Две твердыни

…Право, уйду! Наймусь к фата-моргане: Стану шутом в волшебном балагане, И никогда меня вы не найдете: Ведь от колес волшебных нет следа.*

Закутанный по самые брови в синюю шерсть, Ларсий раскачивался на верблюжьем хребте. Верблюд был жирный, откормленный — таких держали при дворце на всякий случай, но мало выгуливали, так что сидеть на нём приходилось почти растянувшись на шпагат. А растяжка у Ларсия была уже совсем не та, что прежде. На зубах скрипел песок, хотя, возможно, Главный советник просто скрипел зубами. Он был обижен до глубины души, если только кто-нибудь ещё мог признать за ним наличие такой сущности. Слуги, охрана, помощники и сам караванщик обходили его стороной, перешёптываясь, что, дескать, советник «не в духе» или просто зол, как пустынный джаннай, но это было не так. Ларсий не злился. Ни на Белую ведьму, которая его обманула, сказав, что Искер мёртв. Ни на её прихвостня, притворившегося — и весьма удачно — духом с той стороны, и тоже навравшего про бедного мальчишку. Не то чтобы Ларсию было так уж жалко Искера — тот был ребёнком как все прочие дети шуудэ, и не вызывал у него никакой особой привязанности. Но жаль было своего труда и своих надежд. Впрочем, ладно. Старшие принцы его тоже не слишком рассердили. Они действовали разумно и расчётливо, и Ларсию впору было их похвалить за смекалку. Можно сказать, он был впечатлён. А что он сам не заметил и даже не подумал, что мальчишки могут сговориться, а тем более, подружиться, то это его собственный промах. Досадный, но в итоге обернувшийся на благо. И правда, что бы он теперь делал, если Искер исчез, а Аскаль бы не предложил себя на его место? Впрочем, Ларсий прекрасно понимал, почему ему не пришло в голову обратить внимание на отношения между принцами. Он привык полагаться только на себя, ни с кем не сближаться и ждать подвоха даже от самого верного и преданного. Потому и не смог привязать к себе Искера. Потому и не жалел о его утрате. Не злился он и на джаннаю, открывшую глаза рашудану на происходящее по дворце. В конце концов, она — пустынный дух, ей людские законы неписаны. И её тоже можно было понять: рашудан когда-то был частым гостем в доме её возлюбленного, и она, вероятно, считала, что совершает что-то хорошее, будоража его пьяное сознание. Может быть, надеялась вернуть хоть частичку былых времён. Это Ларсий хорошо понимал. Он сам давил в себе любые намёки на воспоминания, но сейчас, покачиваясь на стопке одеял меж верблюжьих горбов, не мог остановить накатывающие волнами образы — Западных островов, где он был беззаботным мальчишкой, краткого проблеска весёлой юности, сменившейся пленом, рабством и унижением, причём унижением невероятным по меркам его родины, стыдом и ненавистью, ледяной глыбой засевшими у него внутри и толкавшими его карабкаться всё выше и выше, чтобы доказать, что он тоже человек. Он тихо ненавидел всех, кто его окружал во дворце. Ведь эти люди могли вообще ничего не делать, не достигать, не вкладывать ни капли усердия, и всё же имели уважение и почёт. Даже какая-нибудь прачка, страшная старуха, вынужденная гнуть спину перед всеми и зарабатывать свои гроши тяжёлым трудом, удостаивалась большего уважения, чем Ларсий. Как же, она ведь честная вдова, пережила мужа, вытянула пятерых детей, двадцать лет работает во дворце, знает всё о каждой сорочке. А Ларсий хоть двадцать лет, хоть пятьдесят, хоть будет знать начертание каждой буквы в каждом документе — всё равно навсегда останется объектом насмешек и похабных стишков, и всё из-за того, что с ним сотворили насильно, против его воли. И можно подумать, кто-то из чиновников или дворцовой челяди согласился бы такой ценой заполучить власть! И ладно бы Ларсий был привилегирован от рождения — такую ненависть он хорошо понимал. Но нет, его шансы стать правителем Адмара исходно были чуть ли не хуже, чем у той самой прачки. Ан вот же… Но и на прачку Ларсий не злился. Он давно изжил подобную