Лягушачий принц

На магических уроках было ужасно, невыносимо скучно. Женевьева думала, что они будут похожи на что-то волшебное, сказочное: она научится швыряться огнем, и тогда больше никто не будет дразнить ее лягушкой, а Константина – лягушачьим принцем. Вместо этого она уже вторую неделю просиживала над толстенными книгами, такими древними, что казалось, тронь – и они рассыпятся, и заучивала историю Просветленного и всех его последователей. А сегодня урок был посвящен сочинению: Женевьева должна была написать, почему Просветленный одобряет только магию света, и чем она отличается от магии тени. За окном ярко светило солнце, и, покусывая кончик пера, Женевьева смотрела туда – на улицу, откуда до нее доносился веселый смех играющих детей. Почему Просветленный против магии тени? Откуда об этом знают телемцы, они его спрашивали? - У вас остался час, - напомнил ей учитель, сухонький старикашка в темной робе. Женевьева тоскливо вздохнула и склонилась над столом. Где-то наверху занимался с господином Курсийоном Константин, и она догадывалась – чувствовала, – что ему так же скучно. Спустя час они с Константином, наконец, вырвались из пыльных классов, и теперь сидели на ступеньках замка, лениво щурились на солнце и пытались не уснуть. - Ну что, как твои магические штучки? Научилась чему-нибудь? – спросил ее Константин. Он всегда спрашивал одно и то же, это стало их маленьким ритуалом: Константин интересовался «штучками», а Женевьева страдальчески морщила нос и цитировала строчку из писания Просветленного (единственную, которую она запомнила). Да не используют магию те, кто не пребывает в опасности гибельной, ибо велик соблазн для слабых духом обратить свои мысли к демоновым отродьям. В этот раз Женевьеве не хотелось отшучиваться. Учитель был очень недоволен ее сочинением – по правде говоря, оно получилось сборником вопросов, а не благопристойной теорией о Просветленном и его неведомых мыслях. Почему Просветленный не любит тень? Он ее боится? Кто первый узнал, что магия света – это дар Просветленного? Почему, используя магию, можно начать служить демонам? Почему Просветленный не защищает тех, у кого есть его дар? Почему он не хочет, чтобы они защищали себя сами? - Ну и к демонам этого Просветленного и твоего дурацкого учителя вместе с ним, - сказал Константин. Он привычно сгреб ее в охапку, притянул к себе и пристроился подбородком на ее затылке. Женевьева знала: Константин точно так же чувствует ее, как и она – его. Тот день, когда он полез на стену, что-то изменил в них обоих. Вот и сейчас, расслабляясь в теплых дружеских руках, она подумала: а ведь он почувствовал, что ей нужно это неуклюжее, но такое ободряющее объятие. - Знаешь, Курсийон сказал мне, что этот старик-военный должен скоро приехать. Наверное, отец хочет, чтобы он меня убил: я слышал, как мальчишки на улицах рассказывают про тренировки Монетной стражи. - И ты в это веришь? Дядя не хотел бы, чтобы ты умер. Помнишь, как он испугался, когда ты лазал на стену? - Он разозлился, - мрачно ответил Константин. – Он не умеет бояться, за меня-то уж точно. Женевьева тяжко вздохнула. Ей бы хотелось, чтобы ее мама была мамой Константина, и тогда она бы не чувствовала себя виноватой за то, что ее любят больше. - Да ерунда, - Константин потерся носом о ее пушистые волосы. – Я привык. Он ее мысли читает, что ли? - Меня больше волнует этот старикан. Я не хочу никаких уроков, мы с тобой и так здорово тренируемся с мечами, правда ведь? Женевьева кивнула. - И вообще, когда мы станем навтами, они нас сами всему научат. Я даже начал обливаться холодной водой, чтобы на корабле… - Лучше бы ты об этом забыл, - перебила его Женевьева. – От холодной воды ты можешь заболеть. А дядя опять будет ругаться, и к тому же… Только представь, что мы больше не увидим всех, кого любим! - Мне и тебя достаточно. - Константин! Я серьезно! - Ладно, ладно, забуду, - пробурчал он. – Эх ты, путешественница. Ночью Женевьева проснулась так резко, словно ее кто-то толкнул. В комнате было темно, тихо и спокойно, но что-то… что-то… Константин! Толком не проснувшись, она вскочила с кровати и, путаясь в длинных юбках ночного платья, кинулась в крыло принца. Ей не составило никакого труда проскользнуть мимо дремлющих в слабо освещенных коридорах стражников, а когда она добралась до комнаты кузена и протянула руку к двери, та открылась сама. На пороге стоял Константин, и его лицо было изрисовано корявыми полосками – татуировками навтов, такими, какими он сумел их нарисовать. От неожиданности он подскочил, а потом, опомнившись, втянул остолбеневшую Женевьеву в комнату. - Что ты здесь делаешь? - Ты все-таки хотел сбежать? Ты собирался меня бросить? Слезы нахлынули на нее неожиданно – от обиды, от потрясения: он хотел ее бросить, он правда хотел сбежать и оставить ее одну. Константин растерялся, обхватил ее плечи, заставил сесть на кровать. - Нет, все не так! Я бы вернулся за тобой, честное слово! - Неправда! - Правда! Я бы вернулся за тобой сразу, как стал бы настоящим навтом! Виви, не плачь, пожалуйста. Она хотела сказать ему, что он дурак, и что он бы не смог стать навтом, потому что не умеет плавать, и чтобы он, в конце концов, перестал называть ее этим дурацким детским прозвищем, но обидных слез было слишком много, они вставали комком в горле и не давали ей говорить. Константин обнял ее, прижал к себе, и заговорил быстро, сбивчиво, глотая окончания. - Ну как бы я был без тебя, мы же обещали, что всегда будем вместе, помнишь? Не плачь, ну пожалуйста, я не собирался тебя бросать, ты мой единственный друг, разве я мог? - Но ты хотел сбежать! – выдавила она, отстранившись от него. Константин помолчал, а потом посмотрел на нее – серьезно, виновато и открыто. - Прости. - Пообещай мне, что ты не сбежишь! - Обещаю. - И что ты не оставишь меня одну. Никогда! - Обещаю. - Честно? Он кивнул. Все еще вздрагивая и всхлипывая, она постаралась вытереть слезы. А потом они обернулись на скрип двери и увидели потрясенную гувернантку, которая смотрела на них с открытым ртом.