босоногой по снегу

      Отец говорит — аргониане грязные твари, которые только и ждут, чтобы потопить нас всех в болотах, чтобы мы разложились и накормили своими душами их говорящие деревья. А я думаю, что Хисты даже если и питаются душами, то и не глянут в сторону Араласа Варелота, который так об этом кричит и мне пытается вбить это в голову.       А я говорю себе, что у этих хладнокровных чешуйчатых ребят из порта Виндхельма сердца теплее, чем у всей моей семьи. Ведь почему тогда малышка Рилмс чаще ест в общине «поганых ящериц», знаешь, нет, родной папочка?       Они улыбались мне, когда я пыталась украсть их морковь. Я хочу верить, что такое первое впечатление вполне правдивое, но что я могу знать о жизни, да, папочка?..       — Причешись, с-святая, — шипят ко мне доброжелательно, отвлекая меня от кружки нагретой на огне воды с какими-то неизвестными листиками, плавающими в ней. Я знаю, что это вкусно, но пока не пью, а лишь грею негнущиеся замёрзшие пальцы.       — Чего? — и сама не знаю зачем переспрашиваю, ведь расслышала всё, и тянусь к волосам. Касаться их почему-то неприятно.       — Ну тебя же как с-святую зовут, как и вс-сех ваш-ших. С-старик Аралас совсем с-сдурел, — говорит Плетущая-Ветви, добрая старая швея, живущая с портовыми работниками, потому что нигде больше ей поселиться не дали, кроме как в спальнике под городскими стенами. — Нам, аргонианам, причёсывать нечего, а вот тебе не помеш-шало бы.       И Плетущая-Ветви протягивает мне вилку. Что ж, и вправду, если им нечего причёсывать, откуда у них найдётся гребень? Я пытаюсь расчесать своё гнездо, но попытки приводят только к тому, что я злюсь, а вилка застревает у меня в волосах. Старая аргонианка смеётся.       А я люблю такие минуты в сотни раз больше, чем быть дома.       — Если с-состричь, будет легче, цветочек…       — А отец зовёт меня всегда только по имени. Или «ничтожество, ты наказана».       — Твой отец глубоко ранен. Его тело ранили в с-сражениях в Морнхолде. И ранили душ-шу, когда сказали, что он половину длинной данмерс-ской жизни посвятил не тем богам. Ранение это гноитс-ся, как если бы он умирал у нас на болотах. Он просто не может по-другому, цветочек, — говорит эта женщина так сердечно, что мне почти верится в то, что она говорит.       А потом я вспоминаю, как вчера он по пьяни снова ударил маму, которой со дня на день рожать — и не хочу плакать, но не могу те слёзы дурацкие остановить. Отворачиваюсь. Плетущая-Ветви протягивает когтистую лапу и гладит меня, как никогда не гладили дома.       Отец говорит, что аргониане — грязные твари. А я говорю, что самая жуткая тварь — он сам, пусть и горе вместе с нищетой его таким сделали.       Может, когда-нибудь эти ящеры вонзят мне когти в горло, но сейчас мне тепло — и я верю чувствам и впечатлениям.