(Не) Праведник

Глава 10

— Он сделал что? — спрашивает Куинни, нечаянно позабыв, что зашла лишь по делу. Абернети роняет палочку. — Мисс Гольдштайн, — укоризненно говорит Персиваль, — Вам стоило постучаться. — Простите, сэр, — бормочет Куинни, возвращая палочку хозяину, — Вы просили подать чай к четырем, и я подумала, что вы меня ждете. — Да, конечно. Должно быть, любопытство Куинни вгрызается ей в самое сердце. Она соглашается остаться, хотя по неписаному договору никогда не задерживается в комнате с Абернети дольше, чем на несколько минут. Разговор скучный — Персиваль рассказывает о бутлегерских хитростях: в последнее время маги чаще стали прибегать к умениям, колдовства не требующим. — Не могу поверить, что это правда, — заявляет Гольдштайн, глядя Персивалю прямо в глаза. — Не-маги бывают весьма изворотливы, мисс, — рука Абернети чуть касается ладони девушки. На ее пальце Персиваль замечает небольшое кольцо, которого прежде там не было. «Бедный Энтони». — Это чистая правда, — добавляет Персиваль. Он смотрит тяжело, как смотрит обскур. Но сказать об этом аврору не может никто — ведь ни Куинни, ни Абернети не знакомы с этим взглядом. — Этого я и боялась, — невпопад отвечает Куинни. Каблуки по асфальту стучат иначе. До сих пор Персиваль не знал об этом, ведь Куинни всегда существовала где-то вне улицы, всегда где-то в тепле, где пахнет чаем и булочками. Теперь она спешит по мостовой, агрессивно закрываясь от бьющего в лицо ветра вельветовым воротником. — Мистер Грейвс — Гольдштайн с трудом догоняет мужчину, — позвольте мне услышать, что он думает. — Куинни, не нужно. Он сам пока не понимает, что думает. События вчерашнего вечера вновь оживают — меж Персивалем и Куинни. Кто-то чуть более одаренный, чем другие не-маги, поворачивает голову и видит искры. Это воспоминание он унесет с собой в могилу. (Криденс не отстранялся. Руки у него были влажными и пахли зубной пастой. Рот — пастой и кровью. Персиваль с трудом довел его до кресла, где собирался спать сам. Поцелуй, кажется, так и не прервался, лишь смазался, превратился в морок). — Я должна Тине сказать. — И про свадьбу? Они стоят друг напротив друга — колдун и ведьма, и оба они, видят Боги, в большой беде. — Якоб, хотя бы, не разрушил половину Нью-Йорка. — Но он не-маг, не так ли? Куинни проворачивает кольцо на пальце. — Это несправедливо. Кто-то толкает Гольдштайн — они слишком долго стоят на дороге — но она не сдвигается с места. Персивалю приходится отвести ее в сторону от спешного потока людей, чтобы услышать все, что она хочет сказать. Куинни говорит очень быстро. Тайны — как вода за плотиной, и трещины достаточно, чтобы разрушить всё. — Он ничуть не хуже других. Не думает, как Абернети, всякие мерзости, каждый раз, когда я прохожу мимо. Я люблю его. Он меня любит. — И готовит чудесные булочки, — задумчиво продолжает Персиваль. (дивный мир без магглов перси они мерзкие я их) — Может, переночуете у нас? — с надеждой спрашивает Куинни. «У нас! Все летит под откос, весь магический правопорядок». — Я не могу, мисс Гольдштайн, — говорит рот Персиваля, хотя сам аврор больше всего на свете хочет лечь спать в месте, где тепло от хлебных печей и сладко от сахарной крошки в воздухе. — Это может быть опасно. Куинни понимает. Куинни всегда понимала. Почти так же хорошо, как Персиваль до того, как Геллерт превратил его ум в орудие самоистязания. — Да, но… Я пытаюсь вас убедить и чувствую себя Тиной. Это ужасно. Гольдштайн отворачивается к витрине магазина, у которого они стоят. Внутри зажигается свет, подчеркивая силуэты покупателей. — Вы ведь не пытаетесь умереть, правда, дорогой? — Сейчас нет. Куинни, отраженная, ежится. Один из покупателей посылает ей воздушный поцелуй. Заметив это, Персиваль загораживает девушку собой. «Не в этой жизни, дружище». Куинни благодарно сжимает его ладонь. — Знаете, люди думают, что читать мысли и понимать чувства — одно и тоже, но это совсем не так. Наверное, мне и впрямь не стоит лезть в голову обскуру. Ведь обскуры — это только чувства. Персиваль тоже — только чувства, и сейчас это чувство благодарности. Только Куинни Гольдштайн могла быть так добра, чтобы позволить Персивалю оставить все как есть. Ведь он не хочет, чтобы Криденс уходил. — Я провожу вас домой. В этих подворотнях (он ждет что я его) одни подонки. — Благодарю, мистер Грейвс. Деревянная с золочеными буквами вывеска булочной Ковальски не светится, завлекая гостей, но не-маги все равно толпятся у входа, надеясь за полцены раскупить остатки продукции. Большинство из них уходит ни с чем. Куинни сияет от гордости. Хозяин лавки — Якоб — не красавец и не богач, но улыбается так широко и добродушно, что вслед за Гольдштайн Персиваль прощает ему эти недостатки. — Мистер Грейвс, — Якоб протягивает руку, — Якоб Ковальски. Прошу простить меня за ту дверь. — О, сущая ерунда, — отвечает Персиваль, который не имеет ни малейшего представления о том, что стало с той дверью. — Рад познакомиться с вами лично. — Проходите! Выпьете чаю, какао может быть? Куинни варит чудесное какао, с шоколадными сносорогами будет… Не-маг совсем не боится, ни капельки. И таких людей как он, слабых, как дети людей, Геллерт собирается принести в жертву ради своего великого блага. На этот Самайн Персиваль готов дать себе еще один гейс, жаль только, что этого будет недостаточно, чтобы спасти обреченных на горе Куинни и Якоба. — Боюсь, я должен вернуться домой. Я хотел убедиться, что мисс Гольдштайн в безопасности, раз она задержалась по моей вине, но теперь мне пора. Еще одно рукопожатие. Еще одна счастливая улыбка. Небо над Нью-Йорком даже ночью затянуто тучами тяжелыми, как беспросветные мысли Персиваля Грейвса.