В новом семестре все факультативные предметы были перенесены на вечернее время. Это предложение было внесено ещё в прошлом году на собрании студенческого совета, которое все единогласно поддержали, включая и самого Лань Чжаня, а позже рассмотрено и, что важно, одобрено на административном уровне университета. Нововведение должно было помочь студентам состыковать своё расписание таким образом, чтобы помимо профильных занятий в нём числились и факультативные. Посещение таких предметов, как правило не только расширяли кругозор, но и приносили дополнительные баллы.
Предмет речевой коммуникации был одним из самых посещаемых на курсе, поскольку «обещал» — согласно рекламе на официальном сайте университета — помочь не только научиться вербальному общению, но и невербальному, что, в общем-то, полезно. Особенно в сегодняшних реалиях.
Звучало, как минимум многообещающе.
И Лань Чжань записался. Не столько из-за желания общения и даже не из-за убедительного описания, а потому что понимание других невозможно без понимания себя.
Лань Чжань садится на первом ряду и занимает пару мест рядом с собой.
И нет. Он делает это не потому что Вэй Ин задерживается, а в аудитории почти не осталось свободных мест. Ему ведь до этого мальчишки нет абсолютно никакого дела.
Вот только…
Вот только, когда в следующее мгновение Вэй Ин заходит в класс в сопровождение Сиченя, Лань Чжань уже не так в этом уверен. Он чувствует, как напрягаются мышцы, каждый нерв на теле от самой макушки до пят. Ванцзи бесится. И понятия не имеет почему: то ли от самого факта присутствия Вэй Уясня, то ли от того, что этот придурок улыбается всем подряд?
Почему его вообще волнует кому улыбается Вэй Ин — не тот вопрос, которым он будет сегодня задаваться.
Он шумно выдыхает и натыкается взглядом на широкую улыбку Вэй Уясня на этот раз адресованную ему. Лань Чжань торопливо отворачивается, словно его поймали за чем-то постыдным. Отчего-то появляется желание потереть рукой грудную клетку. Сердце бешено колотится. Ему приходится сделать десяток-другой глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться.
Не помогает. Вэй Ин оказывается рядом слишком неожиданно. Слишком близко.
— Спасибо, — негромко, практически шёпотом, произносит он, и Лань Чжань задерживает собственное дыхание, в то время как чужое, буквально, прожигает кожу. До нервных, мать его, окончаний. Он понятия не имеет, как следует себя вести. Как реагировать. Поэтому выдавливает из себя тихое:
— Мгм.
И он не смотрит в глаза. Не оборачивается. Почему-то кажется, что если повернётся, то тут же превратится в грёбеную статую эпохи Возрождения.
Ванцзи знать не знает, что у этого мальчишки на уме: почему он его преследует, почему всё ещё сидит повернувшись к нему; почему не оставит его в покое и что это за, чёрт возьми, усмешка?
— Лань Чжань, а ты знал, — нарушает молчание Вэй Ин, и Ванцзи не может отделаться от мысли, что его голос звучит как-то чересчур низко и… волнующе? — Когда ты стесняешься, — продолжает говорить он, — то у тебя очаровательно краснеют кончики ушей.
— Ты… — пыхтит возмущением Лань Чжань, но кроме этого «ты» не может выдавить ни звука. Забывает вообще как говорить. И, наконец, поворачивается к Вэй Ину.
Первое, что он видит, — протянутую руку на расстоянии нескольких сантиметров от своего лица. Лань Чжань действует не столько необдуманно, а скорее инстинктивно — и, с громким шлепком, отхлёстывает руку в сторону. За оглушающим ударом следует не менее оглушающая тишина. И кажется, что несколько десятков пар глаз смотрят на него не только с нескрываемым любопытством, но и с осуждением.
И это ощущение точь в точь, как в его сне. От него невозможно спрятаться.
Первые секунд десять хочется просто исчезнуть. Отмотать время на пару мгновений назад. Но Лань Чжань не волшебник. И подобный фокус вряд ли провернёт, но…
Черт!..
Он уверен: Вэй Ин смотрит на него с упрёком. И искренне удивляется, когда встречает взгляд полный… замешательства — да, но никак не упрёка.
Ванцзи понимает — надо что-то сказать. Молчать тупо. Но Вэй Ин нарушает тишину первым.
Говорит:
— Прости. Прости, Лань Чжань, — он прячет покрасневшую руку назад, нервно потирая затылок. — Ты просто так непривычно выглядел, вот я и не удержался. Обещаю больше не буду тебя дразнить.
— Может сходишь к медпункт, — вполголоса произносит Цзян Чэн. — У тебя рука сильно покраснела.
— Я в порядке, — дёргает плечом Вэй Ин, и кидает на Лань Чжаня осторожный взгляд.
Словно боится, что ему и за это может прилететь.
