Обернули жемчужины шею В три ряда, в три ряда, Говорил, ты будешь моей иль ничьею, Никогда, никогда.
**другая параллель**
Как часто видел я сон, Мой удивительный сон… Эта пластинка удивительно прочно застряла в граммофоне ее мозга, то ли сама была такой липучей, то ли мозг никак не хотел убрать с нее иглу и дать замолчать. Может, о чем-то предупреждал? Может, она параноик? Песня опять удивительно подходила к состоянию Ниры. День и ночь в ее голове крутился вокруг оси, увлекая за собой вихри панических мыслей, один и тот же сон. Днем она будто слышала его отголоски в обычном хлопании штор у открытого окна, случайных фразах детей, которые на самом деле являлись не больше, чем разные «бе-ме». Ночью же она наблюдала все представление с декорациями и сопутствующими картинками. Это было худшее проклятье. Она каждый день видела во сне, как от нее уходит муж. Причем каждый раз сновидения изматывали ее все сильнее, становились четче и реальнее, так что Нира в самом деле стала опасаться как бы не «стала былью небыль». Ей было страшно засыпать, чтобы вновь увидеть страшные картины. Страшно просыпаться, чтобы они оказались правдой. Но голова все равно обессиленно падает на подушку. Биология сильнее разума. Она входит в их квартиру, придерживая одной рукой сумки, а другой — дверь. В коридоре и гостиной темно, из форточки доносится шум поздних карет, запах — поздних яблок. Видимо, в этом сне — осень. Она привычным жестом встает на мыски и аккуратно кладет на верхнюю полку ярко-голубую шляпу. В темноте она как головной убор какой-то ведьмы — фиолетовая. Сейчас ночь, сегодня в их магазине проходила выставка, поэтому Нира вернулась домой заполночь. Нортон наверняка спит, дети — близняшки Норт и Дейла — и подавно. Так хорошо, спокойно и правильно. Поэтому Нира останавливается, когда замечает на кухне свет. В контрасте с темным окном все в комнате кажется облитым подсолнечным маслом. Шторы из малиновых превращаются в темно-оранжевые, стол сверкает золотистыми бликами, которые создает клеенка. Белые стены приобретают теплый молочный оттенок. Стоит включить лампочку с теплым светом — и все стает таким домашним, уютным. Но Нира не верит. Она уже несколько раз была в этом сне, поэтому обреченно наблюдает за вновь и вновь повторяющимися событиями. Нира чувствовала все — запахи, звуки, — чувствовала, как в теплых ботинках распарились ее ноги, но не управляла телом. За столом, так привычно уже за несколько ночей сидит Нортон уронив голову на сложенные руки. Будто задремал, ждя ее, но нет. Перед ним, выбиваясь из общих солнечных тонов, стеклянный шар с вращающимися вихрями внутри. Казалось, это цветной песок постоянно движется в нем, поднимаемый невидимым бураном. Нира знает, что это. Это стеклянная сфера, в которую обычно заключают временную параллель. Это — параллель, в которой родился ее муж. А ведь он говорил, что разбил ее, и отпустил клочок Времени на волю, к звездам… Сумки падают на пол, а Огнев поднимает голову. Нира отчаянно борется со сном, бьется о невидимые стены, стремясь вырваться из замкнутого круга, пока сценарий продолжается, пока Нортон бесконечно молчит… Ее тихий стон скрадывает мягкая подушка, куда снова утыкается Нира, глотнув свежего воздуха. Нортон спит. Все хорошо — повторяет Нира, постоянно сбиваясь, потому что язык все время хочет перефразировать в «мне не хорошо». Со временем странный сон отпускает, нить рвется. Огнева вышла снова на работу, когда дети доросли до детсадовского возраста. И Нира постепенно забывает как и хотела о кошмаре. Но расплачивается за это. Однажды ее задержали на работе. Партия новых бумажных изданий должна была прийти еще в восемь вечера. Нира с Зольдой прождали ее много времени, съев все запасы печенья, и дождались лишь к двум часам ночи. Зато какие там были книги! Это был настоящий успех для магазина. После Нира шла к дому в сапогах на тонкой подошве по глубоким астроградским сугробам, но даже это не уменьшило ее хорошего настроения. Она упорно не хотела думать о том, что необычный для зимы запах яблок, вызывающий необъяснимую тревогу, казался знакомым. Нира прошла в гостиную, попутно стаскивая мокрый шарф, и с облегчением вздохнула, заметив на столе вазу с забытыми яблоками. Норт и Дейла вот уже несколько дней все «забывают» их съесть. Детям обязательно нужны помытые и порезанные овощи, иначе сами они никогда к ним не прикоснутся. Улыбаясь, Нира повернулась и замерла. Декорации другие, мелочи заменены, но сюжет остался неизменен. На кухне горел свет.***
