(Не) Праведник

Глава 4

Работа поглощает, но всегда недостаточно. Ритуалы причудливо вплетаются в ткань полноценной жизни — кроме дома проверяются теперь и кабинеты МАКУСА, пусть Локвуд и Эрлбаум переглядываются, и даже Абернети тихонько посмеивается, делая вид, что разглядывает свои ботинки. И все же Персиваль Грейвс думает, что он в порядке. Вполне в порядке, просто спит немного хуже, чем другие и однажды чуть было не падает со стула, когда Куинни необычно-резко открывает дверь. — Тебе нужно больше выбираться в город, дружище — убеждает Абернети, — Я знаю парочку мест, где можно купить настоящий виски. — Если я ирландец, это еще не значит, что я люблю виски, — отпирается Персиваль, но не слишком уверенно — он и не помнит, любит ли он виски на самом деле. Кажется, когда-то любил. Солнце красным карамельным яблоком висит над горизонтом. Завтра будет холодно, а может чья-то кровь пролилась на священные древние камни родины, которую Персиваль никогда не видел. Он кутается в новое горчичного цвета пальто, — «Желтый — цвет солнца, — сразу почувствуете себя счастливее», — сказала Куинни, и Персиваль поддался на ее чары. Теперь, думая о солнце, как его рисует Гольдштайн младшая, о солнце ярком, как детский мелок, Персиваль старается не смотреть вверх. Там, среди черных облаков упрямо горит солнце тревожно-красное, и голос, который напоминает об этом Персивалю Грейвсу, говорит с акцентом. Виски выветривается прежде, чем Персиваль добирается своего дома. Под пристальным взглядом алого ока Персиваль ныряет за высокую дверь вестибюля, за ней, не останавливаясь — в лифт. — Последний этаж, — отвечает Грейвс на дежурный вопрос лифтера, стараясь не глядеть ему в лицо. В узком пространстве (твоего гроба) лифта Персивалю всегда особенно некомфортно. Он снова начинает дышать лишь оказавшись дома. В дверь стучат. Персиваль замирает с пальто в руках и смотрит на дверь затравленно. По спине его медленно стекает капелька пота. «Это миссис Гиллиган», — пытается убедить себя Грейвс, — «У нее просто снова заклинило замок». Прижимая к себе пальто, в которое он завернул палочку на случай, если за дверью все же не вдова-соседка, решившая побеспокоить его этим вечером, Персиваль приближается к двери. Глазок он давно замазал черным — чтобы никто не заглянул с обратной стороны — и теперь злится на свою глупость — что за аврор мог забыть о чарах? Выдохнув, Персиваль приоткрывает дверь. На площадке он видит вовсе не белокурую миссис Гиллиган, не Абернети, который позабыл условный стук и даже не ухмыляющегося во весь рот Геллерта Гриндевальда (перси ты мечтаешь чтобы я не вернулся оставь надежды мне нравится твое лицо). На площадке стоит незнакомый юноша. Реакция, чуть подточенная виски, срабатывает на пару секунд позже — и юноша успевает ухватиться за край двери прежде, чем Персиваль захлопнет ее. — Я принес ваше пальто, — мягко произносит незваный гость и только тогда Персиваль узнает его. Черты больше не размыты дождем и взгляд чуть раскосых глаз теперь легко уловить. Молодой человек смотрит прямо в глаза собеседнику. — Я сказал, что это необязательно, — настороженно проносит Грейвс, сильнее сжимая палочку в руке. Еще чуть-чуть и новое пальто загорится. — Я знаю… На самом деле я просто хотел поговорить с вами, — юноша опускает взгляд в пол и морщится, будто на земле перед ним лежит дохлая крыса. — Я Криденс Бэрбоун. Персиваль отступает от двери на шаг. Гриндевальд врал — Криденс вовсе не мальчишка, он на голову выше Грейвса и давно уже перешел черту, отделяющую мир детства от мира страданий. Для Криденса, впрочем, этой черты похоже и вовсе не было. — Если собираетесь меня убить — ладно, но тогда вам лучше войти. Грейвс открывает дверь шире и впускает Криденса в дом. Иногда мертвые возвращаются, и чувство, которое может заставить человека покинуть Тир на Ног — это очень сильное чувство: любовь или ненависть. И рассчитывать на первое не приходится. — Я здесь вовсе не за этим, — возражает Бэрбоун, проходя мимо, — просто мне больше не к кому обратиться. — Из всех людей вы выбрали?.. Персиваль выпускает из рук пальто, и оно опадает на пол, звякнув напоследок пуговицей. В руках у аврора остается горящая заклинанием палочка. — Он меня у вас искать не станет. Он знает теперь, кто я, и мне нужно безопасное место. Но я пойму, если вы меня прогоните. Криденс смотрит вбок, на искры, что легко пляшут над кончиком палочки. Рука Персиваля дрожит. Криденс не нападает и едва ли врет — кто станет притворяться мертвым, чтобы войти в доверие? — но есть нечто в его покорном тоне, в этом смирении перед судьбой (ох перси ты не знаешь мальчик смотрит на меня как на спасителя как на бога я даже завидую тебе самую малость), что Персиваль не может воспринять не иначе как угрозу. — Он здесь бывал. Да даже если бы нет… Вы меня тоже без проблем отыскали. — Он решит, что я вас ненавижу. Я расскажу вам, как это было. — О Боги, нет. Не нужно. Он мне достаточно рассказал о вас, мистер Бэрбоун. Криденс отрывается от палочки и переводит взгляд на Грейвса, стремительно бледнея. — Я хочу, если вы здесь останетесь, мистер Бэрбоун, чтобы вы знали об этом. Он приходил и говорил о вас. Обо всем. Я думаю, будет лучше, если я не стану скрывать. Болезненная красота Криденса иначе освещает воспоминания аврора. Теперь Грейвсу даже хуже, чем прежде: реальность слов Гриндевальда обретает плоть. — Ну конечно, — шелестит Криденс, снова отводя взгляд, — благословен Господь Бог Симов; Ханаан же будет рабом ему.