Теперь-то он точно будет держаться от него подальше. Лань Чжань ведь этого хотел?!
«Хотел», — отвечает внутренний голос. Но только не такой ценой.
— Что ж, — произносит Лань Сичень, подходя к своему столу и Ванцзи старается быстрее переключить своё внимание с Вэй Ина на него. — Думаю, мы можем начать лекцию. Итак, кто не знает, меня зовут Лань Сичень и весь следующий семестр занятия по речевой коммуникации буду проводить я. Перед тем как мы с вами приступим я передам список тем для доклада, — и подняв его вверх, подходит к крайнему левому ряду. Кладёт листок и возвращается на своё место. — Напишите свою фамилию напротив той, которая вам покажется наиболее интересной для исследования.
— А вы, профессор Лань, зря времени не теряете, — доносится с последних рядов женский голос. — Вы всегда пропускаете основное блюдо и сразу переходите к десерту?
По классу проносится взбудораженный гул. Но Лань Сичень держится уверенно. А его лицо трогает лёгкая улыбка.
— От этого доклада в семидесяти процентов из ста зависит ваша итоговая оценка по дисциплине.
— А остальные тридцать? — не унимается всё тот же голос.
— С вас — регулярные посещения, вовлеченность в предмет и доклад. С меня — итоговая оценка без сдачи экзамена, так сказать, автоматом, — поясняет он, после чего по классу проносится одобрительный гомон. — Экзамен я провожу только в том случае, если вас не устроит та оценка, которую я вам поставлю. Вопросы?
— Вы свободны сегодня вечером?
— Только если у вас возникнут вопросы при подготовке к докладу, — тем же спокойным тоном отвечает Сичень, а после продолжает: — Если на этом всё, то я, с вашего позволения, продолжу. Итак, коммуникация, — взяв мелок, он выводит два больших иероглифа[1] на доске. — Как нам известно означает обмен информацией. Она делится на продуктивный вид, которым мы относим речь и письмо. И рецептивный — слушание и чтение. Мы рассмотрим подробно каждый из этих видов и начнём с общения. Кто мне может назвать средства общения?
— Диалог, — нерешительно предполагает кто-то из студентов.
— Диалог — это скорее форма речи, а не её средство, — поправляет Сичень. — Кстати, помимо диалога сюда же, к формам, мы относим монолог или если говорить более заумными словами — фронтальная коммуникация. Но чтобы не грузить вас сложной терминологией, вы и без меня в неё окунётесь, то фронтальную коммуникацию можно объяснить по принципу «один говорит — остальные молчат».
— Прямо, как мы с вами, профессор.
По аудитории проносится лёгкая волна смеха.
Лань Сичень мягко улыбается и отвечает:
— Так и есть.
— Профессор Лань, — тянет руку Вэй Ин. — А разве между преподавателем и студентом возникает форма диалога, когда второй высказывает свою точку зрения или задаёт вопрос?
— Хороший вопрос. Форма диалога действительно возникает, когда он переходит в активный спор или дискуссию, — пускается в объяснения Сичень. — Когда вы задаёте вопрос форма не меняется, поскольку принцип «один говорит — остальные молчат» сохраняется.
Вэй Ин задумчиво потирает переносицу, после чего с улыбкой произносит:
— Интересненько.
— Итак, — продолжает Сичень после небольшой паузы: — Раз уж мы уже затронули формы коммуникации, то есть ещё одна — последняя форма — опосредованная. В данном случае информация поступает через текст, аудионоситель или видеозапись, рисунки и схемы.
Каждый свой комментарий Лань Сичень записывает на доске, довольно понятно структурируя весь материал.
— Это то, что касается формы. Но вернёмся к средствам нашей коммуникации. Их всего три. Первая — вербальная. Здесь, полагаю, всё понятно. Вторая — невербальная. На мой взгляд, одна из самых интересных, поскольку вы научитесь видеть намного больше, если будете просто наблюдать. Невербальное общение включает в себя жесты, позы, мимику, визуальный контакт, — подаётся в объяснение Сичень.
— Ну наконец-то, — театрально выкрикивает один из студентов. — Хоть где-то мы научимся понимать женщин.
— А чё их понимать? — внезапно отзывается другой. — Если девушка говорит «нет», то это сто процентно означает «да». Давно известное всем правило, — он произносит последнюю фразу так смело и высокопарно, что с задних пар тут же слышится брошенное:
— Придурок.
Сичень отвечает не сразу. Он облокачивается на край стола и видимо выжидает, когда оживлённая, после таких-то слов, аудитория успокоится. Задерживает взгляд на Лань Чжане.
Ванцзи ловит его, но совершенно не может распознать.
