***
Ярогнев действительно оказался гением – его план исполнился в точности. Когда паника в стране достигла апогея, Гриммель, которого никто не чаял уже увидеть живым, появился, вызвал Моредрагонуса на бой и победил. Драконье войско тут же кинулось врассыпную, а самого охотника в Поднебесной чуть ли не назначили новым богом. Гриммель, впрочем, не обольщался – он уже знал, как местные обращаются со своими «богами» и становиться таковым не хотел, а потому после пары недель чествований и изучения тайной императорской библиотеки (несколько свитков из которой он, нисколько не смущаясь, забрал с собой), травник из Империи свалил, попросту улетев на Смертохватах. Месть Ярогнева оказалась не только ужасной, но и изящной – жители Поднебесной одновременно оказались опозорены, её воины лишились остатков своей славы, потому что вся она ушла чужеземцу, а после, будто войны с драконами было мало, по стране прокатился самый настоящий мор, уничтоживший верхушку аристократии и весь императорский род подчистую. Как выяснилось на практике, только суровый викинговский организм мог переболеть Угриной Чумой, обойдясь только кашлем и лихорадкой. Изнеженный народ узкоглазых лицемеров умирал в жутких мучениях. Гриммелю, сыгравшему роль переносчика, было легче – кровь Ярогнева, почти переборовшего болезнь, отлично заменила все двадцать с хвостиком ингредиентов, дав травнику и Смертохватам иммунитет. Правда, всех троих при одном взгляде на угрей ещё с месяц тошнило. А именно столько заняло путешествие туда, куда Гриммелю нужно было отправиться с самого начала. На Север. На Остров Олуха.***
Кажется, Гриммель начал понимать, о чём Ярогнев говорил ему, называя «викингом наполовину» : стоило ему пересечь невидимую линию между Материком и Архипелагом, как и дышать, и на душе стало легче, и плечи расправились, будто лишившись тяжкого груза. Гриммель коротким свистом приказал Тирлич, на которой летел, подлететь к воде ближе, и провел ладонью по свинцовой водной глади. Нос тут же заполнился запахом горьковатой соли и свежести. Гриммель глубоко вдохнул и неожиданно для себя расхохотался. Сава и Тирлич переглянулись, но лишь мелко помотали головами, согласно выдыхая. Они знали, какому безумцу соглашались служить.***
Конечно же, на сам Олух он не полетел – прилететь на остров викингов-драконоборцев на драконах… Не слишком изящный, зато невероятно эффективный способ самоубийства. Поэтому, травник добрался до одного из торговых островов, объяснил Смертохватам, на каком расстоянии следовать за ним, а после договорился с одним из торговцев о месте на его лодке. Йоханн не показался ему слишком надежным, несмотря на его дружелюбие, но это даже подкупало – Гриммеля самого нельзя было назвать хорошим человеком. Тем более расплатился он осколками скорлупы Разнокрыла, выдав их за мелкие Самоцветы Удачи. Хотя, в какой-то мере это они и были – чтобы получить скорлупу, нужно быть очень удачливым. Рано утром, ещё до рассвета, когда он сошёл с палубы на причал Олуха, Гриммель понял, почему отец сбежал с этого острова – блеклого, каменистого, серого… Совершенно очаровательного! После нескольких лет скитаний по самым разнообразным и пёстрым, как по пейзажам, так и по культурам, странам, на голых скалах Олуха глаз Гриммеля попросту отдыхал. Никаких тебе лизоблюдов, никаких прихвостней и охотников за богатством, только овцы, яки и… Темное небо прочертила огненная борозда, послышались хлопки многочисленных крыльев - кажется, на остров решила напасть целая стая драконов. Гриммель хмыкнул, надевая огнеупорный капюшон и перезаряжая самострел. Этот остров нравился ему всё больше и больше!***
