Острыми осколками

— Ну давай, Гринблад! Чего раскисла? Мы же только начали! Васко наблюдает за их тренировкой уже целый час. За тем, как наемник провоцирует эмиссара на атаки, за тем, как она отбивает их. И за некоторыми почти грязными, но весьма полезными приемчиками Курта, благодаря которым де Сарде оказывалась на земле уже трижды. В очередной раз капитан Монетной Стражи подает руку, поднимая свою теперь уже бывшую ученицу из вороха золотых листьев. — Ну-ка соберись, и давай по новой! Навт хмурится, анализируя их непринужденное общение. Как ему удается так с ней разговаривать? Это результат их длительного знакомства, или же их связывает настоящая дружба, позволяющая наемнику себя так вести? Капитан предполагает, что оба фактора. В любом случае, у Курта спрашивать об этом он не собирается. Вместо этого он подсаживается к другому человеку: телемскому священнику, который, на его взгляд, по благоразумию в их компании стоит сразу же после самой де Сарде. — Господин Петрус, могу я спросить вас кое о чем? Он намеренно не называет его «отцом», как все остальные, и, пожалуй, является единственным, с кем сам Петрус никогда не позволяет себе разговаривать в поучительно-церковной манере. — Да, капитан Васко? — он отвлекается от каких-то бумаг, поднимая пронзительный взгляд. — Слышал, что вы служили при дворе князя Д’Орсея. Значит, наверняка знаете имя леди де Сарде. Петрус откладывает пергаменты, полностью сосредотачиваясь на лице собеседника, словно заглядывая внутрь. Затем оглядывается на залитую солнцем поляну, где Курт и де Сарде все еще звенят сталью. — Вот оно что, — вкрадчиво говорит он, будто бы ему удалось найти ключ от чужого сундука. — Вижу, вы бы хотели… сблизиться с госпожой эмиссаром. Называть ее не как все, а по имени? Васко поджимает губы, обескураженный излишней догадливостью телемца. Да, он бы хотел. Потому что его начинает раздражать, что абсолютно все в близком окружении де Сарде общаются с ней достаточно фамильярно. Курт называет ее странным «Гринблад», Петрус «дочь моя», Сиора теперь зовет ее «карант». И только он продолжает звать ее «леди де Сарде», как все наместники и придворные, при этом сохраняя излишне холодную вежливость. Даже общение эмиссара с Альфрой, присоединившейся всего несколько недель назад, выглядит более доверительно. — Если я скажу, что вы правы, — наконец сдается капитан, — вы ответите на вопрос? — Почему бы и нет? — улыбается Петрус. — Ее зовут Аделин. Но… — прибавляет он поспешно, — на вашем месте, я бы не стал ее так называть. — Отчего же? Эмиссар не любит собственное имя? — Скорее, оно у нее вызывает тревожные воспоминания. Насколько я помню, даже мать никогда не называла ее так. Только сам князь. Васко в который раз за сегодняшнее утро хмурится. Если это имя ассоциируется у де Сарде с князем, то становится понятно, отчего она всячески его избегает. Возможно даже, ненавидит. Это равносильно тому, как если бы его внезапно все начали звать Леандром Д’Арси. После знакомства с собственным братом, капитан мечтает стереть эту фамилию из собственной памяти и больше никогда не слышать. Разочарованный, он уже хочет поблагодарить священника и уйти, но Петрус останавливает его. — Вы же понимаете, капитан, что дело вовсе не в имени? — спрашивает он. — Вы всегда можете попробовать сделать ваше обращение к эмиссару менее официальным. Умом Васко понимает, но ничего не может с этим поделать. Де Сарде совсем не сторонится его, даже наоборот: все чаще предпочитает брать на переговоры, интересуется его мнением, только это никак не отражается на их личном общении. С каждым днем капитан чувствует, как слой льда становится толще, а дистанция увеличивается. — Дело в том, господин Петрус, что я не представляю, как именно это сделать. Одно дело начать звать ее по имени, и совсем другое после нескольких месяцев уважительного «вы» вдруг резко поменять манеру речи и начать обращаться к ней как к какому-то матросу. Конечно, если бы он изначально общался с де Сарде словно дикарь из племен Вигнамри или Ведрайс, то эмиссар и ухом бы не повела. Ведь аборигены имеют только одно обращение: так они разговаривают со старшими и с детьми, с вождями и мудрецами. Даже со своим богом. Но Васко не дикарь, он, как и все навтовские капитаны, обучен этикету. Телемец, видя его озадаченное лицо, только вздыхает. — Капитан, вам знакомо такое понятие как «Языковой барьер»? — Когда ты понимаешь чужую речь, знаешь, как звучат их слова, но сам не можешь выговорить ни слова? — уточняет Васко. — Да, мне оно знакомо. — Ваш случай напрямую относится к этому феномену. А вы знаете, как можно его объяснить? Петрус затихает на мгновение, но встречая ожидаемое непонимание, продолжает: — Человек всего лишь боится выглядеть глупо перед другими. Сказать что-то неправильное. Но чтобы заговорить на чужом языке, нужно преодолеть этот страх. Капитан задумывается над значением этих фраз. И над тем, что если он продолжит бояться, то, скорее всего, так и не сможет сблизиться с де Сарде. Петрус встает с места и на секунду задерживает свою ладонь на плече у капитана. — Вижу, что для вас это пока еще сложно. Но я верю, что однажды вы найдете нужный момент, чтобы сказать ей то, что хотите. Он отнимает руку и уходит, позвякивая начищенными до блеска латами. А Васко внезапно понимает, что телемский священник видит ситуацию куда глубже, чем он сам.