— Глаза — зеркало души, — отворачиваясь, на выдохе произносит Сичень. Негромко. Однако этого оказывается достаточно, чтобы заставить вернуть себе внимание. — Они красноречивее любых слов. По сути человек — существо невнимательное и зацикленное исключительно на себе. Одержимый собственным эгоцентризмом, он воспринимает окружающий мир, как должное. Он видит и слышит только то, что хочет. Естественно из всего этого вытекает недопонимание. Моя задача научить вас мыслить масштабно и замечать детали. Ну например, когда вы закрываете нос или рот во время разговора, это говорит о лукавстве. Если отводите взгляд — скукоте. Если вы теребите пуговицы на одежде, грызёте ногти или ручку во время лекции — нервозности. А если накручиваете локон на палец или разминаете шею, при этом разминающая рука перекрывает грудную клетку, — Сичень замолкает и следом наглядно демонстрирует, что имеет в виду, — значит вы неуверенны в себе. Умея правильно читать тот или иной жест, взгляд, мимику, даже улавливать изменения в тембре голоса поможет вам правильно оценить ситуацию при любом разговоре. И вы, в конце концов, придёте к выводу, что иногда «нет» действительно означает «нет» без каких-то скрытых смыслов.
— Видишь, Су Цзя, — раздаётся громко оттуда же слева, — оказывается хреново ты понимаешь девушек.
— Профессор Лань, — вновь подаёт голос Вэй Ин. Он поднимает руку так резко, что чуть не задевает Лань Чжаня. — Ранее вы сказали, что различаются три средства общения, но назвали только две.
— Точно. Спасибо, что напомнили. К последнему средству относится паравербальное общение. Разницу между третьим и первыми двумя мы затронем чуть дальше по курсу, а пока остановимся на невербалике. И чтобы лучше понять о чём мы с вами будем говорить, то я предлагаю вам игру. Кто хочет рискнуть?
— А что надо делать? —тут же интересуются в ответ.
— Скажу, как только объявится доброволец, — отвечает Сичень. — Кстати, за каждое участие в практических заданных ставятся дополнительные баллы, — как бы между прочим добавляет он.
И это срабатывает.
Класс, в котором до этого никто не решался поднять глаз, будто срывается с тормозов. Лань Чжань, честно говоря, тоже чуть не поддаётся всеобщему возбуждению, но вовремя сдерживается. И далеко не потому что ему не нужны дополнительные баллы. Просто он не привык действовать импульсивно. Это то правило, которое Ванцзи выучил будучи ребёнком и придерживался его до сих пор. В его голове много правил. Тысячи три. Не меньше.
А вот Вэй Ин — полнейшая его противоположность. Может поэтому вся сущность Лань Чжаня отвергает такого человека, как Вэй Усянь. Он думает — по другому; видит мир — по другому; он не просто поддаётся импульсу — он, кажется, живёт по нему.
Даже сейчас: он самозабвенно тянет руку. Правда не свою.
— Ты чё творишь? — шипит от возмущения Цзян Чэн.
— Как — что? Успеваемость твою поднимаю.
Крепко сжимая запястье Цзян Чэна, Вэй Ин покачивает его рукой из стороны в сторону, делая всё возможное, чтобы их заметили.
— Хорошо, — кивает Лань Сичень, — раз желающих так много, то не будем ограничиваться одним человеком. До конца пары, — он бросает взгляд на часы, — ещё есть время. А чтобы было честно, вызывать я буду сам, — и взяв в руки клипборд, быстро пробегает по списку фамилий. — Цзян Ваньнин, здесь?
— Да, — тут же отзывается Цзян Чэн и медленно поднимается с места.
— Отлично. Выходите ко мне. Остальные пока разделитесь на пары.
Ванцзи откладывает ручку и чувствует, как сзади кто-то неуверенно касается его плеча, но он не успевает ни обернуться, ни среагировать —Вэй Ин накрывает его руку своей, на которой всё ещё виднелся — хоть и не так заметно как раньше — след от удара.
— Лань Чжань, будешь со мной в одной паре, — и хотя интонация, с которой он говорил исключала вопросительную, Ванцзи отвечает:
— Хорошо.
И не потому что чувствует себя виноватым.
— Итак, — продолжает Лань Сичень. — Игра достаточно простая. Вам нужно назвать три самых простейших факта из своей жизни. Ну например, любимый цвет, блюдо, фильм. Или чем вы любите заниматься в свободное время. Так или иначе вы можете говорить то, что считаете нужным, но с условием: один из этих фактов должен быть ложным. Например, я преподаю в вузе, я пью очень много кофе и я люблю клубнику. Что из этого ложь?
И пока в аудитории развивается активное обсуждение, Цзян Чэн, выждав немного, произносит без колебаний:
— Последнее.
— И откуда ты знаешь? — подаёт кто-то голос со вторых рядов. — Отвечаешь так самоуверенно.
Цзян Чэн устало закатывает глаза.
