Мы стопудово против войны, но мы по обе стороны баррикад.

      Когда Рудбой зашёл в квартиру, первое, что он услышал — крик. Внутри все сжалось от осознания, что его друга сейчас выкручивало словно в центрифуге, а он ничем не мог ему помочь.       «Надо переждать», — подумал он, и, закрыв входную дверь на замок, снял куртку, усевшись у гардеробной.       Звуки рвотных позывов, смешанные с нечеловеческим воем и периодические попытки выбраться из комнаты Руда уже не удивляли. Единственное, что его сейчас хоть как-то нервировало, это отвратительный запах дерьма, стоящий в квартире. Но с этим пока тоже ничего нельзя было сделать.       — Откро-ой… помоги мне… я знаю, что ты здесь!       Рудбой молча смотрел прямо перед собой, спиной ощущая, как Сащеко возился по полу с той стороны двери, вымазанный собственным дерьмом и рвотой, и старательно пытался абстрагироваться. Он ждал, когда Ромин организм окончательно вымотается, чтобы вколоть ему обезболивающего. Ну ничего, хорошо хоть не передоз, а то перерыв между дозами был слишком длительный. Рома почти месяц продержался. Удивительно даже.       Крики стихли уже ближе к утру. Возня прекратилась, и в квартире, наконец, наступила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов да раздражающим «кап-кап» с кухни. Рудбой поднялся, аккуратно вставил ключ в замок, повернул его пару раз и заглянул внутрь гардеробной. Вонь стояла несусветная просто. Аж глаза заслезились. На кумарах, как правило, полностью отказывала система жкт. Сначала просто начинал живот болеть, потом открывался понос, желудок отказывал полностью и начиналось: бессмысленные и беспощадные карусели смерти, когда человек блевал чуть ли не собственными внутренностями и одновременно дристал дальше, чем видит. Если видит, конечно. Ко всем этим радостям ещё и начинало мышцы ломать, да так, что места себе найти не возможно было. Иными словами, человека всего выворачивало, он метался, чуть ли не на стену лез от боли, потому что крутило даже пальцы. Рудбой знал, что всё это только начало. Знал, что Роме не стало легче. А его отруб, это такая лайтовая версия потери сознания, и сейчас ему по-прежнему больно. Проверив пульс и убедившись, что тот дышал, Рудбой аккуратно, одним легким движением воткнул ему в ногу шприц, ввёл обезбол и вышел, снова заперев дверь на замок.

— Помогите… Малая? Слышишь, открой дверь… Рудбой подскочил, ощутив, как ему в спину колотили кулаками и матерились. — Рудбой, блять! Открой эту сраную дверь. Я больше не могу! — Поспи. — Да ты, блять, издеваешься? Издав какой-то непонятный звук, больше похожий на скулёж, Рома снова замолк.

      — Тебе легче?       Рудбой выдохнул дым, передав сигарету Роме. Тот затянулся, закашлялся тут же и вернул её обратно. Курить вообще-то пиздец как хотелось, но ебучие кумара, дело такое. Руд перехватил фильтр большим и указательным пальцами, ноги закинул на изголовье огромной железной кровати, утыкаясь макушкой в Ромино плечо. Докуривая, он тихонько перебирал темные волосы друга, будто стараясь его успокоить. Холодные, угловатые пальцы скользнули по горячей, небритой щеке.       — У тебя жар…       Рудбой поднялся, щелчком отправил бычок в окно и захлопнул створки. А затем снова улёгся рядом, приняв исходное положение. Мертвец придвинулся к нему ближе, утыкаясь носом в холодную кожу на лице, а ещё через мгновение скорчился, поджав колени к животу.       — Желудок?       — Да, — выдавил из себя Мертвец, сжав Рудбоевскую ладонь с такой силой, что на ней проступили красные отметины от ногтей.       — Терпи. Сам виноват.       Рома потянул его руку на себя и приложил татуированные костяшки к губам.       — Спасибо… что не бросаешь меня.       Рудбой вздохнул тяжело, обхватив его голову свободной рукой.       — Скоро врач придёт. Все будет хорошо…

— Я почти не помню этот день. Сколько я уже здесь? — Около двух недель. — Лучше бы я умер. — Тебе виднее. Темноволосый, тучный мужчина средних лет аккуратно поправил воротник белоснежного халата и поднялся со стула. — Поговорите со мной. — Мне не интересно слушать о том, как ты в очередной раз забил на всё и… — Всё не так. — Ты снова себя оправдываешь. Рома согласно кивнул и отвёл взгляд. — Не приезжайте в следующий раз. Я слишком люблю их всех, чтобы обременять своим существованием.