Zero

      — Пришлось пять раз набирать, прежде чем до тебя дозвонился. Всё какие-то тёлки попадались. Твои коллеги? У вас бабы одни, что ли, работают? Ты один там такой особенный?       Саша чуть с места не подскочил, когда услышал знакомый голос, и по старой памяти ухватился за чашку, но на сей раз не пролил, а лишь слегка расплескал через край мутный кофейный настой. Сразу резко запахло растворимой жжёнкой, и он принялся воровато выдергивать из пачки офисной бумаги листы один за другим, сминая их и с усилием вдавливая в образовавшуюся возле телефонного аппарата лужу.       — Я… да, — приходя в себя, чуточку успокаиваясь и принимая тот неутешительный факт, что клиенты иногда имеют свойство из временных становиться постоянными, ответил он.       — Ты меня, наверное, не узнал даже, — предположил человек.       — Узнал я вас, — мотнул головой Саша, косясь на Марью Владиславовну и яростно промакая кофе, пока то не успело добраться до пачки свежераспечатанных отчетов, которые за неимением другого места складировались у него на столе. — Просто не ожидал, что еще раз позвоните.       — А ты полагал, у меня всё желание сдохнуть после разговора с тобой волшебным образом испарилось? Если бы это так работало: поговорил с феей из телефона доверия, и жизнь твоя забила ключом… Нет, представь себе, я всё еще подумываю самоубиться, чаще слишком лениво, но порой, когда с машиной что-нибудь приключается и приходится пользоваться метро, с каким-то поганым восторгом накатывает эта мысль, что, может, просто шагнуть под поезд… Размажет по рельсам. Интересно, это больно, когда тебя сшибает поездом?       — Еще как больно! — зло огрызнулся Саша. За минувшие дни ему пришлось общаться с самыми разными людьми, он наловчился и старался со всеми держаться строго в пределах компетенции штатного консультанта службы психологической помощи гражданам, но с этим конкретным индивидом изначально всё было испорчено и в стандартную схему при всём желании уже никак не вписывалось. — И я же сказал вам, что можно звонить сюда, если посещают мысли…       — А они каждый день посещают, — охотно отозвался человек. — Ну и что же, по-твоему, я каждый день тебе названивать должен?       — Почему непременно мне? — не понял Саша. — Вы можете поговорить с кем угодно, не обязательно со мной.       — Не хочу… не буду я говорить «с кем угодно». Я же сказал, что одни бабы работают. Чем они мне помогут, когда даже меня не понимают, когда им класть на мои проблемы, когда мы с ними разные классы, виды, миры?       — Только потому, что я — парень?..       — Только потому, что ты — парень и, быть может, хоть по этой причине меня поймешь. Не могу я женщине раскрыть душу. Пробовал пару раз, когда наивным идиотом был, но с тех пор навсегда зарекся. Что бы ты ей ни сказал, она через свою призму пропускать и воспринимать это будет. С твоей стороны посмотреть даже и не попытается. Я не говорю про всех, но вряд ли у вас там таланты работают…       Саша покосился украдкой на своих коллег — Катя лепила на длиннющие розовые ногти лиловые стразы, попутно болтая с какой-то одинокой печальной старушкой, брошенной детьми и внуками, Вика увлеченно копалась в смартфоне, до последнего игнорируя входящие звонки и соглашаясь поднять трубку лишь тогда, когда все остальные, кроме Марьи Владиславовны, уже оказывали кому-нибудь сомнительную психологическую поддержку, Валентина Ивановна — их раритетный долгожитель, смиренно дожидающийся выхода на пенсию, — вязала шарф, а Люды попросту не было на рабочем месте с самого обеда, длящегося уже целых три часа и грозящегося плавно перетечь в бессрочный отпуск.       — Нет, — осторожно согласился он. — Талантов у нас нет. Говорят, все талантливые психологи уволились недавно и по частным клиникам разошлись, зарплаты-то мизерные, вот и набрали выпускников. У нас тут даже… по правде говоря, сколько-то компетентных людей нет, и я не исключение.       — А мне плевать на твою компетентность, — сообщил мужчина, и Саше показалось, что тот куда-то шагает: дыхание в трубке было сбивчивым и неровным. — Я с тобой хоть нормально поговорить могу. С коллегами по работе не могу, с друзьями — как-то не выходит уже больше говорить, только и получаешь, что презрительную жалость. А ты какой-то… не от мира сего и несешь, прости меня, такой сущий бред, что мой мне на этом фоне бредом уже и не кажется.       — Что?.. — оскорбленно вскинулся Саша от таких откровений. Тут же вспомнил, что клиентов-суицидников оскорблять было запрещено, и быстро взял себя в руки, сквозь зубы выдавливая учтивость: — Сами вы… не от мира сего. И проблем у вас нет, как я понял, а вы всё жалуетесь и выпилиться пытаетесь.       — Выпилиться? — удивленно переспросил мужчина.       — Ну, это у подростков сейчас так называется, когда они поконичить с собой хотят. Проблемы у них примерно те же, что и у вас: никто не понимает, весь мир против меня…       — А я тебе, помнится, не рассказывал о своих проблемах, — резонно заметил человек, и с его дыханием случился секундный перебой, будто он свернул за угол дома. Стоял ноябрь, из дырявых окон тянуло морозным холодом, фонари за окнами уже вовсю разливали по кирпичным фасадам канареечную желтизну, когда Саша приходил на работу, а когда уходил — мостовую и тротуарную брусчатку успевало накрепко схватить тонкой наледью.       — Ну, так расскажи́те, — предложил Саша как можно дружелюбнее, хотя внутри всё кипело от злости.       — Не буду, — ожидаемо отказался человек. И прибавил чуточку мягче: — Не нужно оно никому.       — Мне нужно, — уперся Саша. — Раз вы позвонили во второй раз, значит, проблема по-прежнему с вами, и я ничем вам не помог…       — Конечно, со мной, — согласился собеседник. — Куда же она денется? А ты, выходит, и правда веришь, что помогаешь людям этими своими душеспасительными беседами?       Сашу его слова сильно задели — он действительно считал, что хоть иногда, да помогает кому-нибудь перетерпеть и дотянуть до светлой жизненной полосы, — и на вопрос бестактный человек получил непрофессиональную свинцовую тишину. Тишина длилась секунду, две, три, и звонящий первым ее не выдержал, произнес с тоскливой мольбой:       — Да не молчи же ты… Вам разве можно молчать, когда самоубийца звонит?       — Нельзя, — отозвался Саша. — Но вы не самоубийца, вы просто хотите внимания к своей персоне.       — Ну, так выдели мне это внимание, — потребовал-попросил человек. — В рамках своих полномочий выдели. Неужели так сложно поговорить со мной ни о чем? Можно подумать, я требую чего-то особенного и непосильного. Чем я хуже любого другого позвонившего?       — Ничем вы не хуже, — пошел на попятную Саша, чувствуя себя перед ним виноватым. — Конечно же, я поговорю с вами. Сорок минут, потом связь автоматически оборвется и нужно будет перезвонить, если захотите продолжить разговор, — на всякий случай предупредил он и с сомнением уточнил: — Но разве вам самому интересно со мной разговаривать? Я ведь вас совершенно не знаю…       — В этом-то и смысл, — радостный голос в трубке пробился сквозь помехи шипением, хрипами, транспортным гулом большого города, и Саша представил, как человек идет, быть может, по Смоленской или по проспекту Мира, а мимо проносятся машины и пробегают пешеходы, лики домов пестрят неоном и светятся витринами, и жизнь вокруг кипит такая, что ее можно вдохнуть полной грудью вместе с выхлопным смогом, кофейно-булочным ароматом и перечным перегноем палой листвы. — Ты меня не знаешь, а значит, не будешь судить предвзято, и я могу говорить с тобой свободнее, чем с другими людьми.       — Да ведь вся беда в том, что вы всё равно мне ничего не рассказываете! — встрепенувшись и отринув видения, напомнил Саша. — Так что не очень-то и свободно вам со мной говорится. Как вам помогать — непонятно.       — А ты не помогай, просто поговори. Ровно сорок минут, я наглеть не стану. Это помогает куда как лучше, чем вымученная помощь. Как там тебя зовут-то, кстати?..       — Оно не настоящее. Ну, то имя, которое я вам называл. Так для безопасности положено.       — Ну и ладно, — ничуть не расстроился человек. — Я всё равно его не запомнил. Вот она, твоя зима, кстати — дожил я до нее, и что же? Не вижу в ней никакой особенной радости, холод только собачий и темнота с перерывом на сумерки.       — А вы полюбуйтесь хотя бы сумерками, — предложил Саша.       — Дай угадаю, — вдруг ни с того ни с сего перебил его собеседник. — В свободное время ты рисуешь акварели или пишешь стихи.       — Второе, — без особого энтузиазма признался Саша, которому меньше всего хотелось исповедоваться перед звонящими.       — Так я и думал. Люди твоего склада могут чем-нибудь любоваться. Но ты пойми, что не все такие, не у всех оно есть, это чувство прекрасного. Кто-нибудь вроде меня в упор не понимает, как можно любоваться сумерками, слякотью, лужами, дождем, гололедицей… Чем там еще вы любуетесь?..       — Закатами, рассветами, туманами, — подсказал Саша, подперев щеку кулаком, бессознательно вычерчивая ручкой на черновике узорчатые гирлянды и лениво подумывая, что, в сущности, не так и плохо болтать с этим фальшивым суицидником: по крайней мере, уж точно не убьется от неосторожного слова, как иные, куда более серьезные клиенты с реальным жизненным кризисом.       — Вот-вот, — незримо кивнул человек. — Туманами в особенности… Слушай, а зачитай какой-нибудь стих?       — Зачем?! — испугался Саша, даже подскочил на своем визгливом шатком кресле от неожиданности. — И почему я?       — А кто должен-то?       — Ну, часто люди сюда звонят… просто чтобы… продекламировать стихи… или песню спеть. Иногда делают это очень даже талантливо, — поведал собеседнику он, опасливо посматривая на Марью Владиславовну, сосредоточенно заполняющую какой-то из своих толстенных журналов. — Один даже чечетку танцевал, положив трубку на паркет, чтобы мы цокот каблуков его слышали. Было ощущение, что отбойный молоток стучит… Наверное, у них не находится благодарных и отзывчивых слушателей, а мы всех выслушиваем и никого не критикуем.       — Но ведь я же не пишу стихов, — здраво заметил человек. — А ты — пишешь. Зачитай что-нибудь!       — Боюсь, что мои коллеги не оценят, если я начну делиться с клиентами своим творчеством, — всеми силами заупирался Саша. — Это непрофессионально. И с точки зрения психологии — неправильно: вы позвонили, чтобы выговориться, а я должен вас выслушать, но не наоборот же!       — Не бывает у вас таких клиентов, которые просто хотят, чтобы с ними поговорили, а сами молчат?       — Бывают, конечно, — признал Саша. — Но стихи им зачитывать обычно не просят.       — Ну, так представь, что я особенный клиент, — нисколько не смущаясь, продолжил напирать безликий и безымянный человек, от которого здесь был только голос — грустный, низкий, запоминающийся, — и Саша, за короткое время стажировки приучившийся идентифицировать людей по голосам, угадывал в нем те самые сумерки, ноябрь, туманы, неистребимую хандрящую осень. — Прочитай! Можешь шепотом.       — Ладно, — сдался Саша, еще раз огляделся украдкой по сторонам, убедился, что никому из сослуживцев до него нету ни малейшего дела, сунулся в звенящие кофейными листами конспекты, где записывал на оборотной стороне страниц свои потаенные чувства и мысли, и пугливо, сбивчиво, спотыкаясь на каждом слове, теряя ускользающий ритм и рифмы, стал тихонько читать, встречая в трубке внимательное и терпеливое молчание, прерываемое лишь дыханием под ритм частых шагов.       — Еще почитай, — попросил человек, когда поэт-психолог облегченно выдохнул и пугливо замолчал, прочитав один из лучших своих стихов и в процессе чтения окончательно уверившись, что стих этот в действительности был так себе, бессмысленное говнецо, слепленное из красивых слов.       — Они не очень, — со смущением и стыдом стал отнекиваться Саша, но собеседник договорить не дал, перебив его самым бесцеремонным образом.       — Были бы не очень — и одного бы с избытком хватило, — твердо сказал он. — Можно подумать, в мире мало стихов. Я могу погуглить, и добрый сетевой поисковик мне на любой вкус предложит: классиков, символистов, а также скопище графоманов и бездарных умников, далеких от базовых принципов поэзии… Если я до сих пор этого не сделал — значит, мне нужны именно твои стихи.       — Почему именно мои? — не понял Саша, морща лоб, с непривычки прочертившийся тонкой вертикальной морщинкой.       — Потому что ты со мной говоришь, — пояснил человек. — Не Пушкин, не Лермонтов и не Маяковский… безусловно талантливые люди, но изрядно набившие своим творчеством оскомину и, к сожалению, уже мертвые. К тому же, не думаю, что мне бы чем-нибудь помогли светские беседы с ними, даже если это и было бы возможно. Особенно с Маяковским.       Саша намек на безвременную кончину последнего из озвученной троицы уловил и экстренно схватился за многофункциональный конспект: поэтические чтения были куда как лучше, чем дискуссии о бренности земного бытия.       Он читал ему и поглядывал на часы; стрелка мчалась по циферблату, перемещаясь с одного деления на другое бешеными скачками и слишком быстро подбираясь к тем критическим сорока минутам, когда автоматика должна была принудительно сбросить звонок.       Незадолго до обрыва связи ему вдруг пришло в голову, что человек может позвонить и завтра, а завтра Саши на рабочем месте не окажется, и тогда…       — Я не каждый день здесь дежурю, — предупредил он. — Но вам всегда ответят мои коллеги…       — Когда ты дежуришь? — настойчиво перебил его человек, даже не желая выслушивать продолжение.       — В среду и пятницу, — ощущая, как грудь сводит непривычным волнением, а дыхание перехватывает под кадыком, сообщил ему Саша. — И иногда — в воскресенье.       — Значит, в воскресенье звоню с десяток раз, — заключил человек. — И если не услышу твоего голоса, то — до среды.       Когда сработала автоматика и в динамике раздались короткие пронзительные гудки, Саша еще долго сидел, стискивая вспотевшими пальцами трубку. Таращился в стену, тормошил залистанную тетрадку и никак, совершенно никак не мог успокоить разбереженную душу и взбудораженное сердце, стучащее изнутри по ребрам пугливой заячьей лапой.