— Я просто видел сегодня, как профессор Лань возвращался в корпус с стаканчиком кофе в руках. Вот и сделал вывод.
— Что ж, — произносит Сичень, — в невербалике, — мягко продолжает он, — внимательность занимает не последнюю роль. Я бы даже сказал — ведущую. И да — я действительно не люблю клубнику. Раз со мной всё ясно, давайте перейдём к вашим фактам, — и облокотившись о край своего стола, ждёт.
Цзян Чэн, который всё это время стоял, уставившись в пол, наконец отрывает взгляд от белых найков и, прочистив горло, говорит:
— Моё любимое блюдо суп из свиных ребрышек с семенами лотоса. Любимый цвет — красный. И когда мне исполнилось шесть отец подарил мне трёх щенков.
Он старался говорить ровно, стоять прямо, смотреть в одну точку, да только от Лань Чжаня не скрывается одна деталь.
— Ваши предположения, — прерывает его размышления Сичень. — И давайте договоримся сразу, кто знает правильный ответ — молчите. — Вэй Ин демонстративно показывает, как закрывает рот на замок, а ключ от него выбрасывает. Лань Чжань не сдерживается — закатывает глаза — от абсурдности. — И старайтесь подкреплять свои доводы фактами, — продолжает Лань Сичень. — Вы что-то заметили или что-то показалось вам странным и так далее.
Тишина становится такой абсолютной, что Лань Чжань слышит о чём говорят в соседней аудитории.
— Раз никто не хочет попробовать, то я начну первым, — нарушает сгустившееся молчание Лань Сичень. — Из всех высказанных фактов, полагаю второй — ложный. Некоторым людям ложь либо не нравится, либо не даётся, поэтому они намеренно стараются выдавать её короткими предложениями. К тому же, перед тем как назвать цвет, Цзян Ваньнин запнулся, что свидетельствует о лжи скорее необдуманной. Это значит, что первое, — он отгибает большой палец, — Цзян Ваньнин хотел назвать другой цвет. Либо второе — он чуть не сказал правду. И последнее: именно на втором факте, буквально на мгновение, он опустил взгляд в пол и ссутулился. Это скорее был бессознательный жест, однако говорит о нежелании смотреть говорящему, а в данном случае аудитории, в глаза. Я прав? — закончив свою речь, интересуется он.
— Да, — сухо отвечает Цзян Чэн.
— Круто, а мы этого всего и не заметили.
— Ничего. Со временем вы научитесь акцентировать внимание на таких мелочах. Давайте продолжим.
Пока следующий студент рассказывал о себе, а остальные пытались отделить правду от вранья девушка, сидевшая прямиком за Лань Чжанем передаёт ему тот самый список, который Сичень пустил по классу в самом начале лекции. Их было больше ста и Лань Чжань пробегает взглядом по темам трижды, прежде чем напротив одной из них напишет свою фамилию. А потом передаёт список Вэй Ину. Тот улыбается, а затем записывает своё имя в первой же свободной графе, будто ему плевать о чём готовить доклад.
Цзян Чэн задает ровно тоже вопрос, который крутится у Ванцзи в голове:
— Ты — что, даже со списком не ознакомишься? Выбрал первую попавшуюся.
— А разве есть принципиальная разница?!
Цзян Чэн на данное умозаключение фыркает и переключает своё внимание на происходящее в классе, а Лань Чжань пытается понять: в Вэй Ине только что так взыграло самомнение или банальное наплевательское отношение?
Спустя минуту глубоко анализа вопрос так и остается вопросом. Спустя пять — Ванцзи пытается сосредоточиться на словах Сиченя, а не на собственных мыслях, но тот объявляет, что теперь они работают в парах по тому же принципу. Студентов оказывается нечётное количество и, оставшемуся без пары Цзян Чэну, ничего не остаётся кроме как работать в тандеме с Лань Сиченем.
И Ванцзи не может отделаться от мысли, что он бы с удовольствием с Цзян Чэном махнулся партнерами. Почему-то открывать кому-то, тем более Вэй Ину, даже самые незначительные факты из собственной жизни — идея сомнительная. Вэй Усянь ненадёжный. Легкомысленный. Непостоянный. И вряд ли кто-то сумеет переубедить его в обратном. С какой стороны ни посмотри, но и он, и Вэй Ин с абсолютно разными полярностями. Вряд ли у них найдётся хотя бы одна общая тема для общения.
Учёба, конечно же, не в счёт.
— Лань Чжань, — зовёт Вэй Усянь и Ванцзи поворачивается, — давай, если я угадаю какой факт ты назовешь ложным, то ты сходишь со мной в одно место сегодня.
— Нет, — безапелляционно отвечает Ванцзи.
— Почему? Боишься проиграть? — берёт его на слабо Вэй Ин.
