***
Пощечина. Горькие слова. И Пощечина. Да и слова сами — пощечина. Было ощущение, как будто ее выволокли за те самые волосы, только есть разница, когда ты сам или — кто-то. Тем более он. И прижали взглядом к стене. — Надо же, вот как, оказывается, развлекается в Лазоре воспитанница Королевы лютов, — яд переливался через край открытого пузырька, растекаясь равномерным пятном по сердцу, затопляя воздушные проходы, заставляя задыхаться. — У меня есть цветок! — с гордостью произнесла до последней капли лживые слова, — Я его люблю, слышишь! — Тебе же хуже, рыжая, — забытое прозвище резануло лезвием, — Потому что он тебя не любит. У него тоже цветок. Но точно не твой. — Какая жалость, — зло плевался Нортон, по-садистски улыбаясь, — твоя любовь навсегда безответна! — Так раз твоя «ответна», что ж ты тут околачиваешься? Неужто твоя любовь тебя послала? Похоже, помутнение передается воздушно-капельным путем, потому что глаза напротив опять пугающе вспыхнули, залились химическим пламенем, а Лиссу грубо схватили за короткий рукав и повернули к себе также, как она недавно повернула к себе Лазарева. Самого поцелуя она не почувствовала, потому как разум заполнили, как несжижаемые газы, эмоции. Ярость, какое-то сумасшествие, все внутри полыхало. Если бы горло горело от острого перца, то его запили бы водой. Что делать, если горит разум? И разные стороны тела почувствовали свободу и разделились по опозициям: одна рука норовила схватить наглеца за волосы (а кто его знает, зачем), а другая уже давала пощечину. А пощечина уже не режет, она ударяет плашмя, гранью ножа, но не менее болезненно.***
Дверь открылась. В этот день Лазарев был один в мастерской. — Это ведь ты единственный поставил вето на мой проект в РадоСвете? — спокойствие полудуха было убийственным. Но не для Константина. — Верно. Твой план шикарен, только вот в нем нет места нескольким миллионам обычных людей. — Даже животные умеют приспосабливаться. Взгляды двух друзей столкнулись. Один яростно спокойный, другой твердо спокойный. То есть ты теперь против меня? — говорит один взгляд. Если это будет нужно, то да. — Поговорим, друг?***
Лисса проводит ногтем по подпаленным каменным плитам в пустом зале. Черные, как льды, пятна, окружают ее. Пол смешной, похож на леопардовую шкуру. Тишина не успокаивает и не давит. На этот раз отсутствие звуков является тем, чем и должно быть, — пустота. Зал Радосвета сверкает матовым глянцем влажных листьев, серым и унылым. Далеко за спиной Лиссы какая-то фея сидит, запрокинув голову и уставившись в темный потолок, но она делает вид, что не замечает. — Уже месяц как эти болваны не могут убрать следы типичного остальского эфера, — сказала презрительно эта фея, подняв голову с черными пышными волосами. Она сливалась с вечерним сумраком своей смуглой кожей, и темными ореховыми глазами, — Да, грандиозная драка была. Так никто ничего и не понял, из-за чего подрались ремесленник и стрелочник. — А ты можешь? — Лиссе стало интересно. — От чего же нет, — широкоплечая фигура подошла к краю этого пятнистого безобразия проделала тот же способ, что им показывали когда-то в Змиулане. — И совет: не цепляйся за прошлое, которое не может иметь продолжения в будущем, — брюнетка направилась к выходу. — Эй! Ты одна из советников? — крикнула Лисса вдогонку. — Этих? — фыркнула фея, — Нет, я служанка. Если захочешь меня найти, спроси Диару. Лисса кивнула в пустоту, еще раз погладив подпалины на сердце, отпечатавшиеся с другой стороны на лопатке огненным цветком. Не цепляться — конечно. Когда появился настоящий, невыдуманный цветок. Когда его хозяин скрылся в другой параллели, и это цветное недоразумение по правилам должно со временем расплыться, как акварель. Но почему-то не исчезает.