Нападение отбили быстро – на востоке полоса неба едва порозовела, как викинги уже начали разбирать трофеи. Гриммель сидел неподалёку от пирса, очищая острия дротиков от драконьей крови. Сидел прямо на своих, не таких уж и богатых, но вполне достойных трофеях – опутанного мелкой железной сеткой и всё ещё мечущегося синего с охровым узором Змеевика и подстреленного ядовитым дротиком темно-коричневого Громмеля. Оба были пока живы, но это явно ненадолго, травник собирался подкормить ими своих Смертохватов. - Что ж… по твоим трофеям видно, что ты хороший воин. Но тебя я на Олухе никогда не видел, кто же ты? – Гриммель оглядел мужчину, немногим, но всё же выше его самого, статного, рыжеволосого, с роскошной рыжей бородой, с ленцой несущего на плече секиру в половину самого травника. За его спиной постепенно собирались остальные жители, чем-то напоминая малых Теней, жавшихся к вожаку. О, значит, это вождь. - Обычно хозяева представляются первыми. Ну да ладно! Моё имя – Гриммель. – Кивая, ответил травник. Рыжий вождь, чуть помедлив, тоже кивнул. - Стоик Обширный. А это моя жена, Валка. – Удивительно изящная для викингов женщина на сносях, очень незаметно, будто так было всегда, оказавшаяся возле него. Та улыбнулась Гриммелю, но после прищурилась, вглядываясь в его лицо, даже сделала несколько шагов к нему, протянула руку, словно коснуться хотела, да опустила, чуть смущенно улыбаясь. - Прости, ты просто похож на… - Крутяка Неимоверного? Ничего удивительного, ведь он – мой отец. – Пожимает травник плечами, а после вздрагивает от раздавшегося радостного вопля кинувшихся обнимать его викингов. В какой-то мере он действительно одичал. Точнее, забыл о том, что да, бывает и так – люди могут быть рады тебе просто так, не за возможную выгоду, не за собственные деньги, не в целях уязвить или в благодарность. А просто потому, что ты – это ты. И они тебе рады.***
Как выяснилось, отец «немножечко» слукавил, говоря о том, что сбежал с Олуха при первой возможности и лишь потому, что тот его достал до печёнок. Стоик и прочие викинги охотно прояснили Гриммелю, что его отец, Крутяк Неимоверный был одним из самых известных героев на всём Архипелаге. И когда он самым таинственным образом исчез, все даже поверить в это не смогли, поэтому так радовались, когда объявился сын соплеменника, мгновенно признав его за своего. Стоик, как выяснилось, неплохо знал Крутяка, поэтому предложил травнику остановиться на постой у себя – увы, дом Неимоверного был сожжён в очередном драконьем набеге несколько лет назад. Гриммель был рад принять предложение, но тут неожиданно объявилась отцовская родня в виде семейства Торстон и попросту утащила его к себе. И пусть они хотели лишь познакомиться и принять нового родича в семью, кое-кто сделал это не без «злого» умысла – матриарх семейства недавно разродилась близнецами и подыскивала им ещё одну няньку. Отказать Гриммель не смог. Не из-за того, что был ошеломлён чужой наглостью, о нет! Он просто увидел самих близнецов и… Боги… Ему будто снова исполнилось семь и повитуха разрешила им с отцом наконец-то войти в избу и увидеть новорожденных, младшего брата и сестру Гриммеля, тогда ещё откликающегося на другое имя. Тоже близнецов. И глаза были одинаковые – ярко-голубые, почти синие, хотя у мальчика уже начал проявляться серый ободок. Это походило на чудо, жуткое в своей реальности и логичности. Но отказаться от него он не может, как когда-то не смог отвергнуть дар слепого волхва, не раз его выручавший. Однако, если Нечуй-ветер спасала тело, сейчас он может исцелить то, что, казалось, давно утерял – душу. Гриммель проводит с младенцами весь день, охраняя их не хуже дракона, на радость их матери, оказавшейся его троюродной сестрой. Отвлекается лишь на пару часов вечером, когда те засыпают, чтобы вместе с остальными отметить победу над драконами и немного поговорить со Стоиком и Валкой. Однако, когда даже самые устойчивые викинги начинают от выпитого засыпать, ныряя увенчанными шлемами головами в тарелки, Гриммель