Это ты

Согласно одной из теорий реинкарнаций человеческая душа попадает в диюй[1] — место, где ожидает суда, а затем неизбежно отбывает наказание соизмеримое преступлению. Одни легенды утверждают, что грешники заново проживают все свои самые тяжёлые и постыдные моменты земной жизни; другие — что души подвергаются ужасным пыткам, до так называемой «смерти», после чего вновь возрождаются и всё повторяется по новой. Лань Чжань чувствует себя так, словно попал в свой собственный диюй. Будто он ходит по нескончаемому лабиринту, отчаянно пытаясь найти выход, но всё равно оказывается в тупике. Он петляет и путается, останавливается за каждым грёбанным поворотом, которых оказывается так много, что не разберёшь. И он боится. Боится, что однажды у него не хватит сил идти дальше. У всех есть свой предел, и Лань Чжань не слишком стремится достигнуть своего. Да, возможно, Ванцзи не идеальный герой из сказки, который справляется с любыми трудностями, словно по щелчку пальцев. Он самый обычный человек из плоти и крови с кучей разных тараканов в башке: он моет руки, даже если выходит из комнаты на пять минут, не приемлет назойливость, собирает сумку для занятий с вечера и проверяет её содержимое не менее трёх раз, прежде чем лечь спать. А ещё: он не верит в теорию реинкарнации. Слишком просто. Слишком иррационально. Полагаться, что все неудачи этой жизни зависят от ошибок прошлого — наивно и глупо. Но если допустить, хотя бы на минуту, что всё действительно так, то что такого он мог совершить в прошлой жизни раз в нынешней приходится расплачиваться так? Бред!.. Лань Чжань подставляет руки под напор холодной воды, набирает её в ладони и обливает лицо. Он повторяет это снова и снова, но мысли всё ещё спутаны, а дыхание частое. Ванцзи смотрит на собственное отражение в зеркале — на слегка подрагивающие губы, на капли воды стекающих с волос, на взгляд пустой и безжизненный — и чувствует — легче не становится. Он будто горит изнутри. И дело даже не во в том, что ему тяжело морально. Лань Чжань физически ощущает эту боль. Словно… … словно всё взаправду: и сбитые в кровь колени, и стиснутые до онемения руки, и звук, рассекающего воздух, кнута, и кожа, которая в следующее мгновение трескается. И с каждым новым ударом Ванцзи замечает, как силуэт брата расплывается нечётким пятном; как во рту появляется мерзкий металлический привкус, а голос дяди приглушается, будто Ванцзи под водой. Он оборачивается спиной к зеркалу, пытаясь — что? Обнаружить рассечённую плоть до костей или кровоточащие порезы? Или саднящие красные следы от розг? Что? Что именно он надеялся там увидеть? Лань Чжань снимает с крючка полотенце и вытирает лицо. Всё закончилось. — Это всего лишь дурной сон. Но сегодня было не как всегда. Сегодня он не только впервые разглядел лица, но и с лёгкостью уловил запах морозной свежести, как крупные хлопья снега тут же таяли на его разгорячённых плечах; глаза дяди были наполнены жалостью и разочарованием, а его рука перед каждым ударом зависала на пару напряжённых секунд прежде чем резко опуститься. Лань Чжань видел сжатые руки Сиченя, его пульсирующие от напряжения кулаки, его пропитанный страхом взгляд. Он видел всё это так же отчётливо, как сейчас собственное отражение в зеркале. И у него просто дохерище вопросов в башке, но лёгкий стук в дверь и обеспокоенный голос Сиченя, интересующийся всё ли в порядке, выветривает из головы абсурдные мысли, и Лань Чжань, после короткой паузы, отвечает: — Да. Я скоро выйду. По ту сторону двери слышится облегчённый выдох: — Хорошо. Я буду ждать внизу. Ванцзи выходит из комнаты через пять минут. Сичень, облокотившись о спинку дивана, застегивает