Она держалась. Не произнесла ни слова о том, кто ушел в другую параллель. Не плакала и не смеялась в истерике, будто человек с огненными глазами унес с собой весь ее эмоциональный диапазон. Осточертели детские вопросы «Где папа? Когда он вернется?» По вечерам Нира приводила детей на работу, чтоб хоть кто-то развеял криками угнетающую атмосферу. Но и они, ничего не понимая, при этом улавливали своими детскими чувствами, что мама — не та. Спустя месяц двухлетняя Дейла вдруг ни с того ни с сего расплакалась у нее на руках, когда мать обняла ее. Она отбрыкивалась и кричала, чтобы ее сняли с колен. Она — замерзла, а мама холодная. Норт говорит, что она становится похожей на Зольду. Так умирает параллель? Ее личность начинает тускнеть? Может, всему виной именно это? Начинается распад их временной нити? Он так быстро их забыл? Почему от этого не жарко не холодно? Она уже умерла? Об этом думала Нира, глядя в третий раз заиндевевшее окно. Третий год. Конец уже скоро. Она-то не исчезнет. К счастью Норт — не первое, что появилось в ее жизни, и она будет жить так же, как до встречи с ним. Но как он так мог поступить с детьми?! Об этом думала она, когда сзади осторожно прикрыли дверь. Сзади стоял Нортон. — Нира… Чувства разрывали. Хотелось убить, хотелось прибить, привязать за руки-ноги к притолоке, а лучше вывесить из окна на гардине и бить. Бить. Бить вешалкой, цветочным горшком, взять самый толстый словарь. Так она, возможно сможет снять все напряжение, а то от облегчения ее трясет как замкнутые часы. Хотелось броситься на шею и задушить, открутить ему крылья. Но она отворачивается к окну и на минуту видит его настоящую картинку — оно все покрыто трещинами. Это их семейная жизнь, их любовь — как она думала. Их параллель. — Ты опоздал. Ступор Нортона был громче, чем его движения. Кровожадный зверь, который живет во всех людях и питается кровью окружающих существ, возликовал внутри Огневой. Пусть немного подумает, что у нее кто-то есть. — Твоя вторая параллель уже разрушена. Видишь, — она ткнула пальчиком в часы, — они все больше отстают. Действительно, стрелки будто что-то сдерживало, не давало продвигаться вперед. Скоро все циферблаты этой параллели закрутятся в обратную сторону, неправильную по самому принципу Времени. Нортон облегченно вздохнул и даже улыбнулся, ожидая услышать другое. И от этого Нире опять больно, ведь он считает эту новость не самой худшей. — Это легко исправить. Собирай детей. Мы отправляемся в мою родную параллель! Я познакомлю тебя с матушкой и другом. С дедом, в конце-концов. — И с твоей любимой? Одна фраза оказывается весомее целой тирады. — Нет, Нира, — он взял ее за руки и притянул к себе, но Нира оставалась такой же хмурой, — Ты с ней уже знакома, ты — моя любимая. Он расстегнул пуговицу на рукаве и закатал его. На предплечье, загнув изящные листики, сидел матовый синий цветок. Нира ахнула. — Я просто ошибся, — говорил Нортон, — Жестоко ошибся. Ты простишь меня? — Всегда.***
— Всегда, — повторила она день спустя, стоя в опустевшей квартире. Нортон уже забрал в свою параллель близнецов, и скоро должен был прибыть за ней. Нира стояла в темной гостиной, смотрела на пыльную вазу, где когда-то лежали фрукты, на пустой угол, где вся семья вместе наряжала елку три года назад. Одна часть души улетела туда, за Нортоном, но другая навеки будет потеряна. Детям уже ничего не угрожает, даже без ее существования. В руках — прохладный шарик, единственное, что пока не дает схлопнуться пяти годам ее жизни, четыре из них — самые счастливые в ее жизни. Но будет все также в другой жизни? — Ты готова? — Нортон возник в темном вихре прямо перед ней, протянув руку. Она не приняла жест, встала на носочки и быстро поцеловала в щеку опешившего часовщика. — Всегда. Теперь и ты обязан меня простить, — шепнула она и бросила шар себе под ноги.В полыньях среди туч чтоб светил он Высоко, высоко, В том краю, куда я тебя отпустила Далеко, далеко! Где ночи крылаты, где кони косматы, Где щиты, мечи и латы Словно песни звенят. Корабли под парусами, Под павлиньими хвостами, И ведьмы нежнее и краше меня. У них теплые плечи и дерзкие речи, И это все далеко, далеко, далеко! *