Острыми осколками

Несмотря на середину дня и ясное небо, на отвесных скалах южного побережья холодно. Неистовые волны бьются о камни где-то далеко внизу, но ветер здесь такой сильный, что шум прибоя едва различим. Де Сарде поеживается, повыше поднимая воротник, и осторожно оглядывается на Васко, который уже битый час завороженно смотрит в синюю даль, не двигаясь с места. По крайней мере, ей так кажется, ведь когда она уходила в деревню, он сидел в той же позе. — Как он? — жестом подзывая Курта, спрашивает она вполголоса. — Все так же плох в обращении с тяжелыми мечами, — наемнику, похоже, все равно, услышит их Васко, или нет. — Вполне сносно с одноручным, но, конечно, до меня ему далеко, — он саркастично улыбается. — Зато стреляет куда лучше тебя, — эмиссар отправляет ему в ответ такую же саркастичную улыбочку. — Но я не об этом спрашивала. Курт неопределенно пожимает плечами, что означает «не нанимался я в няньки всем подряд». — Ты же знаешь, что я думаю. Капитану не место на суше. — Еще я знаю, что он отлично помог нам с тем дельцем. Подтяни его в обращении с легкими клинками и считай, что твой долг перед капитаном уплачен. Курт хмурится, но не возражает: если бы Васко не оказал помощь в деле с контрабандой, пришлось бы Монетной Страже иметь весьма неприятный разговор с самим адмиралом. — Как скажешь, Гринблад. Подходя к капитану, де Сарде осознаёт, что в корне не согласна с наемником. Васко для их миссии весьма ценен, поскольку Сиоре она еще пока не доверяет, а Курт зачастую разговаривает только на одном языке — языке стали. Капитан же умен и изворотлив, там где не получается договориться по-хорошему, он находит другой способ: дать взятку, напоить или подлить сонного зелья. Умение действовать ненасильственными методами выгодно отличает его от остальных в глазах эмиссара. Сложив руки на груди, Васко все так же неподвижен, подставляет лицо потокам холодного воздуха. Капитанская треуголка лежит на траве рядом, песочного цвета волосы, всегда стянутые сзади, развеваются от ветра. Де Сарде молча встает рядом, пытаясь понять, что он чувствует. Похоже ли это на то, как она сама, покинув Серену на его корабле, почти два месяца смотрела в сторону, где оставила дом и больную мать? Или же его тоска по-настоящему губительна, как если бы он был морским существом, внезапно выброшенным на берег своевольной волной? — Вы пришли меня утешить, де Сарде? — не поднимая на нее головы, говорит он. — Не стоит. Я просто любуюсь морем с нового ракурса. И да… хочу, чтобы вы знали, я не виню вас в собственном положении. Его слова производят на эмиссара обратный эффект, где-то внутри все сжимается. Укол совести не заставляет себя ждать: ведь именно из-за нее он списан на сушу, из-за нее сейчас тоскует, хотя его корабль давно мог покинуть Тир-Фради с ним на борту в поисках других берегов. — Просто хочу узнать, могу ли я что-нибудь сделать для вас? — Возможно, — говорит он после долгой паузы, — но вы уже сделали. Я вам еще не рассказывал о том, как попал в кораблекрушение, миледи? Эмиссар удивляется столь резкой смене разговора, но деликатно продолжает молчать. — Всего их было два, — неспешно начинает Васко, — и второе случилось всего четыре года назад. Корабль попал в шторм недалеко от Тир-Фради и разбился о прибрежные скалы. Благополучно до берега добрались всего несколько шлюпок: в основном пассажиры — телемские святоши из ордена, еще несколько матросов и канониров. Спустя пару дней то, что осталось от нашего корабля, выбросило на берег. Тогда мне впервые пришлось взять на себя командование. — Вы возглавили выживших? — Я был единственным офицером, кому удалось спастись. И пусть даже на самом корабле я отвечал за продовольственное и финансовое снабжение, но был выше их по званию. Чуть больше двух недель мы провели том безжизненном клочке земли. Под проливным дождем, омываемые волнами, мы пытались найти выживших и остатки съестного. Это было почти самое тяжелое время в моей жизни. Мне приходилось командовать тринадцатью моряками и слушать бесполезные причитания двадцати святош, при этом стараясь, чтобы никто не умер от голода, холода или воспаления легких. Особой сложностью было поддерживать мир между навтами и телемцами, последние были убеждены, что мы виноваты во всех их горестях. Де Сарде сочувственно кивает: кому как не ей знать, насколько тяжело договориться с «истинно верующими». Только вот рассказ капитана никак не желает поддаваться логике, и это все больше начинает настораживать. — Не поймите меня неправильно, миледи, в том кораблекрушении погибли люди, в том числе и те, что были мне по-своему дороги. Но даже зная об этом, я бы не хотел чтобы этого никогда не случалось. Не бывает потерь без приобретений. Когда нас нашли, я получил звание помощника капитана, а через полгода интенсивного обучения и сам стал им. Именно то кораблекрушение научило меня не сдаваться даже перед лицом неизвестности, быть стойким при любых обстоятельствах. — Вы сильный человек, капитан Васко, — пытается натянуть вежливую улыбку эмиссар, по-прежнему ничего не понимая. — А вы и ваша дипломатическая миссия, де Сарде, это третье кораблекрушение в моей жизни. Губы её чуть вздрагивают, но ответить нечего. Только что ей в лицо сказали, что думают о ней, при этом не оскорбив напрямую. Выставили нелицеприятную правду так, чтобы казалась своеобразным комплиментом. Но разве может она винить капитана за такое отношение? В который раз де Сарде отмечает, что Васко важен для их работы и для нее самой: ведь ей еще многому нужно у него научиться.