зависть. Он вообще не злился. Он обижался. На рашудана. Да, Ларсий давно привык полагаться только на себя и никому не доверять. Однако, он, очевидно, не отдавал себе отчёта в том, что всё это время подсознательно полагался на рашудана. Ведь так было с самого начала. Юный принц доверился ему, позволил себя опекать и защищать. По достоинству оценил руководство старшего товарища. И, придя к власти, молодой рашудан закономерно поставил Ларсия у руля. И Ларсий рулил. Поначалу бестолково, суетясь и впадая в крайности, но со временем он научился, набрался опыта, развил интуицию. А что в это время делал рашудан? Вкушал чёрные сливы с мякотью, красной как… да будь прокляты эти мархайские девственницы. Рашудан нежился в женских объятьях, плодил детей и непомерно пил. Сначала с друзьями, потом один. И не его, Ларсия, вина, что из этих друзей кто-то помер, а другим наскучил вечно пьяный и зарвавшийся монарх, не знающий отказа ни в чём. Да, Ларсий отвадил рашудана от того купца из оазиса, но ведь потому что боялся за самого рашудана. Про Маддариша говорили, что он сам не совсем человек, хоть вроде не маг. Да ещё эта тварь у него в саду… Ларсий тогда не видел её сам, но от этого не меньше волновался. А когда Маддариш кончил таким страшным образом, Ларсий окончательно уверился: нечего рашудану там было делать. А теперь, изволите видеть, какая-то никому неизвестная девчонка-ведьма привела эту тварь во дворец, и что первым делом приказывает протрезвевший рашудан? Казнить Ларсия! Казнить! Ларсий незаметно просунул руку под покровы и потёр горло, стараясь избавиться от навязчивого воспоминания о металлическом обруче, в котором его привезли в Адмар. После всего, что он сделал! После всех этих лет, пока рашудан нежился в постели, а его сынки дули в пелёнки, после того, как он отдал всё здоровье и нервы этой стране, всплывает какая-то одна маленькая, незначительная, неоднозначная провинность из давнего прошлого — и на тебе, казнить! Ларсий от злости мотнул ногами, и верблюд, получивший пятками, гнусаво заревел. Честно говоря, в тот момент, когда наследники кинулись упрашивать рашудана пощадить его, Главный советник на секунду был готов их остановить. Гордо подняться и сообщить, что готов к казни хоть сию секунду. И посмотреть потом, с того света, как они тут справятся без него. Но благоразумие, конечно, одержало верх. И одержало бы его полностью, если бы не туфля рашудана, прилетевшая Ларсию в лоб. Ларсий сидел смирно и не подавал виду, но бесконечное, каждодневное унижение длиною в жизнь в тот день изверглось вулканом в глубине его каменного сердца. Он внезапно понял, как устал. Он так устал жить среди этих людей, которые все знают о его увечье и ежедневно, понемногу, незаметно для себя, насмехаются над ним. Он устал склоняться перед пьяницей, который с радостью принял его услуги в своё время, а теперь обращался с ним, как с нерадивым рабом. Ларсий мог стерпеть всё, что угодно: и паскудные рифмы, и шепоток за спиной, и поползновения прочих советников. Но только сейчас он понял, что из всех людей от рашудана он ожидал уважения. Человек не может жить, не имея за спиной ни одной твердыни. И как бы он ни верил, что полагается только на себя, всё равно есть что-то: воспоминание ли, принцип или вера. У Ларсия было только уважение рашудана. Конечно, не такое уважение, которое оказывают высшему по рангу (хотя сам Ларсий и полагал, что он никак не ниже того, кто палец о палец не ударил, чтобы всю жизнь жить в роскоши), но такое уважение, которое не позволило бы рашудану прилюдно унизить своего Главного советника. И вот эта твердыня в тот день рухнула. После встречи с ведьмой Ларсий ушёл к себе и некоторое время сидел в темноте, прижимая ледышку к шишке на лбу. С утра у него на вечер была куча дел, но он не мог даже задуматься о том, чтобы вспомнить, что это были за дела. От мысли зажечь свет и развернуть хоть один свиток у него нещадно, до тошноты болела голова. В дверь