** Не зная того, Персиваль делает обратное Симу — велением палочки снимает с Криденса пальто и вешает рядом с собственным. Чуть замешкавшись, он очищает остальную одежду — Криденс, должно быть, до сих пор ночевал где-то на улице. — По правде сказать, я не представляю, что вы хотите сказать, мистер Бэрбоун, но давайте лучше я покажу вам комнату. Криденс подается вперед, и тут же его движение прерывается движением иным: он сам себя хватает за руку. — Я могу вас попросить еще об одном, мистер Грейвс? (он так трогательно произносит твое имя будто сейчас потеряет голос знаешь как будто) Криденс давится, цепляясь за слова как ногами о камни. Но гейс — это обещание, которое нельзя нарушить, и Персиваль вновь обещает себе быть добрым, чтобы не попросил Криденс. — Не называйте меня «мистер Бэрбоун», пожалуйста. — Полагаю, будет справедливо, если вы не будете называть меня «мистер Грейвс». Перед дверью спальни Персиваль теряет самообладание. Позади аврора стоит бездомный обскур, и при нем так стыдно дрожать от лихорадки, но невозможно не похоронить себя заживо снова. В тот, самый последний вечер, Персиваль прошел в комнату и прямо в одежде рухнул в кровать. Вот чем обернулась его беспечность. — Персиваль? — осторожно спрашивает Криденс. Аврор толкает дверь вперед, спрашивая себя, знает ли его гость, какого же цвета непростительнейшее из заклятий. О том, перестанет ли он готовиться к тому, что за дверью спальни его придется применить, Персиваль не спрашивает никого, даже себя. Он знает ответ. Впервые за долгие дни Персиваль зажигает все лампы, обнажая перед вошедшим просторную комнату, полную книг и воспоминаний. В центре будто королева — кровать, укрытая алым. Былая темнота съеживается в углу. — В шкафу есть простыни и теплое одеяло… Моя одежда, боюсь, вам не подойдет. Если вы мне скажете… — Я собирался вас убить. Криденс смотрит на кровать, но обращается едва ли к ней, — Я думал вы — это он. — Не имеет значения. Думаю, мы оба были обмануты в ожиданиях. Персиваль Грейвс так стремится покинуть когда-то свою спальню, что готов упустить шанс узнать, какое чудо заставило Криденса переменить свое мнение. Легкие наполняет удушье, и, не закончив свою речь, Грейвс выскакивает за дверь. Будь там кто-то другой, не Криденс, быть может Персиваль и попытался бы объяснить, почему не способен и пяти минут оставаться в спальне, но (бедный мальчик так страдает, но знаешь с ран можно слизывать кровь забавно правда) перед Криденсом быть слабым — как? Ведь он пришел за защитой. — Я накрою стол, — Персиваль спешит вернуться на кухню, где священный очаг, если не сбережет, то хотя бы согреет. Грейвс много часов потратил, зачаровывая обычную не-магскую кухню точно так, как когда-то его мать. «У дома должно быть сердце, как и у человека», — так она считала, — «А в сердце не должен гаснуть огонь». Говорят, что кухонная магия — для женщин, но в холостяцкой жизни Персиваля не место предрассудкам. Часть мяса и фруктов, закончив, он бросает в огонь и рисует в воздухе тройную спираль. Жест этот приносит успокоение, но дрожь скоро вернется. — Кажется, вы готовите лучше, чем миссис Бэрбоун, — Криденс, пришедший видно на свет, как бабочка, горбится в дверном проеме. — Вы расскажите мне про Сима? — ужин обещает быть неловким и Персиваль говорит первое, что приходит в голову. Криденс кивает, занимает предложенный стул. — Сим был одним из сыновей Ноя. Застав своего отца пьяным и нагим, он… Персиваль поднимает палец вверх. — Просите, Криденс, боюсь вам придется начать сначала. Ной? — Вы… ничего об этом не слышали? Ни про Исаака, ни про Авраама? Про Иисуса? -О! Иисуса я знаю, — Персиваль хватается за соломинку, по правде сказать, не зная, что будет делать, если обскура расстроят его слова, — Еще святого Патрика. Но это все, боюсь. — Я рад это слышать, — неуверенно бормочет Криденс, — Тогда я думаю, мы обойдемся без молитвы? Персиваль косится на свой очаг. Боги безмолвны. — Я думаю, вы можете молиться, если хотите. Криденс смотрит исподлобья и ухмыляется. От его улыбки аврору не по себе. В камине что-то сгорает с треском.