Однажды в Нью-Йорке

«Ты занят?» Эрвин едва заметно мотнул головой, не отрываясь от монитора. Леви подошёл к нему и обнял за шею, прижался небритой щекой к его щеке. «Я завтра уеду», — сообщил он и умолк. «Куда?» — Эрвин повернулся на стуле и усадил Леви к себе на колени. «Надо мать навестить». О семье Леви никогда не рассказывал. Кое-что в разговорах проскальзывало, конечно, но это были обрывки. Эрвин мог расспросить Ханжи, но это было бы глупо. Да и не так сильно его волновала семья бойфренда. Он не с ними живёт в конце концов. «Хочешь со мной?» — спросил вдруг Леви. «Далеко ехать-то?» — «Париж, — ответил Леви и выдержал театральную паузу. — Париж, штат Техас». — «Ну, не так уж и далеко… Всего полторы тысячи миль…» — «Мы же не пешком пойдем, — рассмеялся Леви. — Слушай, я серьезно. Она давно говорит, что хочет с тобой познакомиться». Эрвин удивился. Они никогда не обсуждали это раньше. Знакомство с семьями не всплывало в разговорах. Про свою семью Леви не рассказывал, а у Эрвина была только сестра, которая жила слишком далеко, чтобы они с Леви могли встретиться. И вдруг «она хочет с тобой познакомиться». «Не знал, что ты из Техаса», — невпопад сказал Эрвин. «А кто сказал, что я из Техаса? Я из Бостона, как и Ханжи. Ты же знаешь, мы учились вместе… Короче, мать уехала туда лет пять назад. Дядька ее сманил. Ну, ей там лучше… Я думаю». Информации для одного утра было многовато. Они полгода встречались, съехались с месяц назад, и впервые Эрвин узнал о существовании двух членов семьи Аккерман. «Так что? — Леви поднялся на ноги. — Мне надо ей сказать. Поедешь?» — «Не люблю Техас, но давай съездим. Отдых мне не повредит». — «Ну, отлично. Пошли завтракать тогда». *** «Не вздумай назвать ее миссис, — поучал Леви, выруливая во взятой напрокат машине на шоссе. — Она никогда не была замужем». — «Хорошо», — кивнул Эрвин. Это он слышал уже раз сто. Толком Леви так ничего и не рассказал, но, что его мать не миссис, повторил кучу раз. Он явно нервничал, и Эрвин терпеливо его слушал и не лез к нему. Леви вздохнул. «Слушай, — сказал он, — это маленький город… У них тут ещё пятидесятые… Сам понимаешь…» — «Леви, успокойся. Я все понимаю. Все будет нормально». — «Да, я просто… Вдруг ты до хуя принципиальный, бывает, знаешь ли… Мать-то в курсе… А вот соседи…» Эрвин осторожно сжал его плечо. Леви дёрнул плечом и вяло улыбнулся. «Покрути радио, — сказал он. — Только не новости». Эрвин нашел канал с лёгкой музыкой. Леви поморщился, но сказал, что это сойдёт. И тут он заговорил: «Мать залетела в пятнадцать. Бабка с дедом охуели, конечно, но… Как видишь, аборт она не сделала. Охуели так, что умерли, когда мне было года три. Дядька вернулся из армии, охуел ещё больше и уехал на заработки. Не знаю подробностей, но как-то вдвоем они меня вырастили. Мать не хотела уезжать из Бостона. Так что дядьке пахать приходилось… Ну, она тоже работала, конечно. Ну, в общем, как-то так. К дядьке она перебралась, когда я встал на ноги. Ну и вообще. Она говорит, тут ей лучше. Ладно. И вот, блядь, двадцать первый век, феминизм, права ЛГБТ и все такое, но если ты рос без отца, люди все равно смотрят на тебя, как на убогого. Типа: ой, так ты сирота, бедненький. Или: ох, твоя мать — шлюха, как можно залететь в пятнадцать! Да я тебе ебало наизнанку выверну за такие слова, блядь». — «Я не знал…» — только и смог сказать Эрвин. «Я же не рассказывал… Это… Ну, не люблю я об этом…» Леви молчал всю оставшуюся дорогу. Эрвин задремал и очнулся, когда Леви остановил машину перед воротами и отчаянно сигналил. Ворота, наконец, открыли, и машина въехала во двор. Леви заглушил мотор и посмотрел на Эрвина. «Что бы тут ни случилось, — сказал он, — помни, что я люблю тебя». Эрвин осторожно взял его руку и поцеловал ладонь. «Я тоже тебя люблю. Что может случиться?» — «Ну, я не знаю. Что угодно. Если будет предлагать тебе пить, не соглашайся». Он вышел из машины, Эрвин последовал за ним. «Что, явился, хрен мелкий?» — спросил у Леви, видимо, его дядя. Он был долговяз и довольно неряшлив, но семейное сходство угадывалось. «Уж хрен у меня побольше, чем у тебя, — вяло огрызнулся Леви. — Это Эрвин. А этот старый хрен — мой дядя Кенни». Эрвин пожал жилистую руку с узловатыми длинными пальцами. «Мать где?» — спросил Леви. «В доме». Хозяйка дома сидела в гостиной на диване и поднялась, едва заслышав шаги гостей. «Здравствуй, дорогой», — сказала она, обнимая Леви и целуя его в лоб. «Мам, ну… — Леви смутился и вывернулся из рук