манжеты на рукавах, взгляд, скорее отрешённый, чем сосредоточенный, всматривается в туманную дымку за окном. Он поворачивает голову только тогда, когда слышит щелчок, захлопывающейся за Лань Чжанем двери. Ванцзи стоит немалых усилий, чтобы посмотреть ему в глаза. — Ты точно не хочешь остаться? — интересуется Сичень, подходя ближе. — Тебе же к третьей паре!? Мог бы остаться и поспать подольше. Сичень улыбается, будто ничего не случилось. Словно всё хорошо. Словно ничего не произошло и это не он большую часть ночи провёл у кровати Лань Чжаня. Но Ванцзи всё равно замечает, что улыбка брата натянутая, взгляд уставший, а под глазами залегли чёрные тени. События прошлой ночи проносятся кадрами. Он вспоминает, трясущиеся руки Сиченя, державшего его за плечи; дрожащий голос, шепчущий: «всё хорошо»; холодные пальцы, прикасающиеся к покрытой испаринами коже. Ванцзи вспоминает его растрёпанные волосы, бледное лицо и широко распахнутые глаза. А ещё: страх. Он отражался в его взгляде. Последний раз Лань Чжань видел у брата подобное выражение лица, кажется, когда ему — Ванцзи — было одиннадцать. Воспоминания о той ночи обрывочные, словно сон. Очень смазанный и нечёткий сон, после которого остаётся сбитое дыхание, дрожь в пальцах и чувство полного, тотального бессилия. Сейчас он смутно помнит, что тогда произошло, потому что запомнить означало вновь погрузиться во тьму, но в голове все равно остаётся этот отчаянный, застывший ужас в глазах Сиченя и его растерянный хриплый голос. Такое вряд ли забудешь. — Не нужно, — отвечает Ванцзи. — Я всё равно хотел переодеться и зайти в библиотеку. Нужно кое-что закончить. — Что ж. Я тогда подброшу тебя до общежития. Сичень поджимает губы и, захватив пальто со столешницы, пропускает Лань Чжаня вперёд. В машине они почти не говорят. Лань Чжань боковым зрением, конечно, замечает, что Сичень несколько раз поворачивает к нему голову, будто хочет что-то сказать, но не говорит. Лань Чжань тоже виду не подаёт. Он мысленно вспоминает своё расписание, пытаясь выловить окно, чтобы зайти в деканат. Он думает об этом так много, что не сразу слышит, как Сичень к нему обращается: — Как ты себя чувствуешь? Ванцзи отводит взгляд к окну. — Нормально! — немного погодя, отвечает он. Это тот ответ, который устраивает обоих. Лань Чжань не говорит плохо, только потому что жаловаться он даже под страхом смерти не станет. А сказать хорошо, значит соврать, но Лань Сичень не слепой. Он прекрасно понимает, что после этих снов никогда не бывает хорошо. Единственное  голова гудит. Но это тот дискомфорт, с которым Ванцзи может справиться. Про жгучую боль в спине, он старается не думать. Точнее, он напоминает себе, что боль пройдёт. Всегда проходит. — Знаешь, я тут подумал, — вновь начинает говорить Сичень, — раз уж я всё равно теперь буду работать в колледже, ты бы мог жить со мной. Особенно учитывая, что в последнее время твоя проблема… — он делает незначительную паузу, пытаясь подобрать подходящее слово, — обострилась, — заканчивает он. — Всё в порядке. Я останусь в общежитии. — Ты уверен? Не хочу, чтобы ты был один, если приступ снова повторится. — Он не повторится, — твёрдо произносит Лань Чжань. — Обещаю. Сичень отводит взгляд. — Хорошо, — нехотя соглашается он. Останавливается на светофоре. — Просто знай, если вдруг тебе понадобится помощь: ты можешь рассчитывать на меня. Лань Чжань знает, а ещё понимает, что не хочет быть для кого-то обузой. Сичень и без того ставит потребности Ванцзи превыше собственных. — Спасибо, — вдруг произносит Лань Чжань. Сичень на короткое мгновение задерживает взгляд, а затем расплывается в улыбке и делает радио чуть громче.

