Лягушачий принц

— Ты боишься темноты? — Вот и нет! Ничего я не боюсь! — Кроме пауков. — Кроме пауков. — И темноты. — И… Эй, так нечестно! Константин беззлобно рассмеялся и бросился прочь от Женевьевы. Она быстро нагнала его и шлепнула по плечам. Константин чуть пригнулся, а потом сцепил руки за спиной, не давая ей вырваться. Женевьева вцепилась в его шею и так, хохоча во все горло, Константин дотащил ее до кипы сена. Сено пахло пылью, летом и солнцем, и Женевьева, все еще посмеиваясь, вытянулась поудобнее. Константин плюхнулся рядом, пощекотал ее нос соломинкой. — Так с чего вдруг ты боишься темноты? — Я не боюсь! — помрачнела Женевьева. — Просто… Помнишь, мы ходили в лазарет? Там было темно, и плохо пахло, и эти люди… — И тебе кажется, что они вылезут у тебя из-под кровати? — Перестань! Бояться темноты почти в десять лет было глупо. Женевьева никогда ее не боялась, но после нескольких посещений лазарета — мрачного, темного, пропахшего кровью сарая — ей начало казаться, что в темноте ее комнаты прячутся бледные лица с язвами, сочащимися черной кровью. Ей казалось, что стоит отвернуться, и ее схватят руки с потрескавшейся кожей, сожмут свои покрытые струпьями пальцы на ее шее. А теперь, спасибо Константину, эти призраки будут прятаться не только по углам, но и под ее кроватью. — Прости, — сказал он. Все-таки, из нее ужасная аристократка — наверное, все эти страшные мысли отразились на ее лице, и теперь Константин выглядел виноватым и немного испуганным. Почему она не может быть такой, как мама? По ней никогда не скажешь, что она чем-то раздосадована, или опечалена, или что у нее что-то болит. — Тебе что, правда так страшно? Женевьева пожала плечами, чувствуя ужасное желание разреветься, как маленький ребенок — от досады на себя, от стыда за свои глупые страхи, даже от самого желания расплакаться: аристократки не плачут! Константин вздохнул, придвинулся к ней поближе и обнял, устроив подбородок на ее голове. — Да брось ты, Виви, подумаешь! Вон, сестренка этого дурака де Фуа боится вообще всего на свете — и собак, и мышей, и лошадей. Наверное, даже муравьев боится. А ты у меня знаешь какая? — Какая? — Самая смелая! И самая сильная! Помнишь, ты выбила у меня шпагу? Вот! — Это была случайность, — пробормотала она в его шею. — И Курт ругался. Долгие, бесконечные месяцы бега, наконец, сменились настоящими тренировками, со шпагами. Вот в одну из таких тренировок она и обезоружила Константина — случайно, просто споткнулась и как-то вывернула руку, чтобы не уронить шпагу. Константин, не ожидавший такого, выронил свою, как ей показалось, просто от удивления. А Курт опять назвал ее «зеленью» и сказал, что с ее грацией ей только коров доить. — Ничего он не понимает! Вот увидишь, ты еще и его на лопатки уложишь! Представив эту картину, Женевьева захихикала. Константин фыркнул куда-то ей в затылок, и через минуту они опять хохотали, упав в золотистое ароматное сено. Лампа, стоящая на ее прикроватном столике, была похожа на умирающего светлячка. Когда масло кончится совсем, она потухнет — и до этого момента оставалось не так уж много времени. Казалось, что стало холоднее, и чем меньше становился огонек, тем морознее становилось в небольшой комнате летнего замка принца д’Орсея. Женевьева натянула тонкое лоскутное одеяло до самого подбородка и закусила губы, чтобы не расплакаться. Она могла бы попросить маму, чтобы та велела слугам наливать больше масла, и она бы ей не отказала. Но она не трусиха! Она знает, что все эти ужасы она придумала сама. Никого здесь нет. Только почему же так страшно? Лампа уже почти потухла, когда дверь тихонько скрипнула. Женевьева взвизгнула и села на кровати, прижавшись спиной к высокой деревянной спинке. Комната практически полностью погрузилась в темноту, двери не было видно, и она могла только слышать — дыхание, шорох ног о паркет, скрип двери. Она же все придумала сама! Не существует никаких призраков! — Виви, это я. Призраков не существует. Это всего лишь Константин — нормальный живой человек, с теплыми руками и гладким лицом. Женевьева только сейчас поняла, что сердце колотится где-то в горле, а все ее тело напряжено до боли. Константин подошел к ее кровати и склонился над лампой. Что он делает? Кузен стоял к ней спиной, и она слышала лишь тихий звон стекла, а потом… Потом ее словно окунули в теплую ванну: комнату залил теплый свет, лампа ожила и в углах больше никто не прятался. — Что ты сделал? Константин ухмыльнулся — она любила эту его хитроватую улыбку, означающую, что он что-то задумал. — Я слил масло с дворцовых ламп. Правда, я молодец? Он сел рядом с ней, поджав под себя ногу, и она прижалась к его теплому боку. — А если тебя накажут? — Не заметят. Я взял отовсюду понемножку. — И тебя не заметили? — Один раз пришлось спрятаться в кладовой, — кузен тихо рассмеялся, рассеянно поглаживая ее по голове. — Там было так пыльно, что я думал, меня найдут по чиханию. — И ты сделал это для меня? — Ну конечно! Ты же моя дорогая кузина! А завтра я проберусь в кухонную кладовку и принесу тебе целую бутылку масла, его надолго хватит. Женевьева запыхтела, пытаясь справиться со слезами, и Константин обнял ее, привычно прижался щекой к ее затылку. — Да ладно тебе, Виви, чего это ты стала такой плаксой? — Не знаю, — пробурчала она. — Думаешь, мне это нравится? Константин хмыкнул, а потом отстранился, чмокнул ее в лоб и слез с кровати. — Ну вот и не реви. Мы же с тобой настоящие воины! — Ага, — шмыгнула она. — Константин? Уже от двери он обернулся, вопросительно поднял брови. — Виви — детское имя. Тебе обязательно каждый раз меня так называть? — Это отличное имя, тайное! Тебя ведь никто так не называет, только я! Константин заговорщицки подмигнул ей, махнул рукой и выскользнул в темный коридор. Женевьеве было так хорошо, что она расхрабрилась и чуточку прикрутила фитиль. А потом растянулась на кровати, улыбнулась и уснула — крепко и спокойно, так, как не засыпала уже, казалось, целую жизнь.