лучше избавляться стоя. И почему-то Катя, опрокинутая в пучины своего смущения, даже не осознала того, какой странной была эта минута. Она думала о чем-то другом, а вовсе не о руках Жданова, скользящих по её плечам. А он, завороженный новой Катей-Мадонной, вдруг поймал себя на странной мысли: ему вовсе не хотелось отстраняться. Пришлось. Защитившись от Кати расстоянием своего стола, Жданов попытался оценить ситуацию с точки зрения здравого смысла. Малиновский предлагал ему заняться охмурением Кати. Жданов был против и пытался перебросить эту миссию на Малиновского. Верный оруженосец пожеланиям руководства внял и, судя по всему, решительно взялся обхаживать Катерину. Почему же Жданову сейчас неприятно смотреть на неё? На её неловкую робость и томную загадочность, и этот румянец, и другие душераздирающие признаки распускающейся… влюбленности? Радоваться надо, товарищ. Тебя избавили от невыносимой обязанности ухаживать за Пушкаревой. — Кать, — чувствуя себя так, словно собрался прыгать со скалы, медленно сказал Жданов, — Кать. И замолчал, не будучи в состоянии ни найти правильных слов, ни понять того, что с ним сейчас происходило. Она смотрела на него прямо и внимательно, никуда не торопила, и только удивленная недоверчивость бликовала в стеклах очков. — Кать, — повторил Жданов беспомощно, — да пусть Малиновский идет к лешему. Я не позволю вам… Я не позволю вам с ним… Ничего я вам с ним не позволю. — Почему? — не возмутившись такому самодурству, требовательно спросила Катя. — Да потому что мне невыносимо смотреть на то, как вы позволяете ему… Это же Малиновский, Катя. Ну вспомните историю с Викой, с Тропинкиной этой… — Почему вас это волнует? — Потому что… Потому что переживаю за работоспособность самого ценного своего сотрудника! — выпалил Жданов. Пушкарева так резко вскочила, что стул с грохотом опрокинулся за ней. — Ну вот что, Андрей Павлович, — резко и колко отрезала Катя тоном, которого Жданов от неё никогда не слышал и даже не подозревал, что услышит. — Моя личная жизнь вас не касается. Я же не вмешиваюсь в вашу. — Катя! Я несу какую-то ерунду, я не то хотел… — Более того, — добавила она язвительно, — ваши увлечения тоже часто влияют на вашу работоспособность, однако я нахожу в себе силы не указывать вам на это. — Мои увлечения? Катя, да у меня уже давно нет никаких увлечений. Я весь одна сплошная работоспособность. — Это вы Кире Юрьевне объясняйте, — окончательно распоясалась Пушкарева, — а мне пора. — Я вас отвезу. — Да с чего бы это? — С того, что я тиран и деспот, — с ударениями Милко вспылил Жданов, — что я самодур и мужлан. И перестаньте со мной спорить! — Почему? — Да какая её укусила, — пожаловался Жданов Катиному пальто, которое снова натягивал на её плечи. Она независимо взмахнула шарфом, заехав его кончиком начальнику по носу. — Ладно уж, — сказала Пушкарева снисходительно, — отвезите, раз уж вам так сильно этого хочется. И первой пошла к выходу.