матери. — Мам, это Эрвин». При этих словах он так взглянул на бойфренда, что тот слегка покраснел. Вечером после ужина мать и сын сидели в гостиной. Кушель сидела на диване, а Леви на полу. Она гладила его по волосам и расспрашивала о его жизни в Нью-Йорке. В конце концов разговор перетек на Эрвина. «Он симпатичный… И кажется, у вас все хорошо». — «Да. — Леви улыбнулся, подставляя голову под прохладную руку матери. — Он… он очень хороший». — «Я очень рада за тебя. Только… я вижу, тебя что-то беспокоит». Леви вздохнул. «Кенни бы чего не выкинул… Ну и вообще…» Кушель наклонилась к нему и поцеловала его в лоб. «Милый, все будет хорошо. Кенни сейчас не пьет… А Эрвин… Ну, он приехал сюда, чтобы сделать тебе приятное. Это о многом говорит. — Она улыбнулась. — Он тебя любит». — «Да, но…» — «Я тебя ударю, честное слово. Сколько раз мне нужно тебе сказать, что ты чудо, чтобы ты перестал думать, что тебя нельзя любить?» — «Ну, мам… — он вывернулся из-под растрепавшей его волосы руки и поднялся. — Я пойду спать. Спокойной ночи». Он поцеловал ее в щеку. Утром Леви проснулся, когда все остальные уже встали. Он сквозь остатки сна потянулся обнять Эрвина, но того не было. Леви разочарованно заворчал и стал одеваться. Эрвин сидел в гостиной один. «Доброе утро. — Он притянул Леви к себе и поцеловал. — Все на работе. Не знал, что ты можешь спать так долго». — «Ты уже завтракал?» — «Я ждал тебя». — «Все в порядке?» — «Ну, твой дядя назвал меня напыщенным городским педиком, а твоя мама очень милая». — «Я его убью когда-нибудь…» — «Все в порядке. Пойдем поедим». Дом был не очень большой, но места хватало и брату с сестрой, и время от времени приезжающему сыну и племяннику. В комнату Леви перекочевали вещи из его обиталища в Бостоне, и она походила на комнату подростка. Плакаты на стенах, видавший виды британский флаг с надписью «Ха-ха-ха, я антихрист» белой краской. Леви рассказывал, что чувак, который продал ему этот флаг, говорил, будто он принадлежал самому Сиду. «Пиздеж, конечно, — заключал он, — но прикольно». Среди сокровищ незапамятной юности хранилась старая гитара. «Ты играешь?» — спросил Эрвин. «Не очень хорошо». — «Можно?» Леви кивнул. «Не знал, что ты играешь», — сказал он. «Я играл в рок-группе в школе». — «И ты скрыл это от меня?» — «Ты от меня свою семью скрыл». — «Туше». Было слышно, что он давно не играл, возможно, много лет. Но руки уверенно и легко касались струн. Он прикрывал глаза, когда вспоминал мелодию, и на скулы падала тень от ресниц. Иногда он едва заметно наклонялся, и в расстегнутом вороте белой рубашки видны были ключицы со свежими едва заметными следами укусов — если знать, куда смотреть. Руки Эрвина будто жили своей жизнью и двигались так, словно лучше хозяина знали, что делать. На правой руке, на тыльной стороне ладони, то и дело проступал едва заметный шрам — результат детских экспериментов с фейерверками. Леви знал эти руки очень хорошо. Знал, какими они могут быть властными и нежными, требовательными и покорными, осторожными и грубыми. Как крепко они обнимают. Почти до боли в ребрах. Или наоборот, обволакивают почти невесомо, словно укрывая от мира. Он никогда потом не мог вспомнить, что это была за мелодия, но всегда помнил руки, скользящие, парящие по струнам, обнимающие старую гитару, будто любимого человека. Эрвин на мгновение открыл глаза и посмотрел Леви в лицо, улыбнулся. Леви пережил череду неудачных романов, некоторые из которых оставили по себе не метафорические, а вполне реальные шрамы. Потому, когда Ханжи в очередной раз сказала, что хочет его с кем-то познакомить, он отнёсся к этой затее скептически. А теперь он стоит, прислонившись спиной к шкафу, и смотрит, как Эрвин играет на его старой гитаре. В доме его матери, до знакомства с которой обычно дело не доходило. После всех грубостей и неполиткорректных шуточек его дяди. Леви смотрел на него, на его руки и любил его ещё больше, хотя это было невозможно. Эрвин на мгновение взглянул на него и улыбнулся. И тогда Леви сказал то, что крутилось у него на языке уже пару месяцев: «Давай поженимся». Эрвин уронил гитару. Жалобно звякнули струны, и он, не глядя, поднял ее с пола и положил рядом с собой на кровать. «Что?» Леви притворно закатил глаза. «Ты слышал, — сказал он. — На колено вставать не буду, кольцо считаю глупой традицией. Но я серьезно». Эрвин подошёл к нему и обнял. «Да», — сказал он. «Отлично. А теперь раздевайся, Хендрикс, и я тебя оттрахаю так, что ты ходить не сможешь».