Это ты

Если человека можно было бы охарактеризовать всего в двух словах, то Цзян Чэн описал бы Вэй Усяня так — и мёртвого достанет. Это идеальное объяснение для того, кому не сидится ровно на жопе и который всячески впутывается в неприятности, прикрываясь лучшими побуждениями. Потому что в этом весь Вэй Ин — сделать всё возможное, или невозможное, тут смотря с какой стороны посмотреть, чтобы вывести из себя Цзян Чэна. Он из тех людей, которые живут по принципу: вижу цель — не вижу препятствий. И ему абсолютно плевать, что эта самая цель далеко не всегда оправдывает средства, но кого это волнует, правда? И иногда… Точнее довольно часто Цзян Чэн серьёзно задаётся вопросом, что он сделал такого в прошлой жизни, что в этой ему в друзья достался Вэй Усянь. Вопрос, правда, риторический и вряд ли Цзян Чэн когда-нибудь получит на него ответ, но немного самокопания ещё никому не навредило. Вся загвоздка в том, что в последние несколько дней Вэй Ин ведёт себя слишком… нетипично. И нет: это не значит, что он перестал вытворять свои безумства, от которых стыдно бывает исключительно Цзян Чэну, но… Но нужно знать Вэй Ина хоть немного, чтобы понять: он — как открытая книга. Всегда говорит, что думает и поступает так, как считает нужным. Его мысли не нуждаются в озвучивании, его лицо всегда красноречивее любых слов. И если он ненавидит, любит, проявляет заботу или тревожится о ком-то, то делает это абсолютно открыто. А Цзян Чэн, так уж сложилось, знает Вэй Усяня довольно долго и слишком хорошо, чтобы с лёгкостью отличить привычную беспечность от беспокойства и в том, что Вэй Ин на самом деле чем-то сильно подавлен сомневаться не приходиться. И если сначала Цзян Чэн не придавал особого значения подобному поведению, то сейчас… Сейчас вэйусяневская нервозность медленно, но верно подходит к своему пределу. Цзян Чэн приблизительно представляет, что может случиться, когда эта чаша наполнится до краёв, но предпочитает не думать о плохом. Нахер надо!.. И ещё: не смотря на то, что они с Вэй Ином знают друг друга с детства, иногда понять, что творится в его беспардонной башке реально сложно. Цзян Чэн, в общем-то не уверен, что сам Вэй Ин хоть немного понимает, чего хочет. — Вот, держи, — говорит Цзян Чэн и садится рядом. Пододвигает к Вэй Усяню тарелку с только что приготовленным сэндвичем. — Ты ведь ещё не обедал. — Спасибо, — отвечает Вэй Ин, но к еде так и не притрагивается. Отбивает какую-то мелодию пальцами по столу, продолжая неустанно гипнотизировать собственный телефон. — Ты что — есть не собираешься? — немного погодя, интересуется Цзян Чэн, потому что серьёзно, какого хрена сейчас происходит?!.. — Я потом съем. Ага, конечно, — про себя думает Цзян Чэн и хочет, наконец, спросить, что не так, но тут дверь в кафе открывается и Вэй Ин, словно ужаленный в задницу, подрывается с места. Выглядывает. Нет, серьёзно, что с ним творится? Цзян Чэн хватает того за плечо и усаживает обратно. — Угомонись уже. Я пойду приму заказ, а когда вернусь, то ты мне расскажешь, что с тобой не так уже третий день, а то смотреть уже тошно. И уходит. И пока принимает заказ, мысленно готовится к самому худшему, потому что по-другому у них, в общем-то, не бывает. А когда возвращается, Вэй Ин