постучали и явился Аскаль. Он, кажется, что-то почувствовал — он всегда был понятливым, хоть Ларсий долгое время упорно этого не замечал. Аскаль говорил слишком много и быстро, на него это было непохоже, о планах на завтра и каких-то дипломатических отношениях, хоть ему и достало ума не упоминать бардазинов. — Послушай, — сбился он наконец со своего речитатива. — Ну, хочешь, я схожу с тобой в город, пускай кто-то из городских магов тебя подлечит, если так больно. Они умеют молчать. — Больно не это, — пробормотал Ларсий, и тут же раскритиковал себя за излишнюю откровенность. Нечего мальчишке знать, что творится у него в душе. Сколько раз он себе повторял, что бы ни случилось, ты — скала. С ледяной вершиной. И ничего кроме льда никому от тебя не получить. — Не важно. Чего ты хочешь от меня прямо сейчас? Аскаль поколебался — то ли развить личную тему, то ли оставить, но в итоге решил не связываться. Как Ларсий и ожидал. — Нам нужно отправить посольство, и как можно скорее. Они там заждались уже. Давай я поеду, нужно же мне когда-то… Ларсий зажмурился от приступа мигрени. К шишке на лбу она уже не имела отношения. Да, конечно, как же он мог забыть. Он ещё до исчезновения Искера планировал отправить посольство в одно небольшое государство в глубине континента. Сначала хотел свозить туда Искера, чтобы пообтёрся, потом стало не до того, а договорённости-то есть. Теперь Аскаль рвался в бой, да только Ларсий не хотел отпускать его из дворца. Тут вон что творится, Энкиль один может попасться в какую-нибудь ловушку. Аскаль хоть соображает… Он снова ощутил неимоверную усталость. Почему он должен их защищать от их собственных ошибок? Кого он тут опекает, в этом прекрасном семействе, с которым живёт всю жизнь, а всё равно не вхож? Какое ему, в конце-то концов, дело, что тут творится и чем это кончится? Даже Аскаль, кинувшийся сегодня на его защиту, сделал это из корыстных побуждений. Даже будучи его учеником и, надо надеяться, преемником, он держался на расстоянии. Как он тогда сам сказал, переступив через ненависть. Можно подумать, это Ларсий виноват, что рашудан пропил последние мозги и перестал видеться с сыновьями. Какого нормального отца можно отвадить от собственных детей, будь ты хоть трижды гениальный интриган?! Но он не будет всё это говорить Аскалю. Тот не будет знать, что делать с такой откровенностью, вон как радостно вцепился в возможность переменить тему и обсудить текущие дела. Нет, Ларсий, если уж рухнула твердыня рашудана, нечего искать поддержки у мальчишек. Сам-то ты себя ещё уважаешь, вот и жди помощи от сопляков, которых недавно и в грош не ставил. Иначе кто ты такой будешь в своих собственных глазах? Разве ты будешь иметь право на чьё-то уважение? Ларсий снова задумался о посольстве. Две недели сквозь пески. И это только в одну сторону. А что если Аскаль не вернётся? Слишком рисковано. Если Энкиль останется один, к нему кто угодно вотрётся в доверие, он неразборчив в связях. Да и потом… Ларсий уже начал привыкать делегировать Аскалю хотя бы мелкие рутинные дела. А сейчас, в таком состоянии, взвалить на себя снова всё?.. Он и так чувствовал себя верблюдом с переломленным хребтом. А если ещё поднять седока и потащиться… Да пропади оно пропадом! Вот казнили бы его сегодня, и что все эти замечательнее люди стали бы делать? Как бы выкрутились? А вот и шанс посмотреть. — Я поеду сам, — наконец сказал он, не поднимая головы. Талая вода текла по руке, скапливаясь на столе небольшой лужицей. Ладонь болела от холода. — То есть как ты сам? — опешил Аскаль, его одеяния колыхнулись в темноте. — Ты не можешь так надолго отлучиться из дворца! — Ну конечно, только на тот свет и навсегда, — прошипел Ларсий. Новая волна обиды придала ему сил, и он оторвал руку ото лба и встал. Смуглое лицо Аскаля было трудно разглядеть в темноте, но глаза его обеспокоенно блестели. — Я думаю, рашудану пойдёт на пользу некоторое время отдохнуть от моего общества.