тихонько выбирается из пиршественного зала, выходит наружу и добирается до ближайшего обрыва. Несколько минут безмолвно смотря на серебристую лунную тропу на воде, травник выдыхает, тихонечко свистя, делает упругий шаг, бросая своё тело вверх и вперёд. С десяток секунд полёта, несколько переворотов в воздухе и тело бесшумно падает в воду, мгновенно уходя ко дну. Удивительно, но в этот раз его находит Сава. Обычно это получается у Тирлич – при полном внешнем сходстве разнополых Смертохватов, различия у них всё-таки имеются, у самок обоняние развито сильнее. Дракон подплывает ближе, подгребая лапами-клешнями, вглядывается в лицо хозяина, а после возмущенно булькает пузырями ему в лицо и поднимается к поверхности. Сквозь тусклый свет Гриммель видит вторую хвостато-крылатую тень, но только усмехается, выдыхая маленький, явно последний, пузырёк воздуха. Вода в лёгких давит, прижимает ко дну, но это приятная тяжесть, сродни теплому одеялу, такая же уютная и дающая покой, надежду на отдых. Гриммель перебирает колыхающиеся водоросли, осколки ракушек на дне, поднимая пальцами малые вихорьки из песка, находясь в неком подобии дремы, на деле таковой не являющейся – сознание его удивительно чисто, целостно, хоть и спокойно. От движения воды ткань одолженной кузеном Магмаром (ну не в броне же быть нянькой?) колышется, обнажая руки до локтей. В полутьме придонья белизна рун не слепит, лишь греет что-то внутри тихой, благостной надеждой. Так вот почему Предначертанное вело его сюда? Потому что здесь он мог… снова начать жить? Именно жить, а не выживать, выслеживать и убивать? Гриммель не знает этого наверняка, но… Он хотя бы попытается. И для начала – он попытается найти того, с кем ему предстоит провести эту жизнь.***
С последним, правда, приходится повременить – со следующего утра его жизнь пускается вскачь. Кажется, весь Олух хочет с ним познакомиться и помочь освоиться на острове. Несколько раз Гриммель, отвыкший от подобного добродушия и грубоватой доброты, едва не срывается, но ему удаётся сдержать себя в руках и не нагрубить. Этим людям неважно, что за тайны он изведал и как их использовать, сколько сокровищ и денег скопил (Боги, да здесь даже деньги не используются!), и какие слухи о нём идут. Здесь всем хватает того, что он -- сын своего отца и в первый же день на острове успел завалить двух драконов. Ну, и тех историй о дальних странах, что он рассказывает по вечерам в общем зале. Гриммель носится по всему Олуху, как испуганная Жуткая Жуть, изучая и привыкая ко всему, буквально. Он нянчится с близнецами, да и с остальными детьми, которых на него скинули, мастерит катапульты и сетемёты с Плевакой, долго в полной тишине обменивается с Готи древними знаниями, собирает травы, приглядывая за Валкой, которую очень скоро привыкает называть Валгалларамой, чем жутко её смущает и льстит ей, потому что чуть ли не единственный на Олухе не перевирает имя. Кстати, ночует он всё-таки у неё и Стоика – Торстоны, конечно, рады ему, но спать вповалку (а при такой большой семье только так и получается) он не может. Не может позволить себе спросонья навредить кому-либо из них, а такое возможно – свои атакующие инстинкты он довёл до предела, чем в некоторых местах только и спасал себе жизнь. Стоик даже предлагает устроить небольшой морской поход с его участием, время до зимних бурь ещё есть, и Гриммель даже соглашается, но они просто не успевают отплыть – через неделю, после начала сборов, Гриммель просыпается среди ночи от жуткого крика Валгалларамы.***