***

Первую — по расписанию, но третью по факту — пару внезапно отменяют, а между ней и следующей у Ванцзи окно, поэтому вплоть до начала занятий он безвылазно проводит в библиотеке. Он успевает закончить эссе по английскому, перевести лекции по экономике в электронный формат, и даже находит необходимый материал для доклада по истории. Он загружает себя так, потому что иначе свихнётся. Нет, серьёзно, в его голове творится настоящий хаос. Стоит хоть на мгновение отвлечься от учёбы и мысли, словно рой рассерженных пчёл роились в голове, гудели и жалили каждая сильнее другой. Он думает о брате, об учёбе, о чертовых снах, домашних заданиях и Вэй Ине, которого в этом списке просто быть не должно. И это бесит. Не мысли как таковые, а сам факт их наличия. То есть если подумать у Лань Чжаня нет ни одной объективной причины думать о человеке, который его, на минуточку, раздражает. Но он думает. И довольно часто. Эти мысли сумбурные, эфемерные и абсолютно ненужные. И учёба, пожалуй, единственный способ сбежать от них. Лань Чжань достаёт блокнот, в который записывает домашку и другие важные для себя вещи и, открыв на последней странице отмечает цветным маркером то, что уже сделано. С удовольствием обнаруживает, что выполнено практически всё, пока взгляд не цепляется за яркую пометку рядом с заданием профессора Цзяна. Помимо пятнадцатого параграфа им нужно было найти легенду о гуцине, что в принципе оказалось довольно проблематично: в библиотеке никакой информации не было априори, а в интернете Лань Чжаню удаётся найти только одну статью, в которой о самой легенде упоминалось лишь вскользь — история передавалась людьми из уст в уста и была записана лишь единожды, но вскоре после этого была уничтожена. Единственное, что осталось от сожжённого документа — несколько нот под которыми аккуратным почерком было написано всего два слова: никаких сожалений. Откуда автор статьи знает, каким почерком была выведена фраза на документе — Ванцзи старается не задумываться. У него и так вопросов больше, чем ответов. А сам автор статьи ссылался на источник, который к несчастью Лань Чжаня, оказался заболочен в сети по просьбе правообладателя. Ну вот — приплыли!.. Ванцзи ещё какое-то время клацает по ссылкам, несколько раз меняет запрос в адресной строке, но так ничего и не находит. Он примерно прикидывает пару тройку смежных областей для поиска и чтобы не забыть делает ещё одну пометку в блокноте. А после берёт телефон в руки. До следующей пары примерно час свободного времени. Ванцзи как раз собирается отправиться на обед, когда на экране мобильника всплывает короткое: «Пообедаем?» Лань Чжань набирает лаконичное «да» и, сложив вещи в сумку, выходит из библиотеки. Он ждет Сиченя возле главного учебного корпуса, пока толпы студентов бесконечным потоком проносятся мимо. В наушниках играет любимая песня, весенний ветерок приятно обдувает лицо, а сам Лань Чжань, перечитав тонну отзывов, пытается выбрать в какой из, ближайших к университету, кафешек можно перекусить. Выбор, не сказать, что сложный, но Ванцзи понятия не имеет как подступиться. Обычно ему не приходится задаваться такими вопросами: он либо готовит сам, либо ограничивается постной едой из университетской столовой. Но вдруг… Лань Чжань резко распахивает глаза, устремляя взгляд куда-то вперёд. И застывает. Его словно парализует. Парализует от ощущения чужого, но в тоже время размеренного дыхания позади себя, а затем от прикосновения прохладных ладоней к лицу. И тихого мурчания у самого уха: — Лань Чжань, угадай кто! Музыка в наушниках играет негромко. Фоном. А человек растягивает слова практически шёпотом, но этого достаточно чтобы расслышать игривые нотки в голосе и почувствовать лёгкую щекотку у основания шеи. Он уверен: человек позади улыбается. Улыбается широко и искренне, и от одной только мысли всё тело охватывает мелкая дрожь. Это ненормально. Лань