Зря старается. Лань Чжань на подобную ересь не ведётся.
— Нет. Сегодня я занят.
— Если дело только в этом, — не отстаёт Вэй Усянь, — то тогда можно в любой другой день. Когда ты свободен?
Никогда.
Не в этой жизни уж точно, — хочет сказать он, но молчит.
Господи, что ему нужно сделать, чтобы его просто-напросто оставили в покое?
— Если я соглашусь, ты от меня отвяжешься?
Вэй Ин согласно кивает.
— Тогда хорошо.
— Подожди. Ты тоже должен что-то получить от меня, если вдруг выиграешь.
Вдруг. Вэй Ин произносит это слово так, словно не сомневается, что так и будет.
— Мне ничего от тебя не нужно, — устало произносит Лань Чжань.
— Тогда пусть будет желание до востребования. Мало ли, вдруг тебе что-то понадобится, а я помогу.
Это конечно вряд ли, думает Ванцзи, но вслух об этом, конечно, не говорит.
— Хорошо. Тогда если ты не против, я начинаю. — Лань Чжань не против, а Вэй Ин, уставившись в невидимую точку перед собой, поочерёдно постукивает длинными пальцами по крыльям носа. Привычка странная, но замечает её Лань Чжань далеко не в первый раз. — Так. Факт первый — я люблю острую еду. Факт второй — когда мне было семь дядя Цзян подарил мне ботинки на два размера больше. И третий — я очень сильно боюсь высоты.
Выдохнув, Ванцзи говорит почти сразу:
— Последний — ложный.
Услышав ответ, выражение лица Вэй Ина стремительно меняется, словно Лань Чжань не правильный ответ озвучил, а только что признался, что выгуливает соседского енота в парке.
— Как ты угадал? — спрашивает он, удивлённо хлопая глазами.
Да фиг знает!
Но спорить, что он действительно угадал, Ванцзи даже не собирался. Ему, наверное, повезло. Просто… Вэй Ин ложь никак не выдавал: не закрывал лицо руками, не пытался говорить громче, быстрее или отвести взгляд куда-то в стороне. Нет. А Лань Чжань никак не мог отделаться от мысли, что он совсем не похож на человека, который чего-то боится. Объяснить это сложно, но Вэй Усянь похож скорее на того, кто мог бросить вызов целому миру и если у такого человека и есть страхи — Ванцзи уверен, что есть — то вряд ли страх высоты.
— Не хочешь — не говори, — недовольно сопит Вэй Ин, первым нарушив, затянувшееся молчание. — Давай, твоя очередь.
— Мой любимый школьный предмет — химия. Любимый напиток — чай со льдом, а цвет — белый.
Он называет настолько незначительные факты, которые тупо не страшно озвучить вслух. Ванцзи уверен, всё настолько очевидно — даже дурак без проблем догадается. В конце концов, он ни разу не пил что-то кроме чая, а его гардероб действительно состоит из белых или преимущественно нейтральных по цвету вещей. Откуда такая тяга к светлым оттенкам — фиг пойми — Ванцзи никогда не заострял на этом внимание.
Но Вэй Ин буквально врезается в него взглядом. Он настолько пронзительный и пытливый, что Лань Чжань на мгновение ощущает себя голым. Настолько хотелось от него спрятаться. Но Вэй Усянь смотрит так, словно пытается прочесть в глазах Лань Чжаня правильный ответ.
И не ошибается.
— Первый, — наконец изрекает он.
— Да.
Вэй Ин улыбается. Хочет что-то сказать, но его голос теряется в заполняющем аудиторию шуме. Лекция закончилась, а они, заигравшись в угадайку, даже не заметили этого. В телефоне высвечивается напоминание и Ванцзи, попрощавшись на ходу с Сиченем, быстрым шагом направляется к выходу.
Черт!
Как он мог забыть!..
***
Сколько себя помнил Лань Чжань всегда любил музыку. Эту любовь, ничем неподдельную и абсолютно благоговейную, он, по словам дяди, унаследовал от родителей, которые наделили его не только творческим потенциалом, но и весьма непростым характером. Лань Чжань не спорил. Вообще. Дяде виднее. И до тринадцати лет совершенно не понимал, что в нём такого «непростого»? Ответ пришёл годом позже.
Ванцзи — был, и, пожалуй, остаётся до сих пор, точной, но весьма неудачной копией отца. Упрямство, замкнутость, необщительность и крайняя недоверчивость по отношению к другим — те немногие качества, которые в нём преобладали. Со временем схожесть с отцом становилась все отчётливее. Даже в мелочах: от дурацкой привычки держать правую руку за спиной до стандартного распорядка дня. Нелепое сходство замечал не только Лань Чжань, но и абсолютно незнакомые ему люди — почитатели отцовского таланта — которые то и дело вели сравнительный анализ.
