Там, вдали, за рекой засверкали огни

Андрей крался возле зарослей малины. Старался, выбирал место, куда наступить поудачнее, не слышно чтоб. Завернул, выскочил на поляну... И тут же попался. Мишка схватил его длинными своими руками, хохоча и повторяя сквозь смех: — Андрюшка! Ну охотник! Добыча сама тебя поймала! Андрей разозлился сначала, потом всё же рассмеялся. — Мне, Миш, тебя ни за что не обхитрить! Как нашёл? Я ни одной веткой не хрустнул! — Тебе, Андрюшка, и хрустеть ни к чему! Пыхтишь, как леший. Андрей сел под деревом. Обиделся немножко. Мишка полез в кусты, возился там, рвал малину. Вернулся с пригоршней спелых ягод. — Сам-то в кустах медведь медведем, — упрекнул его Андрей. — А меня обзываешь. — Чего злишься? Я под стол пешком ещё ходил, когда меня отец в лес стал таскать, а тебя я сколько учу? И году, небось, нет. На вот, малины поешь. Миша сел напротив. Андрей взял несколько ягод с Мишиной ладони. И правда, с того дня году ещё нет, как собрался он, наконец, в лес с Мишкой. С тех пор они бегают сюда при любой возможности (ребята, вон, заревновали даже: нас, мол, совсем забросили). Вроде Андрей охоте учится, а на самом деле прячутся они здесь. Нету в лесу деревенской тоски, нету двух лет войны, зато есть тишина и покой. Андрей и тайну свою сюда приносит, ту, которую скрывает ото всех. А Мишке показал. Достал однажды из-за пазухи листы, все изрисованные карандашом. Сильно смущался, боялся, вдруг Мишка засмеёт. Только тот смеяться не стал. Долго рассматривал картинки, поднял на друга восторженный взгляд: — Андрюшка, тебе в город надо, учиться! — Я б хотел, — Андрей погладил кору на стволе у ближней ёлки, чтоб не раскиснуть совсем и не зареветь ненароком. — Только кто ж меня пустит... — Бери, ешь ещё. Андрей вынырнул из своих мыслей. Мишка протягивал ему ягоды. — Ешь сам, — Андрей улыбнулся, — ты любишь, я знаю. Миша упрашивать себя не заставил. Доел всё, поднялся на ноги: — Вставай, проверим птицу на опушке да надо уж идти. Мишка вёл его, как всегда, самыми глухими тропами. Каждый раз Андрей думал: "Заплутаем". И каждый раз они выходили в нужном месте. — Ты, поди, всё в этом лесу знаешь, — Андрей снял паутину со лба. — Всего никто не знает... Бабка моя, покойница, рассказывала: когда она молодая была, ушёл из их деревни мужик один в этот лес – и с концами. Сколько времени прошло, бабка уж за деда вышла, детей родила, а он возьми да и явись обратно. И кажется ему, что давеча только уходил. — А дальше что? — Дальше? А ничего. Затосковал он и опять в лес ушёл. Да так и не вернулся. — Ты сам-то как, — спросил Андрей, — любишь лес? — Лес как лес, — ответил Мишка. — Он нас кормит. А чтоб любить? Я в нём один всегда был. Я да звери. Или с отцом, да с ним не то. С тобой мне здесь лучше. Миша остановился и тоже начал снимать с волос Андрея куски паутины с сухими трупиками мух. — Мушиная ты царевна. Если радостно тебе и хорошо, какая разница, где: в лесу, в дому или на каторге? — сказал и глянул пристально. Андрей смотрел в Мишкины глаза — болотные и коричневые, как старая прелая листва в лесу под деревьями, – долго смотрел: когда ещё так посмотришь? Лес вокруг будто застыл. Они стояли совсем близко, так близко, что слышно, как чужое сердце стучит, а дыхание прикасается к лицу. От Мишки всё ещё пахло малиной. — Андрюшка, что же у нас с тобой всё не как у людей, а? — спросил он как будто непонятно о чём, да только яснее ясного. — Видать, и правда, дураки мы с тобой, Миша. Что один – дурак, что другой, — вздохнул Андрей, и на душе загорчило, как от полыни. Из лесу шли молча, каждый думал о своём. Увидели издалека, как Шурка бежит им навстречу. — Нехорошо, — сказал Андрей. Миша не ответил. — Мишка! — крикнул Шура. — Беги скорей домой, там матери плохо! У тётки Марьи сын вернулся, без ноги, говорит, отца твоего убило.