выдаёт, самое, сука, неожиданное. Он говорит: — Цзян Чэн, я тебя раздражаю? Цзян Чэн на мгновение открывает рот, чтобы ответить, но не произносит ни звука. Тупо теряется. Потому что интонация, с которой Вэй Ин произносит вопрос — серьёзная. И взгляд такой же. Таким взглядом не шутят. — Ты действительно сейчас ждёшь от меня какого-то ответа? — вопросом на вопрос отвечает Цзян Чэн, но Вэй Ин отворачивается. Молчит, может быть, секунд двадцать, а потом произносит: — Я просто не понимаю, почему Лань Чжань не звонит и не приходит. Я ведь извинился. Попытался найти его в кампусе, но он, кажется, продолжает меня избегать. Так вот в чём проблема!.. — С чего вдруг он тебя так волнует? Вы с ним даже толком не общались нормально ни разу. — Да, но… Но мне бы хотелось узнать его лучше. Он не кажется плохим парнем, одиноким – да, но не плохим. — Так вот в чём дело? В тебе опять проснулась жалость к сирым и убогим? — усмехается Цзян Чэн, за что ему в ответ прилетает ощутимый толчок в бок. — Э-э-эй, да что с тобой? — Знаешь, — продолжает Вэй Ин, — не смотря на то, что ты мой самый близкий друг я терпеть не могу в тебе вот эту черту — ты судишь о человеке, совершенно ничего о нём не зная. — А разве я осуждал? — искренне удивляется Цзян Чэн. — Я тебе уже говорил, с этим парнем тебе ловить нечего. — С чего такая уверенность? — не унимается Вэй Ин. — Наслышан. Не веришь мне, спроси ребят на факультете. Они тебе много историй могут рассказать. Вэй Ин отводит взгляд и хмыкает. Закусывает нижнюю губу, качает головой. А затем вновь смотрит на Цзян Чэна, словно тот только что ответил на вопрос, от которого зависела чья-то жизнь. И ответ, судя по всему, оказался неверным. — Знаешь, — на выдохе произносит он, даже не пытаясь скрыть разочарование в голосе. — А это ведь ещё хуже. Ты судишь других не потому что это твоё мнение, а потому что так говорят другие. Цзян Чэн молчит. Первые две секунды злится, потому что Вэй Ин тоже может надавить на больное место, которое Цзян Чэн раз за разом заклеивает долбанным пластырем, как будто в этом вообще есть смысл. Проблема — она не снаружи. Она настолько глубоко внутри, что он старается лишний раз туда не заглядывать. У каждого в шкафу свои скелеты. И когда-нибудь Цзян Чэн от них избавится, только речь сейчас не об этом. — Так что там с Лань Чжанем? Расскажешь? И Вэй Ин рассказывает. И про их неловкую первую встречу, и про лекцию, про разговор в библиотеке. Даже про то, что пытался выловить того после занятий. А когда история заканчивается, спрашивает: — Ну, что думаешь? Честно говоря, Цзян Чэн понятия не имеет. — Это… странно, — лишь выдавливает он из себя. — Что именно? — Что он не сдал тебя коменданту в ту же секунду. Судя по тому, что слышал я, — продолжал говорить Цзян Чэн, — он никому и никогда не шёл на подобные уступки. Тебе следовало просто взять у него номер, а не давать ему свой. — Я как-то не подумал об этом. — Предположим, чисто гипотетически, я помогу тебе достать номер Лань Ванцзи, что тогда? — Ты и правда можешь помочь? — воодушевляется Вэй Ин, совершенно игнорируя вторую часть вопроса. — Я же сказал — чисто гипотетически. Что ты будешь делать? — Как — что? Конечно позвоню ему и приглашу сюда, — с улыбкой отвечает Вэй Ин, а