Вердикт неутешительный: внешне Ванцзи хоть и походил на великого маэстро, но вот внутреннее содержание оставляло желать лучшего. Ему всегда «чего-то» не хватало. И от этого неизвестного «чего-то» в груди нарывало, словно от ожога, куда только дурак не поленился ткнуть.
Однажды мама сказала: «Никому не нужна любовь и признание всех людей на свете. Достаточного и одного. В этом мире, сынок, музыкант становится музыкантом уже тогда, если у него есть хотя бы один слушатель. Просто будь собой.»
А Лань Чжань никогда не пытался быть кем-то другим. Он был собой каждое чертово мгновение всей своей сознательной жизни.
Был собой, когда садился за фортепьяно, когда играл одну и ту же мелодию на протяжении долгих часов; когда вместо футбола во дворе изучал четырнадцатую сонату Бетховена, когда до глубокой ночи расписывал в тетради ноты. И в этом не было чьей-то вины. Его никто не заставлял. Ванцзи сделал осознанный выбор не ради родителей, не ради дяди, не ради пресловутого признания, а ради себя.
Но как бы он не старался в глазах других он так и остался сыном талантливого отца. Неудачной копией настоящего произведения искусства. Пустышкой, выдававшей себя за бриллиант.
Загвоздка в том, что он никогда себя ни за кого не выдавал. И к великим вершинам не стремился. Играть, как отец Лань Чжань априори никогда не смог бы, просто потому что два разных человека не нарисуют круг одинаковым; а Лань Ванцзи — не Лань Цинхэн[2]. Но даже не смотря на столь очевидный — для Лань Чжаня уж точно — факт он никогда не принижал себя. Всё, что Ванцзи знает и умеет результат его беспрерывных трудов и титанической работы над собой. Талант не раздают за удачную родословную и красивые глаза — увы! —это не так работает.
— Достаточно.
Голос учителя, как и последние сыгранные аккорды, задерживаются в музыкальном классе протяжённым эхом, а затем, будто растворяются.
Лань Чжань отрывает руки от клавиш. Перестаёт играть.
Его наставник — мистер Сюэ — стоит спиной к Лань Чжаню, но его сдержанный вид, задумчивый взгляд, направленный куда-то в сторону, и лицо, не выражавшее абсолютно никаких эмоций, всё равно отражается в огромном, на всю ширину стенки, зеркале. Его длинные волосы, как всегда, собраны в низкий аккуратный хвост. На занятиях он всегда выглядит безупречно: идеально выглаженная белая рубашка поверх которой надет, такой же идеальный, жилет безупречно сочетающийся по цвету и фасону с прямыми брюками. Этот неменяющийся с годами стиль он носил ещё с тех пор как Лань Чжань переступил порог музыкальной в школы, кажется, лет в шесть. Мистер Сюэ был из тех людей, кто всегда подходил к выбору гардероба очень скрупулёзно. Вся его одежда была сшита на заказ в лучших ателье. Ванцзи знает это лишь потому что учитель Сюэ являлся не только признанным мэтром одной из лучших музыкальных школ, но и близким другом отца. Так что за последние лет тринадцать вряд ли что-то изменилось. В прошлом месяце ему исполнилось сорок три года, но внешне он походил на человека, немногим старше Лань Чжаня. Возраст выдают только глаза. Каждый раз, когда Лань Чжань смотрит в них, он видит неподдельную усталость и мудрость человека, который прожил не одну жизнь, а по меньшей мере, тысячу.
Несколько напряженных минут в музыкальном классе стоит тишина. Пронзительная настолько, что слышно как в соседнем классе играют Юриму: с ошибкам и в немного неверной тональности, но кто Лань Чжань такой, чтобы заострять внимание на чужих ошибках. Правильней концентрироваться на своих, хотя Ванцзи уверен, что с технической стороны сыграл Шопена идеально.
Учитель Сюэ первым нарушает затянувшееся безмолвие.
— Ванцзи, сыграй четырнадцатую сонату до-диез минор опус двадцать семь номер два[3].
Получив команду, Лань Чжань пододвигается ближе к инструменту и выпрямляет спину. Глубоко втягивает носом воздух и медленно очень медленно выдыхает через рот. Встряхивает кисти. А дальше руки действуют механически: кисти расслаблены, а пальцы аккурат ложатся на клавиши, почти невесомо касаясь одних и задерживаясь чуть дольше на других, меняя одни аккорды на другие.
Играя, Лань Чжань редко обращает внимания на то, что происходит вокруг. Он будто очерчивает границы, за пределами которого мир погружается в чёртов анабиоз, оставляя его один на один с фортепьяно— так сказать, тет-а-тет. Лань Чжань давно научился говорить на языке нот. Ему всегда было что сказать и делал он это самым простым способом, каким только мог — через музыку.