Чжаню не нужно оборачиваться, чтобы понять, кому этот голос принадлежит, но протяжное: — Вэй Ин! — как-то само само срывается с языка. — Угадал, — с улыбкой произносит тот и тут же резко убирает руки. Отстраняется. Маячит перед глазами. — Я рад. А ты чего тут один? Ждёшь кого-то? Неужели меня? Цзян Чэн, который всё это время стоит за его спиной, устало закатывает глаза. И подходя ближе, толкает того плечом, говорит: — Эй, разве не ты спешил перед следующей парой зайти в деканат? — Да, да, конечно, — отмахивается Вэй Усянь и вновь обращается к Лань Чжаню: — Лань Чжань, в следующий раз, если захочешь со мной встретиться, то можешь позвонить. Это лучше, чем ждать на улице. У тебя есть мой номер? — Я не… — Да кому ты нужен, чтобы тебя ждать, — с издёвкой фыркает Цзян Чэн, на что Вэй Ин ловко парирует: — Как минимум тебе, ты делаешь это регулярно. Они ещё перебрасываются парой колких фраз, совершенно позабыв, что они, в общем-то, на улице не одни. Несколько студентов, проходя мимо, удивлённо таращатся, в то время как Лань Чжань, ловя заинтересованные взгляды, чувствует себя третьим лишним. — Можно подумать, — продолжает Вэй Ин, — что я тебя заставляю ждать меня. — Конечно. Тебя же ни на минуту одного оставить нельзя, потому что ты непременно влезешь в какую-нибудь залупу, стоит только отвернуться. Вечный ребенок. — Лучше уж быть вечным ребёнком, чем таким занудой, как ты. Лань Чжань ушам своим не верит. Они что — дети? — Ты… — рычит Цзян Чэн, но осекается на полуслове. И тут же меняется в лице. Сзади слышится учтивое: — Добрый день! Сичень останавливается рядом с Лань Чжанем и с нескрываемым интересом обводит взглядом всех троих. Цзян Чэн молчит, продолжая в упор смотреть на Сиченя так, словно он никак не может определиться чего хочет больше: остаться или убежать. А вот Вэй Ин наоборот — изучает Сиченя, словно встретил давнего знакомого, который очень сильно изменился. Он шагает навстречу, прищуривает взгляд и… — О! — внезапно выдаёт. — Это же вы? Лань Чжань переводит вопросительный взгляд на брата, который с лёгкой улыбкой смотрит на собеседника. Что. Здесь. Происходит? — Это же вы заказываете двойной американо и приходите в кофейню каждый понедельник. А вчера вы ещё заказали холодный чай. Я прав? Сичень, откашлявшись, отвечает: —У вас хорошая память. — Она тут ни при чём. Это всё он, — отнекивается Вэй Ин и указывает на Цзян Чэна. Тот его резко дёргает за рукав и выцеживает сквозь зубы недовольное: — Заткнись. Но Вэй Ин не затыкается. Он не то что намёков, а прямых слов не понимает. Словно он не человек, а конвейер по выдаванию глупостей. Он рассказывает и рассказывает, про кофейню, про самый лучший на свете кофе и про ещё какую-то ерунду — Лань Чжань теряет нить разговора довольно быстро. Его не покидает ощущения странного дежавю. Будто нечто подобное уже случалось. Он пристально всматривается в то, как Вэй Ин открыто и абсолютно непринуждённо о чём-то говорит, как Сичень с неподдельным интересом слушает его болтовню и Цзян Чэн, который держится чуть позади, нахмурив брови, но в то же время выглядит невероятно сосредоточенным. — Лань Чжань, у меня что-то на лице? — интересуется Вэй Ин и от звука собственного имени, произнесённого столь неожиданно, Ванцзи приходит в себя. И только сейчас понимает, что расстояние, которое было между ним и Вэй Ином сократилось. Он делает шаг назад, к брату, и надев маску отчуждённости с холодом произносит: — Нет. Просто… задумался, — сделав паузу, зачем-то уточняет он. Вэй Ин пожимает плечами и вновь поворачивается к Лань Сиченю, когда тот, воспользовавшись моментом, наклоняется к уху Лань Ванцзи. — Всё в порядке? — уточняет он. — Выглядишь обеспокоенным. Лань Чжань отвечает: — Всё хорошо. — А вы, ребята, получается давно знакомы? — спрашивает Вэй Ин, стоит Сиченю отстраниться. — Впервые вижу, чтобы Лань Чжань общался с кем-то… — Он делает