потом добавляет: — Буду звонить ему до тех пор, пока не согласится. — Не боишься, что он тебя добавит в игнор? — Не добавит. Ну и самомнение!.. На то, чтобы принять решение уходит пятнадцать минут и Цзян Чэн абсолютно точно уверен, что рано или поздно он об этом пожалеет. Но он живёт по принципу решаем проблемы по мере поступления, поэтому, протягивает телефон Вэй Ину так быстро, чтобы не было возможности передумать. — Вот, держи. У меня есть номер Лань Ванцзи. Вэй Ин первые десять секунд не двигается с места, растерянно смотрит на Цзян Чэна, будто разучился понимать китайский. Но очень быстро недоумённое выражение на его лице сменяется пониманием, а затем в буквальном смысле светится от счастья. Он резко вырывает из рук Цзян Чэна телефон. — Откуда у тебя его номер? — Обменялись ещё в начале учебного года на одном из собраний. Он же староста первой группы. — А почему ты мне раньше об этом не сказал? — Потому не был уверен, что ты не натворишь глупостей. Собственно, я и сейчас не уверен, что поступаю правильно. — Позволь, облегчить твои муки совести. За столь ценную и важную для меня информацию, ты можешь попросить о чём угодно. Цзян Чэн скептически выгибает бровь. — Ты действительно сделаешь всё, чтобы я не попросил? Вэй Ин кивает. — Тогда ты до конца смены убираешься в подсобке. Стоило Цзян Чэну озвучить условие, как воодушевление, которое было на лице Вэй Усяня, в короткое мгновение, испаряется. А вместо него появляется страдальческая гримаса. Но сделка есть сделка. А Цзян Чэн далеко не из тех людей, на кого можно надавить при помощи жалости. — Хорошо, — нехотя соглашается Вэй Ин и плетётся в подсобку. Остаток рабочего времени проходит в привычном ритме пятницы. Шеф появляется в кафешке к шести вечера, после чего оно удивительным образом превращается в самое уютное и одновременно топовое место, которые Цзян Чэну доводилось видеть. Ближе к девяти в зале нет ни одного свободного места, а само помещение заполняется заливистым смехом и новыми историями, громким чоканьем бокалов и приятным ароматом свежесваренного кофе. Вэй Ин появляется наверху где-то через четверть часа. И на этот раз, стоит признать, он больше походит на самого себя: его словесный понос не остановить, отчего ему прилетает пара оплеух, но Вэй Усянь не был бы Вэй Усянем если бы не прекращал флиртовать со всеми подряд, подшучивать над шефом и приковывать к себе всеобщее внимание. Нет, серьёзно, стоит ему щелкнуть пальцами, и он, без каких-либо проблем, заполучит номер телефона любой девушки. Стоит ему улыбнуться, как посетители, будто околдованные, сами тянутся сюда, желая поскорее расстаться с деньгами, и покупают абсолютно любую хрень, которую он только предложит. Цзян Чэн понятия не имеет, что это за магия и как она работает, но действует она абсолютно на всех. Кроме Цзян Чэна. А ещё, как оказалось, Лань Ванцзи. — И почему я о нём вспомнил? — бубнит он про себя. — Кого ты вспомнил? — интересуется Вэй Ин и Цзян Чэн вздрагивает. И когда только оказался рядом? — Не твоё дело, — огрызается он и поворачивается к кассе, чтобы принять очередной заказ. — Добро пожаловать, что будете заказывать? — с улыбкой проговаривает Цзян Чэн давно заученную фразу. Поднимает взгляд и… застывает. Примораживается