Лягушачий принц

Она пыталась его отговорить. Убеждала, что это опасно, что его будет ругать отец, что его оставят дома на целый месяц и заставят учить столь нелюбимую им арифметику.  — А что, если ты упадешь и разобьешься? Константин только рассмеялся. Она видела — ему и самому страшно, но он только сильнее выпятил грудь и задрал нос.  — Если я доберусь до верха, отец увидит, что я настоящий принц! А ты, если боишься, отвернись. Женевьева нахмурилась — Константин знал этот упрямый взгляд. Его кузина с охотой принимала участие в различных шалостях, но всегда останавливала его, если дело принимало опасный оборот. Она была благоразумнее его, спокойнее, рассудительнее; он мог доверить ей любой секрет и знал, что она никому ничего не расскажет. Она была его единственным другом, его семьей — он не чувствовал любви отца, мать постоянно о нем забывала, и мальчик, предоставленный сам себе, часто пропадал дома у де Сарде. Тетя — мама Женевьевы — была похожа на его отца только внешне. У нее был мягкий ласковый голос, теплые руки, добрая улыбка; она никогда не называла его «непутевым», а он мог звать ее «тетушкой Ливи» и не слышать в ответ недовольное бурчание отца («мадам де Сарде, а не тетушка, глупый мальчишка»). Она любила Женевьеву — и его — и даже иногда принимала участие в их самых спокойных играх. Константин хотел бы, чтобы и его мать любила его так же, но даже сама мысль о том, что мадам д’Орсей будет прятаться за тяжелыми гардинами, а потом сидеть с ним у камина, поедая малюсенькие пирожные, была невероятной — в такое уж никак нельзя поверить. Но даже тетушка Ливи не одобрила бы его затеи. Ее не одобряла и Женевьева, но она не сказала ни слова — пока он не показал ей на стену, на которую собрался лезть. Константин выбрал самую высокую: если отец и имел в виду недосягаемую высоту, то это наверняка была она. Сначала все было просто: старые камни образовывали удобные ступеньки, и Константин легко добрался, как ему показалось, до середины стены. Правда, кинув победоносный взгляд вниз, на кузину, он обнаружил, что земля куда ближе, чем ему казалось.  — Ну? — спросила Женевьева. — Ты закончил? Константин нахмурился и полез дальше. Чем дальше, тем меньше выбоин было в камнях, они становились все более гладкими и скользкими. Голос Женевьевы становился все тише, отдаленнее, и он уже не оглядывался, чтобы на нее посмотреть.  — Константин, хватит, мне страшно!  — Я смогу! — пробормотал он сквозь сжатые зубы скорее для себя: она все равно бы его не услышала. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он увидел зубцы стены — до них было рукой подать. Но руки его и подвели — он понял, что больше не может ни за что ухватиться, ободранные пальцы дрожали, а плечи свело.  — Константин! Спускайся, пожалуйста! Он посмотрел вниз. Маленькая фигурка кузины расплывалась, земля казалось невозможно далекой — наверное, никто еще не добирался до таких высот, как он! Хорошо бы отец его увидел, может, тогда он смог бы им гордиться? Сам Константин ужасно собой гордился. И не имел ни малейшего понятия, как ему спуститься.  — Константин!  — Я не могу! — крикнул он. — Я застрял! Женевьева внизу что-то пищала — она всегда начинала пищать, когда боялась или переживала, — а он почувствовал, что его нога соскальзывает с гладкого камня. Константину стало по-настоящему страшно.  — Виви! Помоги! Она затихла внизу, и он было подумал, что она убежала за помощью — не успеет, не успеет же! Но внезапно его придавило к стене — не слишком сильно, только так, чтобы не дать ему упасть.  — Спускайся! — голос кузины дрожал, напряженный и еле слышный здесь, наверху. Он передвинул одну руку. Другую. Опустил ногу — она соскользнула с камня, но странная сила, прижимающая его к стене, удержала, не дала упасть. Константин не помнил, как спустился — ему было до безумия страшно, мокрые от пота волосы налипли на лицо, руки и ноги тряслись, как вишневое желе, которое он ненавидел, но эта сила, словно огромная рука, прижатая к его спине, не оставляла его, пока ноги не коснулись земли. Женевьева была не в лучшем состоянии: бледное мокрое лицо, круглые от страха глаза, дрожащие руки — он только сейчас заметил, что она стоит в странной позе, подняв их вверх. Когда она, наконец, опустила их и сама тяжело осела на землю, Константин почувствовал, как невидимая рука на его спине исчезает.  — Виви! Как ты это сделала? Она пожала плечами. Грязные, исцарапанные пальцы сплелись с ее, худыми, бледными и холодными.  — Ты меня спасла.  — А ты добрался до верха.  — Я добрался до верха! Я молодец, правда?  — Дурак. Константин рассмеялся, обнял худую фигурку, прижался лбом к ее затылку; все-таки, его кузина — лучшая на свете!