Гриммель не удивляется, почему он просыпается только от него, а не от шумов беготни в доме – сегодня Голубая луна, а на полнолуние ему вечно снятся кошмары. Нужные травы они с Готи и Валкой собрали ещё в первую полную луну месяца, поэтому этим вечером он принял снотворное, собираясь поспать, да не вышло. В первую минуту пробуждения, от шума и крика ему всерьёз кажется, будто на деревню снова напали драконы. Стоик мечется по второму этажу, как Ночная Фурия в клетке, пока с первого доносятся крики. Меньше чем за минуту надевший своё полное боевое облачение (впервые за несколько недель!), Гриммель хватает Стоика за руку, останавливая, спрашивает: - Что произошло?! С выражением ужаса и растерянности на лице, могучий воин, один из лучших, что Гриммель встречал за жизнь, жалобно отвечает: - Валка рожает! - Как?! Ещё же рано?!! – Про себя вспоминая дату крайнего срока, шепчет Гриммель. Додумать не успевает – снизу снова раздаётся крик и предложение просто «разрезать к йотунам этот живот!». Гриммель выхватывает из-под кровати сумку с зельями и попросту спрыгивает вниз. Валка охает от неожиданности, смотрит на него виновато и одновременно радостно, но секунду спустя тужится до красноты и кричит. Повитуха что-то кудахчет, мекает, как испуганная драконами скотина, и так же бесполезна. Гриммель кидается к роженице, проверяет зрачки, осматривает лицо и тело, считает пульс… И только потом поворачивается к Готи, сожалеюще качающей головой. Травник сжимает зубы, рычит сквозь них, заставляя других на минуту замереть в испуге. Глаза, только-только начавшие оттаивать от чужой доброты, наливаясь синевой, светлеют, вымораживаются до прозрачно-серого, жёсткого в пронзительности. Гриммель в два прыжка поднимается по лестнице к Стоику, спрашивает его: - Стоик! Ты доверяешь мне? – Не дожидаясь ответа, травник показывает рукой вниз, на жену викинга, торопливо говоря: - Она не может родить сама. Я могу помочь, я знаю как! Это рискованно, кто-то может умереть, но если ничего не сделать, умрут оба! Вождь растерянно смотрит то на него, то на жену, и сказать ничего не может. Лишь отрывисто кивает и Гриммель, снова оскаливаясь, спрыгивает вниз, на ходу закатывая рукава. Пара отрывистых команд женщинам, и он берётся за дело. Уставшей Валке хватает пары вдохов вытяжки из белого мака, чтобы тихонько охнув, уснуть. Повитуха льёт горячую воду, давая омыть руки, пока Готи вдевает пропитанную спиртусом шелковую нить в серебряную иглу. Затем она так же смачивает в нем льняную повязку и лезвие серебряного же (на инструментах и компонентах Гриммель не экономил, себе дороже) кинжала и передаёт его травнику. Очистив кожу льном, Гриммель прищуривается и делает резкий, но точный и тонкий разрез в животе Валгалларамы. Техника царского сечения ему знакома. Один раз он наблюдал её в той же Элладе, правда, когда чревосечение по закону исполняли на мёртвой. Позднее, он дважды ассистировал при этой процедуре на Востоке, перед этим изучив несколько трудов с описанием операции, и последний, четвертый раз, провел лично… Правда, не на человеке, а на драконе. Это была самка, бывшая питомцем любимой жены одного из визирей, из редкой живородящей породы. По размеру, та, может, и была меньше Валки, но проблем с ней было даже больше… Правда, после её «подарочка» на Гриммеля с завистью косился весь гарем. Гриммель раздвинул руками мышцы, просунул ладони внутрь, убрал в сторону пустой мочевой пузырь (судя по запаху, Валка успела опорожнить его, когда воды отошли, тем лучше), и сделал разрез на матке, попутно вскрывая «рубашку». Нащупывает ребёнка и аккуратно вытаскивает его наружу, однако, остальное причитающееся сделать не успевает – ребёнок с влажным красно-рыжим пушком на голове сам делает первый вдох, с криком, звонким, почти весёлым, одновременно открывая глаза, от которых Гриммель замирает. Не голубые или темно-синие, какие должны быть у новорожденных, нет. Невозможные ярко-зелёные. Совсем как у Ночных Фурий.***