к полу. Потому что перед ним стоит он. Человек, который заходит к ним каждый понедельник в три часа дня, чтобы заказать двойной американо без сахара. Он всегда садится за дальним угловым столиком у окна и сидит ровно до половины четвёртого. Цзян Чэн думает: соберись. Всё нормально. Думает: нужно просто принять заказ. Но в голове каша. И он понятия не имеет как это контролировать. Спасает Вэй Ин. Он слегка толкает его в бок, интересуясь: — Цзян Чэн, ты чего? — Ничего, — отвечает он и вновь обращается к посетителю: — Простите, не могли бы вы повторить ваш заказ? И парень с улыбкой повторяет: — Конечно. Один двойной американо без сахара и фруктовый чай, пожалуйста. У него очень бархатный голос и приятная, хоть и дежурная, улыбка. Теплый взгляд. Цзян Чэн торопливо отводит глаза, надеясь, что это не выглядит слишком палевно. Всё остальное он делает тупо на механике: выбивает чек на шестьдесят семь юаней, готовит напитки и отдаёт их слегка трясущимися руками. А ещё чувствует себя идиотом. И старается не задаваться вопросом, почему каждый раз, когда этот человек заходит сюда, сердце Цзян Чэна заходится в бешеном приступе аритмии. Не задаётся только потому что ответ ему может пиздец как не понравиться. Оставшиеся время до закрытия проходит без внезапных эксцессов. К десяти зал почти пустеет и Цзян Чэн, распределив обязанности вместе с Вэй Ином, начинает уборку в зале. И только сейчас замечает, что парень, заказавший двойной американо и холодный фруктовый чай, всё ещё сидит за дальним столиком. Цзян Чэн какое-то время неуверенно колеблется, а затем всё же решает подойти. — Простите, я могу забрать пустой стаканчик? — интересуется он. Парень улыбается и согласно кивает, протягивая Цзян Чэну пустой стакан из-под кофе. — Спасибо, — с улыбкой отвечает и смотрит на часы. — И простите, что из-за меня вам приходится задерживаться. — Ничего, — немного неуверенно произносит Цзян Чэн. — Обычно мы ещё занимаемся уборкой после закрытия, так что вы можете остаться здесь столько, сколько вам нужно. — Спасибо. Цзян Чэн поджимает губы, собираясь вернуться к уборке, потому что разговор исчерпывает себя. Он не дурак. Прекрасно понимает, что парень кого-то ждёт. Нетронутый фруктовый чай и пара часов ожидания в одиночестве — факт более чем неоспоримый. И Цзян Чэн реально не хочет задумываться, кто за этим всем стоит. Вряд ли кто-то посторонний. Поэтому Цзян Чэн не анализирует. Нахрен надо, тем более что это, в общем-то, не его дело. Умом он это понимает, но не может избавиться от мерзкого чувства, что его сердце безжалостно рвут на куски. Цзян Чэн сам не понимает как, зачем и почему, но задаёт вопрос: — А вы кого-то ждёте здесь? Он просто хочет удостовериться. И этот вопрос звучит неожиданно не только для Цзян Чэна. Парень резко вскидывает голову и на его лице больше нет дежурной улыбки. Лишь удивление. — Да, — начинает говорить он. — Я… Но не договаривает. В этот самый момент, его телефон вибрирует. — Извините, мне нужно ответить, — говорит он и поднимает трубку. А затем торопливо выходит из кафе. А Цзян Чэн прижимает к груди грязный стакан из-под кофе и не может понять: как так получилось, что он знает, какой кофе он предпочитает, но понятия не имеет, как его зовут?..