паузу, пытаясь подобрать то ли какое-то слово, то ли имя — хрен пойми, но в следующее мгновение произносит то, что Лань Чжань ожидает меньше всего. Вэй Ин говорит: — Кроме меня. И это не укладывается в голове. То есть — в смысле? Он что — намёков не понимает? — Действительно, мы ведь так и не представились друг другу. Я Лань Сичень — старший брат Ванцзи. — Серьёзно? — воодушевляется Вэй Ин и, пожав, протянутую Сиченем руку, поворачивается к Лань Чжааню: —Лань Чжань, почему ты не говорил что у тебя есть брат? Да ещё такой ахренительный красавчик. Ванцзи ответить не успевает, потому вопрос, заданный Вэй Ином, теряет свою актуальность быстрее прежде чем он успевает моргнуть. — А я Вэй Усянь, а этот непонятный сгусток мрака возле меня, мой сводный брат Цзян Чэн. — Ты… — начал гореть возмущением Цзян Чэн, но перехватив взгляд Сиченя, осекается. — Что? — Ничего. — Вот и славно, — усмехается Вэй Ин и вновь переключает своё внимание на Лань Сиченя. Словно ни Цзян Чэна, ни, уж тем более, Лань Чжаня попросту не существует. Эта мысль острым уколом отдаёт в сердце и Ванцзи злится. Сам не понимает почему. Разве это не то, чего он так сильно хотел — быть никем, особенно Вэй Усянем, незамеченным? — Так ты со старших курсов? Не помню, чтобы видел тебя на занятиях. — Не фамильярничай, — Цзян Чэн тут же одёргивает Вэй Ина. — Боюсь, я уже давно вышел из студенческого возраста, — с улыбкой отвечает Лань Сичень. — Я здесь преподаю. Мы не встречались ранее, поскольку я перевелся в ваш университет недавно. Вэй Ин отводит взгляд и, дотронувшись пальцами до кончика носа, произносит: — Это действительно многое объясняет. А что за предмет? — Факультативный — основы речевой коммуникации. — Уверен, что ничем, кроме как знаком свыше это не объяснить, поскольку мы с Цзян Чэном тоже записались на эти лекции. — Не ты ли только что так спешил в деканат, чтобы выписаться, потому что цитирую: «в гробу я видел эти лекции», — с издёвкой напоминает тот. Но Вэй Ина, кажется, его слова нисколько не смутили. — Во-первых, — самодовольно говорит он, — это было до того, как я узнал, что у нас будет такой классный преподаватель. Во-вторых, мы всё равно уже в деканат не успеем. У них обед. И в-третьих… Он выдерживает незначительную паузу, а затем, одаривает Лань Чжаня таким взглядом, словно придумал очередную шалость. — Что? — не выдержав, спрашивает Ванцзи. — Лань Чжа-ань, а ты тоже записался на эти лекции? После непродолжительного молчания Лань Ванцзи выдавливает из себя короткое: — Да. И выражение лица Вэй Ина в мгновение меняется. — Вот и здорово. Увидимся значит там. Займи мне место рядом с собой. Было приятно познакомиться с вами, профессор Лань. — Можно просто Сичень. Вэй Ин закидывает руку на плечо Цзян Чэна и направляется в сторону корпуса. — Мы тогда пошли. Не будем больше вас задерживать. Вы, наверное, хотели вдвоём пообедать. Кстати Лань Чжань, в той кафешке, что ты смотрел готовят очень вкусный суп из свиных рёбрышек. Очень рекомендую. Они отходят на достаточное расстояние, когда Сичень произносит: — Неплохие ребята. Ты не говорил, что у тебя появились друзья! — Не говорил, — соглашается Лань Чжань, потому что они — не друзья. И Ванцзи знает, что Сичень понимает это как никто другой. А Вэй Ин… Вэй Ин дурачится. Определённо. Он, как разбалованный ребенок пытается привлечь внимание того, кому оказался совсем неинтересен. А Лань Чжань играть в эти игры не собирается и плясать под чужую дудку - тоже. Рано или поздно этот странный интерес — угаснет. Не он первый — не он последний. — Что ж, пойдем тогда поедим? Я бы не прочь отведать самый вкусный суп из свиных рёбрышек. Как ты на это смотришь? — Мне всё равно, — ровно отвечает Ванцзи и ловит скептический взгляд Сиченя, который знает его — Лань Чжаня — слишком уж хорошо.

_______________

Диюй (кит. 地獄) — царство мёртвых или «ад», преисподняя в китайской мифологии.