Глава 9
— Он трогал вас?***
***
***
Вопросы Криденса от дурных к отвратительным все как один — о Геллерте. Никогда он не спрашивает, как Персиваль провел день, что делал и чем жил. Всегда только неуместный вопрос к неурочному часу. Но разве справедливо, что Персиваль знает, а Криденс может лишь догадываться? Аврор осторожно спускается чуть глубже в воспоминания, через голос к изображению. Говорят, себе веры нет, и только с помощью Омута волшебник может увидеть воспоминания такими, как они есть, но увы. Персиваль помнит все точно так, как будто никогда и не покидал спальни. (Это был день седьмой. Штора была едва приоткрыта, но достаточно, чтобы можно было считать сколько раз серо-желтая полоса солнца сменится на полную темноту. Персиваль Грейвс настоящий лежал на полу, обессиленный, онемевший всем телом и обожженный ворсом ковра. Раны от веревок Гриндевальд залечивал ежевечерне, по одной ему известной прихоти.) Этой ночью кошмары будут вернее в деталях. (- Перси, mein Herz. Рад видеть тебя в добром здравии, — вошедший в комнату Геллерт Гриндевальд выглядел точь-в-точь как Грейвс, но к окончанию предложения чары рассеялись. До сих пор Персиваль не смог понять, какое из лиц было ему отвратительнее. — Где же твои манеры? — Гриндевальд сбросил пиджак и бережно отправил его в шкаф. Педантичность — еще одна его черта, от знания которой Персивалю не было никакой пользы. — Разве ты не рад меня видеть? Разговоры тратят силы, и в тот раз Персиваль смолчал. — О, вы не в настроении, мистер Грейвс? Иногда казалось, что Гриндевальду вообще все равно.) Здесь воспоминание дает сбой — буквально на пару мгновений, когда срабатывает заклинание. Персиваль знает лишь то, что против него Геллерт применял всегда только его собственную палочку — очередной способ посмеяться. — Мне нравится, как меняется ваше лицо. Голос Криденса меркнет перед оглушающей мелодией голоса Геллерта. (- Может не быть так, — мурлыкал Гриндевальд, почти задумчиво расправляясь с пуговицами «своей» рубашки. — Я бы мог стать к тебе добрее. Твой талант, твоя преданность делу — я бы оценил их по достоинству.) — Я не могу, — объявляет Персиваль и поднимается с дивана. — Простите, Криденс. — Скажите мне, — юноша-обскур хватает за рукава совсем другого пиджака. — Скажите, что я не один. (Самым ужасным было ощущение непреодолимости. Это могло быть приятно. Просто не было. Руки Геллерта, руки Геллерта, руки Геллерта, руки…) — Вы не один, Криденс. Три часа ночи? Сложно сказать. Грейвс смотрит в стену и считает келпи, прыгающих через ограду. — Прогоните его, — говорит одна из лошадей. — Вы не справитесь, — говорит другая. Персиваль дергает головой и морок спадает. В кухне никаких келпи, только Персиваль и Криденс Бэрбоун. Не успев толком ничего понять Грейвс нападает. Тело — тяжелое. Звук — мягкий. У Персиваля все еще кружится голова, когда он бросается к Криденсу, запутавшись ногой в одеяле. У юноши — кровь носом, но обскур молчит. Самая могущественная сила в Нью-Йорке бездействует, когда Персиваль Грейвс пытается убить ее носителя. — Криденс! — Последние дни Персиваль проговаривает его имя про себя так часто, что оно почти потеряло смысл. Что имеет смысл, так это боль, та самая боль непреодолимости, неизбежности, которую он ощущает вновь. Episkey (что весело перси так это ломать и чинить и ло) Кровь сгустками остывает на губах. Криденс молчит. Персиваль не знает, что применил против него и просто судорожно пытается стереть с бледного лица чуждое красное. — Криденс? Пульс под пальцами, витиеватый узор. Таким ли он должен быть? Покачнувшись, юноша прижимается губами к чужим губам. (В тот вечер Геллерт Гриндевальд не сделал с Персивалем Грейвсом ничего плохого. А после этого он сказал: — Сегодня я познакомился с одним мальчиком. Его зовут Криденс. Может с ним будет веселее, чем с тобой. И в тот момент Персиваль Грейвс очень хотел, чтобы так оно и было.)