Острыми осколками

Васко слышит, как хлопает входная дверь. Сквозняк с улицы обдает по ногам и чуть колышет пламя в камине. Из холла доносится лязг металла — наверняка доспехи отца Петруса, и глухой звук — это чей-то мокрый плащ летит на деревянную скамью. — Гринблад вернулась, — говорит Курт и торопливо собирает со стола карты. — Теперь можно и спать. Он уходит поспешно, через заднюю дверь гостиной, чтобы де Сарде не застала его не то за бездумной игрой, не то за ночным дежурством. В резиденции эмиссара в Сан-Матеусе — самой большой из трех предоставленных — достаточно коридоров и комнат. У Васко тоже есть своя: раза в два больше, чем личная каюта на корабле. Обставленная дорогой мебелью из лучшего дерева, увешанная картинами и драпировками, словно покои знатного лорда. С изящными подсвечниками и мягкими подушками. Но сегодня капитан не спешит подниматься к себе. Он хочет просить де Сарде об услуге. — Добрый вечер, капитан Васко, — наконец приветствует она его, заходя в тепло гостиной. Садится в кресло напротив, с которого минуту назад встал Курт, и протягивает озябшие руки к камину. — Разогреть ужин, миледи? — Роузи — пусть и единственная, но все же прислуга в доме — появляется в дверях. — Нет, только чай. Для меня и для капитана. Несколько томительных минут проходят за обсуждением новостей Телемы. Эмиссар не выглядит особо уставшей, но Васко все равно не решается начать интересующий его разговор. Он вдыхает аромат принесенного чая, в который раз отмечая, что напиток, привезенный с континента, здесь, на Тир-Фради, имеет четверную стоимость. На секунду заглядевшись на тлеющее бревно, Васко не замечает, как белоснежная чашка выскальзывает из пальцев де Сарде. Он резко оборачивается, когда хрупкий фарфор вдребезги разбивается о мраморный пол. Мелкие кусочки разлетаются вокруг, а капитан почти инстинктивно подается вперед, пытаясь предотвратить уже случившееся. Вероятно, его выдает взгляд, потому что де Сарде спокойно произносит: — Не переживайте, капитан, это всего лишь чашка. Сейчас Роузи все уберет и принесет новую. — Да, вы правы, миледи, всего лишь чашка, — цедит он сквозь зубы. — Я однажды проработал полгода без жалованья, потому что разбил три тарелки. Васко совсем не хочет говорить об этом, но слова сами соскальзывают с языка, подобно этой самой злополучной чашке. Он настолько хорошо запомнил то время, что каждый раз, когда в таверне бьется бутыль, капитан вздрагивает. И пусть тогда он был простым матросом, но навсегда научился осторожно обращаться с вещами, особенно чужими. — Давно хотел спросить вас, де Сарде, — капитан слегка прищуривается, — каково это — родиться в знатной семье? Де Сарде смотрит прямо, не моргая, словно пытается прочесть всю глубину его интереса. Потом переводит взгляд на белоснежные осколки и улыбается уголками губ, не меняя серьезного выражения лица. — Я понимаю, почему вы задаете этот вопрос, капитан Васко. Честно говоря, ожидала его раньше, ведь с момента проникновения в архивы навтов прошел уже месяц. Он и сам не понимает, почему спрашивает только теперь. Возможно, необходимо было время осознать, нужно ли ему то, о чем он узнал. А может, его оскорбило, что предстоятельница Сан-Матеуса устроила эмиссару званный обед, на который ни его, ни Курта отчего-то не пригласили. Когда он был простым навтом, пусть даже и капитаном, подобные отношения между людьми его не сильно заботили. Но только не теперь, когда он узнал, что является отпрыском одного из богатейших семейств на континенте. Весь этот дорогой фарфор, все эти ткани, столь приятные на ощупь, могли бы принадлежать ему так же, как и ей. Он мог не драить палубы годами, не стирать ладони в кровь, натягивая канаты, не иметь испещренного татуировками лица, которое рассказывает каждому встречному о том, кем он является. — Вы видите только одну сторону монеты, — продолжает де Сарде, задумчиво изучая пол, — жизнь дворян не так прекрасна, как вам могло показаться. Однако не мне вас судить: блеск роскоши действительно ослепляет, но знайте — самые дурные запахи скрыты за дорогим парфюмом, а самые черные сердца облачены в лучшие одежды. Васко хочет возразить, что, как минимум, она не принадлежит к числу подобных, но де Сарде останавливает его тираду взглядом. — Когда мне было десять, сын одной служанки решил поухаживать за мной. Простая детская влюбленность, он носил мне яблоки по утрам. Иногда мы беседовали обо всяких глупостях в саду, и он срывал для меня цветы. В то время мы еще не были столь дружны с Константином, и он был моим первым другом, которому я могла рассказать о своих печалях. Это продолжалось недолго, около месяца, однажды его невинный поцелуй в мою дворянскую щеку увидел князь д’Орсей. Как вы думаете, что он сделал потом? — Вероятно, решил как-то наказать за дерзость. Васко старается быть осторожным в словах, видя выражение лица эмиссара. Спина ее выпрямляется, а пальцы до хруста сжимаются в кулаки. По некоторым слухам он знает, насколько титулованные особы могут быть обеспокоены честью своих дочерей, сестер и племянниц. — Верно, — не разжимая кулаков де Сарде хмурится, как если бы ей и сейчас было больно. — До того момента я не понимала, что некоторые могут быть особенно жестоки. Князь самолично выпорол мальчика до полусмерти. Вспоминая те раны, я не уверена, что он вообще выжил. — Он избил ребенка всего лишь за детский поцелуй? — у Васко никак не укладывается это в голове. — Нет. За воровство. Мне всего лишь нужно было подтвердить это перед остальными. А затем смотреть на то, что бывает с теми «кто не знает своего места», не проронив ни единой слезинки, потому что иначе князь обещал сделать со мной то же самое. — А как же…? — Нормы морали? Простая жалость? Поверьте, великие мира сего лишены этого, и вспоминают о них, только если что-то угрожает непосредственно им самим. В отношении меня же это называлось "воспитанием". Васко вздрагивает, представляя перед собой эту сцену: тяжелые удары на тощей спине ребенка, и де Сарде — маленькую девочку, у которой нет права даже на слезы. Он уже жалеет, что вообще остался в гостиной и завел этот разговор. — Вы считаете, капитан, что жили чужой жизнью, лишенной роскоши и положенного вам по праву богатства, но поверьте, вы даже не представляете, с кем себя сравниваете. Быть знатного происхождения — значит постоянно притворяться. Притворяться, что вам безразлична чужая боль, даже если это не так, притворяться, что вы пойдете на все ради людей, которые вам отвратительны. Не иметь привязанности и уж тем более чувств к тем, кто по меркам общества «не вашего круга». А еще ходить на встречи и приемы, вместо того, чтобы просто выспаться или поиграть с кем-то в карты. Возможно, именно поэтому большая часть знати — настоящие чудовища. Она встает с кресла, обломки фарфора хрустят под ее сапогами, потому что Роузи никто не позвал и убрать их некому. — Я знаю, чего вы хотите, капитан Васко. Найти своих родных. И я могу вам помочь, но хочу, чтобы вы вспомнили историю юнги Джонаса. А еще подумали о том, готовы ли вы сами отдать свое дитя кому бы то ни было ради богатства. Доброй ночи. Он считает ее шаги, пока она выходит из гостиной, пока поднимается по лестнице. И даже когда все вокруг затихает, Васко еще долго сидит возле камина, вперив взгляд в острые осколки вокруг.