**двадцать восемь лет назад**
Лисса сидела тихо-тихо, и то ли как хищник за добычей, то ли как добыча за хищником, наблюдала за Нортоном, который сидел на большом валуне у речки и что-то старательно полировал. С журчанием воды врозь шел резкий звук металла о металл — это Огнев задумчиво точил камнем странный нож в руке. По лезвию подобно гибким лозам, из которых плетут корзины, вились черные узоры, которые особенно становились видны, когда клинок блестел на солнце, потому что даже так оставались абсолютно черными. Лиссу он интересовал давно. Увидев в кратких внезапных видениях, куда отправится Нортон, она сидела неподалеку, пытаясь понять, что это за штуковина. Порой, оставаясь один, он делал ею невероятные вещи, и Лисса уже не могла перестать шпионить за ним. У нее было мало друзей, а за Огневым, сыном Черной Королевы, который держался со всеми свысока, было интересно наблюдать в минуты, когда он оставался один и не над кем ему было показывать свое превосходство. Всегда серьезное лицо забавно хмурилось и щурило глаза, сжимало челюсти и иногда немного, еле-еле приподнимая уголки губ, улыбалось. Да, она была заворожена. А нож в его руке по одной только мысли буквально резал воду, делая в реке большую впадину; солнечные блики, посылаемые его зеркальным лезвием, оставляли ожоги на камнях; рукоятка рисовала угольный нестираемый след — так обычно рисовались пентаграммы и ловчие круги. Прошерстив всю библиотеку Чернолюта, она нашла только одно совпадение — золотой нож древнего духа Осталы, который был способен разгонять ветра. Интересное такое совпадение… Лисса уже прошла часовое посвящение и обрела шесть голубых крылышек, которые Нортон сразу обозвал стрекозиными. Но главное — с тех пор он стал ее избегать, но приобрел, сам того не зная, еще большее ее внимание. А блеск клинка завораживал… а смертельный полет — еще больше, пока он не втыкается в дециметре от твоей головы. Лисса дернулась — то ли от испуга, то ли пытаясь сбежать, но волосы-струны натянулись, заставив вскрикнуть. Попалась. Нортон слетел с камня ничуть не медленнее летящего ножа, и так бежал, что упал практически у ног Белки, которая пыталась отодрать клок пушистых волос, как нитки, пригвожденные к ткани. Ее глаза в кои-то веки приобрели выражение и выглядели чрезвычайно испуганными. Нортон выглядел не лучше. — Ты следила за мной?! — вовсе не с гневом, а с ужасом закричал Огнев, переводя взгляд с ножа на девушку, вероятно, представляя немного другую траекторию. Время, как же раздражает эта привычка молчать и сверкать глазами! И как глупо! А если бы он на этот раз ее!.. А Лисса не могла соврать, и правду говорить не хотела. Но имела право хранить молчание, при этом пытаясь вытянуть оружие из ствола. — Думаешь, я буду тебе помогать? Так тебе и надо! Посидишь, напрогнозируешь погоду на месяц вперед, авось через денек и услышат твои… да ты даже плакать не умеешь, фейская кукла! Вот что ты смотришь, а? Что ты смотришь? А Лисса действительно успокоилась. — А я знаю, кто ты. Нортон, уже собиравшийся уходить, замер, — И кто же? — насмешка в каждой ноте, во всех интонациях — восходящих и нисходящих. — И знаю, что это. И что ты без него не уйдешь, правильно? И опять эти невозмутимые глаза. Такие останавливают руку с занесенной стрелой, ввергая в замешательство; такие обманывают разъярившихся животных, готовых крушить все вокруг; такие хорошим порядочным людям действуют на нервы. Эти глаза как будто не обмануть. — Ах, знаешь, — Огнев решительно развернулся, выдернул из хрустящей коры нож и, не давая Лиссе опомниться, прижал ее к тому же дереву. Ножом у горла. — Так-то лучше, фея, да? Не страшно? Я ведь все-таки дух, как ты мне напомнила. Толика озадаченности, мелькнувшая в глазах, была наградой, но недостаточной. Нортон сам вздрогнул, когда солнце зашло за облако и все вокруг резко стало на тон темнее. Рука его дрожала, зрачки нервно расширялись и суживались. Лисса пыталась разглядеть в них черные пропасти или отблески пламени, или черт знает еще что — как выглядят духи, кто может сказать? Но вот он стоит перед ней, нависает над ней, в руке держит острый клинок, доставшийся ему от предков чтобы убивать врагов. И враг есть — надоедливая фея, которая постоянно путается под ногами, отбивает на себя редкие капли внимания Черной Королевы, отбивает его лучшего друга. Да она стремится все отобрать у духа! А духи не любят отдавать свое. «Может, запугать ее? — шелестнул по прибрежному рогозу ветер, тот самый, что и нагнал тучи, — Тогда она уйдет и все будет по-старому? Русалок надо будет также ночами подкарауливать у обрыва, но никто не подкинет собаку в самый нужный момент; Лазарев перестанет быть таким принципиальным под влиянием этой феи; тебя не будут раздражать тихие легкие шажки за спиной, длинная грива волос не будет мозолить глаза, синие радужки пропадут в темноте чащобы, откуда она и пришла, как лесная нечисть, мара. Как наваждение. Скажи ей, чтоб уходила, скажи. Так будет лучше»«И только высшая степень часодейства дарит чувство предвидения, возможность верного выбора в бессчётном количестве вероятностей будущего и прошлого. Часодей высшего уровня повелевает сразу четырьмя уровнями свободы: разумом, чувствами, действием и интуицией» Возможно, ему подсказывало само Время. Так будет лучше. Но кто его слушает?
Не слушала его и Лисса. Ее веснушчатые пальцы скользнули по лезвию. Карминовые капли потекли вниз. — Что ты сделала?! — капли впитывались в древнее оружие, словно это была губка, а не сталь.***
**двадцать лет назад**
Человек поднимался по лесным склоном, покрытым мягкой зеленой травой в середине весны. Еловые иглы затупили концы, спрятали под чехлами до следующего года. Вся лесная живность то ли попряталась от солнца, словно боязливые вампиры, то ли сидит где-нибудь в укромном местечке и греется. А кто и поджидает добычу. Но зачем о плохом, когда такой хороший день? Когда Нортон возвращается домой? Нортону лишь двадцать, но в нем сидят тысячелетия прожитых его духовными предками лет. Но и они не заставят забыть то место, что стало маленькой семье духов приютом и родиной. Так случилось, что и духи убежали от своих сородичей. Чернолют. Блеск лаковой воды, светящейся из самых потаенных глубин; кривой дуб, окосевший по старости лет от повешенных качелей, как человек, страдающий остеохондрозом, на которого повесили тяжелую сумку. На лужайке, словно стайка ящерок, высыпала ребятня и греется, вбирая все солнце по капле. По рыжим-рыжим каплям, оседающим по телу оранжевыми пятнышками. Возможно, где-то там, у окна также сидит и морщит на солнце нос та, что выдержала остальскую грозу и вьюгу, чьи волосы так и не запутались в корнях под ногами, как пророчил он сам. Чья кровь на древнем клинке связала их духи. — Дяденька, вы к кому? — стайка ящерок синхронно приподняла головы, заблестела глазками-бусинками. К Белке. К странной фее. — А ее нет. — Вот так нет. — Она уехала три года назад в Змиулан, — доверчивым шепотом сообщила маленькая лютка под громкие шики старших.