Ребёнка у него тут же выхватывает повитуха, но Гриммель этому даже рад, делая остальное без следа мыслей, машинально. Машинально режет пуповину, удаляет послед, зашивает матку и брюшину шёлком и кладёт на живот куль с дроблёным льдом. После он тянется проверить, как там Валка, не слишком ли глубок наведённый сон, но Готи перехватывает его на середине порыва, улыбается, всем своим видом показывая, что позаботится о ней сама. Травника же утаскивает из дома бледный, но радостный Стоик, чтобы поговорить и вымыться – у Гриммеля руки по локоть в крови. Да и у самого вождя они подрагивают – ведро из колодца ему удаётся поднять только со второго раза. А травник не сразу замечает стоящую на улице тишину. Он проснулся от криков, словно случилось нападение, но деревянные стены заглушили их, остальные, кроме тех, кто в доме вождя, мирно спят. - Я знал, что ты умелый воин, но это… Я никогда этого не забуду, Гриммель. - Пустое, Стоик. Я не мог не помочь – Валгалларама и мой друг. – Устало улыбается травник. Напряжение наконец-то начало его покидать, но вместе с ним – и силы. Но Гриммель всё же вскидывает серебристую в свете полной луны, голову недоверчиво. Друзья? У него есть друзья? Кажется… да. Появились. А он и не заметил… Стоик хлопает его по плечу ладонью, гордо произнося: - Я горд, что ты так думаешь и хочу сказать сразу – ещё больше я стану горд, если ты согласишься стать мне братом. Это меньшее, что я могу предложить тебе. А ещё, я буду рад, если мой сын станет хоть в половину таким же умелым, как ты. - Брат? – Переспрашивает Гриммель. С губ, не иначе как от усталости, срывается безнадежное, потаённое, как стон. – А можно я буду тебе не братом, а сыном? Гриммель тут же начинает корить себя за эту слабость. Если бы не темнота, Стоик мог бы увидеть расползающиеся на щеках травника красные пятна, но викинг лишь хохотнул, отрицательно покачав головой. И нет, Гриммель даже себе не признался бы, что это больно. - Гриммель, ты слишком взрослый, чтобы я мог тебя усыновить! Сколько тебе, тридцать? Тридцать два? – Навскидку сказал Стоик. Гриммель нахмурился, губы его округлились, но он тут же их сомкнул, взявшись за простой, но такой обескураживающий подсчёт. Он конечно знал, что седина старит, и ему говорили, что он смотрится и ведёт себя старше своих лет, но… Так, два года с кочевниками, полтора года по Черноземелью, два с хвостиком на Востоке… - Мне девятнадцать, Стоик. – Сам не полностью веря своим словам, произнёс Гриммель. Стоик охнул, садясь рядом с ним. - Тебе девятнадцать… - Повторил он тихо. Викинги и сами рано взрослеют, но… Он считал, даже не из-за седины (пусть и бороды у него не было), Гриммеля если не своим ровесником, то лишь немногим младше, а сейчас… Мальчишка, больше, чем на десяток лет его младше, а уже один из лучших охотников на драконов, только-только спасший его жену и сына, даже кровь на рукавах ещё не высохла! Стоик выдохнул. - Прости. Прости, Гриммель, я… не могу быть твоим отцом. Я слишком тебя для этого уважаю, да и… Сам сомневаюсь, что смогу им быть даже для собственного сына. - Я понимаю, Стоик. – Кивнул Гриммель, со скупой улыбкой повернувшись к нему. – Сейчас я понимаю, что ты действительно не можешь быть моим отцом. Его никто не заменит, как и всю мою семью, но… - Травник поставил на колено локоть, протянув руку с открытой ладонью вождю. – Я тоже буду горд, если ты станешь моим братом. Викинг кивнул, и они, согласно обычаю, с небольшого разгона, соприкоснулись лбами, скрепляя обещание. Бам! - Ай! - Гриммель! Прости, брат! Так, всё, завтра же с утра идём к Плеваке, подбирать тебе шлем! -Стоик! Брат мой! Я уже говорил, что ваши шлемы мне не подходят – я в них утопаю!***