Закончив мелодию финальными аккордами Ванцзи расслабляется: слегка разминает затёкшую шею, сжимает в кулак онемевшие пальцы и делает несколько круговых движений кистями. Усталость даёт о себе знать свинцовой тяжестью во всём теле, но Лань Чжань виду не подает. Учитель молчит, не поворачивается, а Ванцзи ждёт, безразлично разглядывая выгравированные позолотой буквы на отполированной крышке фортепьяно — он его не закрывает — вдруг придётся играть ещё.
К счастью, долго ждать не приходится.
— О чем произведение, которое ты только что сыграл? — задаёт вопрос учитель Сюэ, заведя руки за спину.
— Данное произведение было написано и посвящено графине Джульетте Гвиччарде, которой Бетховен в одна тысяча восемьсот первом году давал уроки музыки…
— Я не спрашивал тебя об истории данного произведения — перебивает его учитель всё тем же ровным тоном: — Я спросил о чём оно.
— О неразделенной любви. О чувстве потери.
— А теперь скажи, что ты чувствовал когда играл?
— Ничего, — честно отвечает Ванцзи.
— Ничего, — тише повторяет учитель Сюэ и подходит ближе. Впивается в лицо Ванцзи цепким взглядом, словно на нём расписаны древние письмена. А затем отстраняется. — Лань Чжань, ты один из самых талантливых учеников, которому мне довелось преподавать. Но твоей музыке не достаёт главного — в ней нет тебя. Нет любви. Ни к самому себе, ни к тому, что ты делаешь. Слушая твою игру, я тоже абсолютно ничего не чувствую. И в этом проблема — как ты собираешься дотронуться до сердец других, когда в твоём собственном пустота?
Вопрос, на который Лань Чжань тоже хотел бы знать ответ.
Учитель отводит взгляд и после небольшой паузы договаривает:
— Что ж, до выступления ещё есть время. Думаю небольшой перерыв пойдет тебе на пользу. Подумай за это время вот над чем: любой, кто садится играть за фортепьяно имеет причину. Как только ты найдешь свою, то на многие вопросы, которые тебя так терзают, ответы уже не понадобятся. До тех пор, как бы ты ни старался и какая бы идеальная техника у тебя ни была ты всегда будешь вторым.
Когда за учителем захлопывается с тихим щелчком дверь, Лань Чжань не двигается. Он не закрывает крышку инструмента, не встает с места, кажется, даже не моргает. Чёрные и белые клавиши расплываются перед глазами, теряют очертания, превращаясь в размытые тени.
Разве его причина не очевидна?
Его отец был известным композитором, человеком, который в буквальном смысле жил музыкой, а мама до встречи с ним пела в хоре Пекинского симфонического оркестра. Они познакомились во время благотворительного концерта, где, согласно программе, должны были выступать вместе. Едва Лань Чжаню исполнилось шесть — его отдали в частную музыкальную школу. Родители, дядя, брат — все так или иначе были связаны с музыкой и Ванцзи не был исключением. Ему нравилось слушать, как играл отец.
Ему нравилось играть самому — неужели этого не достаточно?
Почему-то слова учителя подобно взрывной волне, звенели в голове, вызывая эхо, словно отражаясь от стеклянных стен. Руки вновь потянулись к инструменту. Со стороны могло показаться, что Ванцзи нажимает на клавиши абсолютно бездумно, но вскоре мелодия обретает знакомые очертания, определенную закономерность, за которой скрывается то ли грусть, то ли тоска, то ли что-то ещё. Ванцзи сам толком не знает. Он придумал её несколько лет назад и играл так часто, что попроси его сыграть с закрытыми глазами — он бы сыграл. Мелодия была и остаётся несовершенной, местами недоработанной и, к великому сожалению, незавершенной.
Он захлопывает крышку фортепьяно. Находу выключает свет.
К вечеру погода портится. От первых согревающих весенних лучей не остаётся и следа: солнце давно скрылось за горизонтом, оставляя вместо себя промозглый ветер и мелко накрапывающий дождь, а безликие, похожие одна на другую высотки зданий теряют очертания в густой туманной поволоке. Лань Чжань застегивает куртку под самое горло. Надевает шапку. О том что город не превратился в сепию, напоминают лишь, пробивающиеся сквозь туман, яркие неоновые вывески местных заведений: балетная школа на углу, Старбакс через дорогу, тусклый свет мигающего светофора в конце улицы.
Ванцзи живёт в столице не первый год, но так и не привык к резким изменениям климата. Что тут скажешь: в марте погода такая же нестабильная как работающий в общежитии вай-фай.