***

— Ванцзи!.. Голос дяди звучит непривычно отчуждённо и холодно. Холодно настолько, что любой другой человек, услышав подобную интонацию, наверное, замёрз бы на месте. Лань Чжань смотрит перед собой. Находит точку, чтобы не видеть чужих взглядов, которыми одаривают его все присутствующие: старейшины — с осуждением, дядя — с разочарованием, брат — с жалостью. И каждый он чувствует буквально кожей, словно он одноглазая хромая собака в цирке — объект всеобщего порицания. Только Лань Чжаню плевать на взгляды. Он отводит его не поэтому. — Назови мне пятьдесят второе правило Ордена Гусу Лань. — Запрещено заводить дружбу с порочными людьми. Ответ звучит безупречно. Настолько безупречно, что в любой другой ситуации дядя бы им непременно возгордился. — Сто тридцать второе правило, — на этот раз громкий голос принадлежит кому-то из старейшин. — Запрещено обнажать и направлять меч на тех, кто старше или слабее. — Семьдесят третье правило. — Запрещено следовать пути тьмы или помогать тем, кто его избирает. — Какие последствия могут возникнуть, если пренебрегать правилами? — Любое неповиновение карается наказанием. — Ванцзи, — голос снова принадлежит дяде, — ты признаешь вину, что нарушил абсолютно все упомянутые тобой правила? — Признаю. — Сожалеешь ли ты о содеянном? — Нет, — он отвечает не задумываясь. Произносит ответ с такой непоколебимой уверенностью, как отвечал несколько минут назад на каждый заданный вопрос. У него не осталось сожалений. У него не осталось ничего, кроме больных воспоминаний и чёртовой злости. — Наглец!.. — зло выкрикивает дядя. — Ты посмел выбросить из головы фундаментальные основы собственного ордена. Забыл всё, чему тебя учили. — Тогда, осмелюсь спросить дядю: кто, на самом деле, праведен, а кто порочен? Где чёрное, а где белое? — вопрос звучит твёрдо. Почти граничит с дерзостью, поэтому дядя какое-то время молчит. Раньше Лань Чжань никогда не позволял себе подобного тона или высказывания. — Прекрасно! И это воспитанный мною лучший ученик? Ванцзи, ты очень сильно разочаровал меня. Разочарования Лань Чжань тоже не чувствует. Он, как старый сосуд, который в какой-то момент просто опустел и раскололся на части. Всю сознательную жизнь его учили, что нужно жить по совести, относится к другим с почтением и поступать правильно, согласно правилам, независимо от ситуации. Не предаваться эмоциям. Быть рассудительным. В него закладывали эти простые понятия точно так же, как при строительстве закладывают прочный фундамент. Но однажды мама сказала, что жить по правилам не всегда правильно и что помимо умения слепо следовать чужим указаниям, необходимо научиться прислушиваться к себе. Иногда именно это единственно верное решение, которое может идти в разрез хоть с тысячами, хоть с сотнями тысяч правил. Потому что чёрная стена так и останется чёрной, если ты через неё не перепрыгнешь. Лань Чжань был слишком маленьким и, честно говоря, не до конца понимал смысл, сказанных мамой слов. Для него чёрная стена всегда оставалась таковой. Ему и в голову не приходило, что с другой стороны, она может быть белого цвета. Он никогда не задумывался, что есть другая сторона. Очень жаль, что ему потребовалось семнадцать лет, чтобы усвоить такой простой урок. А вот он осознал это намного раньше. — Исходя из вышесказанного, ученик Ордена Гусу Лань Лань Ванцзи признаётся виновным в неоднократном нарушении правил Ордена, а так же за то, что пытался скрыть местонахождение преступника Вэй Усяня, известного также как Старейшина Илин, и за то, что ты позволил себе скрестить меч со Старейшинами Ордена Гусу Лань ты понесёшь наказание — тридцать три удара дисциплинарным кнутом. Наказание привести в исполнение немедленно. За любые ошибки рано или поздно приходится расплачиваться. Лань Чжань почти не врал, когда говорил, что у него не осталось никаких сожалений, но если бы он мог вернуться назад и все исправить; если бы только он его, Лань Чжаня, послушал. Если бы только сам Лань Чжань был чуточку внимательней. Если бы… Если бы… Если бы… Опять это «‎если бы». Лань Чжань устал. Вымотался. Обессилел. Он устал думать об упущенных возможностях или мысленно возвращаться на эту проклятую гору. Устал анализировать и соотносить. Устал искать решение. Прошлого не вернёшь. Его — тоже. И от этого становится гораздо больнее, чем от удара дисциплинарным кнутом. Он буквально ощущает, как кожа на спине лопается, а на лбу выступает холодная испарина. Но Лань Чжань не шевелится, ни звука не издаёт. Только чувствует, как напрягаются крылья носа и сжимаются губы, потому что болью жжёт во всём теле. Но это удаётся контролировать. Он намеренно стискивает руки в кулаки. С силой сжимает челюсти. Стоит на коленях в снегу и считает удары. И после каждого мысленно проговаривает: «Прости!»