Чтобы там ни говорил Стоик, что не может быть отцом, но с той ночи он начал заботиться о травнике сильнее, почти опекать. Наверно, потому что к собственному сыну, совсем крохе, он даже прикоснуться боялся, думал, раздавит. Гриммель только усмехался, беззлобно на пару с Плевакой подтрунивая над вождём, но был только рад – пусть. И ему приятно, и брат потренируется. У Валки, тоже, судя по всему, сработал по отношению к нему материнский инстинкт, потому что привечать его она начала ещё сильнее, благодарная за спасение себя и сына. Удивительно, но эта забота не душила, лишь согревала. И не казалась неуместной, лишь чуточку… чрезмерной. Насколько именно, он узнал, когда на восьмой день после рождения сына Стоик сделал ему предложение, на которое Гриммель сначала даже не знал, как ответить. - Стоик… Я вообще-то викингом стал не так уж и давно. Более того, я в богов вообще не верю, хоть и крещён! Почему ты хочешь, чтобы я… - А кто, если не ты? Гриммель… Ты достоин этого больше, чем кто-либо другой! – На это (в том числе и на просящий взгляд викинга) сказать травнику было нечего, и он лишь кивнул. Подготовка к ритуалу была короткой: Готти положила новорожденного на пол в доме, а Гриммель поднял, облил его водой, заставив весело рассмеяться, и только после этого уточнил у Валки и Стоика. - Вы хоть имя придумали? Или мне его тоже давать? – В этом травник точно не был силён, уж слишком специфические традиции в наименовании были у викингов. - Конечно придумали! Мы назвали его в честь прадеда. - Как именно? - Повторяй за мной: - Начал подсказывать ему Стоик: - Иккинг Кровожадный Карасик Третий. - Иккинг Кровожадный Карасик Третий. – Бездумно повторил Гриммель, передавая во всех смыслах Наречённого на руки родителей. После чего, покачнувшись, добрался до стола, под одобрительное кряканье Плеваки осушил полный кубок крепчайшей настойки. Ни кузнец, ни вождь, ни Валгалларама так и не смогли добиться, что же так насмешило травника в имени его крестника, что он смеялся целый час, пока напивался до беспамятства. * Итак. Ярогнев и Иккинг Кровожадный Карасик Второй - по книжной вселенной кровные братья, по моей - Наречённые. Ярогнев даже по книгам больше века был в плену, да и у Второго судьба была непростой и печальной. Наш Иккинг, кстати, скорее всего, склонности к общению от драконов унаследовал от него, пусть он -- и не прямой потомок, а правнучатый племянник, поскольку у самого Второго потомков не было - у него была только одна метка в виде рисунка Ярогнева, и также он является одним из первых викингов, кто понял, что на самом деле означают Скульдовы Руны. Сава и Тирлич - оба данных драконам имени являются названиями славянских волшебных трав. Сава-трава может указать на вора или свести своим отваром с ума, излечить рану, приручить зверя, применений много. Гриммель назвал самца так из-за того, что саву-траву надо рвать исключительно вечером, а темный покров Савы еле заметно, но всё-таки отливает ночной синевой. Немного трусоватый, очень осторожный, удивительно чуткий на опасность и всякие ловушки дракон (но при этом в неприятности попадает чаще супруги). Истеричка и нытик по возможности, но они выпадают редко, с Гриммелем не забалуешь. Тих и ленив, но опять же, с Гриммелем и Тирлич отдохнуть получается редко. Тирлич - очень дорогая и полезная для чародеев трава. Мазь именно из этой травы использовала Маргарита, Хрустальная донна, чтобы попасть на бал к Воланду. У неё очень много средств применения, даже в наше время. Тирличем называли золототысячник, сейчас считающийся лекарственным растением. Сама Тирлич -- невероятно умная и полезная драконица, истинная женщина, несмотря на облик, сильная и властная, как обычно бывает с женщинами, находящимися в браке с такими мужчинами, как Сава. Тролль ещё тот, но при её полезности это простительно. По внешности она -- классический смертохват, единственное отличие -- золотистый оттенок на краю темного хитинового панциря или его сколах, как у камня "соколиный глаз". Царское сечение - кесарево. И да, оно известно с давних пор. Описанный ритуал крещения ребёнка есть краткое описание такового у викингов.