До общежития он добирается не без проблем: от музыкальной школы до метро пешком минут десять, час пик давно прошёл, но одну из станций внезапно перекрывают и движение поездов останавливается. Лань Чжань пересаживается на автобус, забегает в круглосуточную аптеку. До закрытия студенческого кампуса остаётся пятнадцать минут и Ванцзи ускоряет шаг. Можно было, конечно, проехать ещё остановку на автобусе и войти в кампус с восточной стороны — он короче, если заходить с него, а не с центральных ворот, но проход там не всегда открыт, а перелазить через высокий забор, учитывая погоду — идея так себе.
Он огибает здание, делает ещё несколько шагов и в следующий момент со всей силы налетает на кого-то плечом. Или это на него налетают — фиг поймешь.
Но прежде, чем Лань Чжань успевает понять хоть что-то, наушник улетает на гравийную дорожку, сумка тоже соскальзывает с плеча, а яркий свет от уличного фонаря на короткое мгновение ослепляет. У Лань Чжаня не сразу получается рассмотреть, кто сбил его с ног, но когда ему удаётся, хочется взвыть от досады.
Почему он?
Согласно теории вероятности, из общежития мог выйти кто угодно, но почему из всех возможных вариантов на него свалился снова Вэй Усянь?
Лань Чжань напрягается. Напрягается каждый раз когда кто-то рядом. Вдвойне, когда этим кем-то оказывается Вэй Ин. Особенно, когда их лица разделяет несколько несчастных цуней[4]. Ванцзи стискивает зубы и не может пошевелиться. Вэй Ин прижимается к нему всем телом, упирается локтями о землю и часто-часто дышит.
— Лань Чжань…
Он выдыхает его имя практически шепотом, но Ванцзи не покидает ощущение, что в его голове разрывается чёртова сирена. В груди просыпается острое желание отвернуться, сбежать от этого пронизывающего взгляда, с которым Вэй Ин продолжает на него смотреть.
— Лань Чжань, я правда не специально, — виновато оправдывается он и только сейчас Ванцзи осознаёт, что Вэй Ин слишком близко. И дыхание у него частое. И расстояние между их лицами настолько ничтожное, что чуть поддаться вперёд и оно сократится до грёбеного нуля. А ещё…
— Поднимайся, — выдавливает из себя Лань Чжань, сквозь плотно стиснутые зубы.
Но Вэй Ин будто не понимает.
Не понимает, что они лежат на тротуарной дороге под окнами общежития; что это он упирается своим коленом прямо Ванцзи между ног; и именно он вот уже долгих сто тридцать семь секунд[5] прижимается к нему всем телом.
Он не понимает. Лишь изгибает бровь в недоумении.
— А? Лань Чжань, повтори, пожалуйста, я не разобрал.
— Я. Сказал. Поднимайся. Ты давишь мне на…
Смущённый взгляд меняется на виноватый настолько молниеносно, что не находись Лань Чжань так близко, то и не заметил бы столь быструю смену эмоций.
— Конечно. Прости, прости, прости, прости, — быстро тараторит Вэй Ин и, наконец, поднявшись на ноги, протягивает Лань Чжаню руку.
Ванцзи поднимается без посторонней помощи. Он избегает Вэй Ина, как чумы. Молча встаёт и так же молча отряхивает одежду от грязи, будто в этом хоть какой-то смысл. Он намеренно держится от Вэй Ина на расстоянии. Сердце в груди колошматит, будто квик степ: медленно, медленно, быстро, быстро, медленно. И Лань Чжань искренне молит: пожалуйста, уйди. Оставь меня одного.
Вэй Ин этих мольб, конечно, же не слышит. Он так же как и Лань Чжань собирает с мокрого асфальта прилипшие нотные тетради.
— Вот, — протягивает он.
И снова молчание. Неловкость. Мимолётные неуверенные взгляды, от которых хочется убежать и спрятаться.
Ванцзи выдергивает из чужих рук свои вещи, и выдавив из себя сухое:
— Спасибо, — и проходит мимо, слегка задев Вэй Усяня плечом.
Быстрее. Быстрее. Быстрее.
Но Вэй Ин нагоняет его у двери. Хватает за плечо и разворачивает к себе.
— Подожди, — говорит, запыхавшись. — Ты забыл.
У него в руке мазь от ушибов. Та самая, которую Лань Чжань купил в аптеке.
Для него.
— Оставь себе, — бросает в ответ он.
Ванцзи прибавляет шаг, как только оказывается в коридоре. Срывается на бег. Правда сам не понимает от чего так отчаянно убегает: от Вэй Уясня? Или от самого себя?
________________________
[1] - коммуникация согласна гугл переводчику на китайском — 通讯
[2] - Имя отца Лань Чжаня нигде не упоминается, только титул Цинхэн-цзюнь, в моей современной интерпритации Лань Цинхэн.
[3] - 14 соната Бетховена — Лунная Соната
[4] - цунь — наименьшая мера длины (примерно 3,33 см)
[5] - 137 секунд - 2 мин. 13 сек если быть точным
