***
Полотенца, заткнутые за лямки белой майки, хлопали Лазарева по спине подобно плащу, Лисса смеялась глазами, не позволяя чувству облечься в звук. В ее руке с таким же темпом раскачивалась плетеная корзинка, зажав крышкой широкие языки пледа. — Хорошо-то как, — произнес Лазарев, поправляя ворот рубахи. Он уже представлял, как с разбегу прыгнет в прохладную жидкость, скроется под ней с головой, пряча воспаленные глаза от раздражающего света. Солнечные блики побегут по глади, распыляя свои силы по поверхности, не желая собраться в точечный удар. Зеркальная гладь обманывает даже небесное светило. — А ничего, что мы ушли, не спросившись? — беспокоится фея, сжимая тонкими ручками деревянный ободок. — Я спросил, — ответил Костя, как всегда спокойный и уверенный. Лисса часто ловила себя на мысли, что хотела бы, чтобы он был ее братом, вечным другом или кем-то еще постоянным, на всю жизнь. Так хотелось его ни с кем не делить, чтобы его знала только она, чтобы он приезжал в Чернолют только к ней, а не… к нему. Но Костя хоть и как всегда высок как дуб, добр как Белый Часодей. Он по обыкновению обрызгивает светлое платье феи, вынуждая ее сбросить его и прыгнуть под прикрытие воды. Но даже весь мокрый, поедая жирные блинчики, составляющие масляный след на ладони и губах, он был грустен. Даже улыбка его ползет в обратную сторону по отрицательной шкале, его улыбка — несуществующее отражение в зеркале его настоящей улыбки, лишь след. И Лисса понимает из-за чего, ее сердце сжимается от глупой ревности. — Он так и не пришел, — бормочет мастер, неосознанно ища на горизонте твердую фигуру духа. Лисса и сама прикипела взглядом к вершине обрыва, словно там и вправду мог появиться Огнев. Но жаркий ветер лишь раздувал злаки по бокам утоптанной тропки, как мог бы раздувать и языки костра темным вечером, и ничего не служило ему препятствием. — Ты что, его приглашал?! — ужаснулась девочка. — Но знаешь, что он сказал? — мастер решительно развернулся к кривящейся фее, — «Пусть эта фея дружит с честными мастерами и прекрасными феями, ведь они все такие хорошие, ей под стать. Почему он так сказал? Лисса спрятала лицо в ладонях, и Костя не мог видеть ее лицо, но мог продолжать жестокую речь. — Почему он так сказал, Лисса?! Что происходит между вами, черт возьми? Почему Нортон начал избегать не только тебя, но и меня? Не прячь лицо! Эти слова пробудили в ее памяти то, что она пыталась скрыть под пластами новой жизни в Чернолют, что пыталась забыть. Ту ужасную ночь, когда закончилась ее прежняя жизнь. И она могла бы, могла сказать другу, почему сын Черной Королевы так изменился, что пришел тот возраст, когда детские привязанности перестают казаться самыми важными и вечными, а человек чувствует зов, влекущий его в стан человеческой общины, а духов — в группу своих собратьев. Время, когда он принимает свою сущность. И Лисса могла бы сказать, что Нортон вряд ли когда-нибудь станет полностью прежним. Но она молчала, смотря в одну точку за спиной мастера — на поблескивающую черную рукоятку.***
— Нехорошо разбрасываться вещами, дух. Нортон резко обернулся и его немного безумные зеленые глаза почему-то обожгли Лиссу. Словно дух впитал в себя способности своего чудного ножа и теперь мог оставлять ожоги одним своим взглядом. Ей даже показался красивым их тайный и опасный блеск. Может быть, это и отличает духов от остальных существ? — Каждый сам решает какими вещами разбрасываться, — парирует он, и фее кажется, что он говорит не только о ноже. Но видимо дальше Огнев не придумывает ничего лучше, кроме как: — Отдай. Лисса искренне смеется, запрокинув голову, и чернолютские деревья шумят, впервые слыша его смех. Огнев обескуражен. Это восхитительно, ради этого стоит терпеть его отвратительные шуточки. — Ну уж нет, — продолжает фея, — Я хочу что-то за это получить. Но маленькая победа, сладкий тоник, вершинка айсберга состоит из некрепкого, подтаившей снежной крошки и рассыпается как песочное печенье. Дух опять обрел самообладание, и уже сам наносит сильные ходы и поражает неожиданными комбинациями. Он неторопливо и лениво подходит, обходит застывшую рыжую по кругу, не отрывая взгляда от взволнованного лица. Синие глаза невозможно расширились, рот приоткрыт, вбирая со свистом воздух. Дух останавливается сзади, своими неторопливыми действиями все еще контролируя ее состояние. Он наклоняется к самому ее уху, будто случайно касаясь губами нежной веснушчатой щеки. Нельзя точно сказать, зачем Нортон это сделал. Но фея, как и предполагалось, задрожала от страха, а дух впитывал это чувство как какая-то тенида, питающаяся подобными вещами, и латал им дыры в своем самолюбии. — Намек понят, — заправить фее за ухо прядь или это будет уже переигрывание? — Сколько же поцелуев требует от меня свинопас в женском обличьи? Нить гипноза обрывается, Лисса моргает, и губы ее кривятся. Она отшатывается от него с непонятным выражением на лице. — Не волнуйся, — продолжает глумиться Нортон, — Я не совращаю маленьких фей, тем более таких рыжих и худых. Ему хорошо, ему кажется, что он владеет ситуацией, что стенка самолюбия непробиваема, но все мираж, обман, как вера во что-то вечное и неколеблемое, потому что «ничто не вечно под луной». Как всегда, одной короткой фразой, четкой, верной и меткой, она разбивает все его дифирамбы. — Ты отвратителен. И это правда.***
— И что же ты хочешь? — скучающе спросил Огнев, следя за тяжелым грубым кинжалом, который так резко дисгармонировал с хрупкими белыми руками. — Помирись с Костей, — выдохнула она, не давая своей эгоистической стороне жадно зажать эти слова, не дать их изречь любой ценой. Нортон серьезен, кажется он вообще первый раз в жизни разговаривает с ней нормально. — Нет. — краткий и четкий ответ, без увиливаний и лишних слов. Он неосознанно перешел на язык Лиссы, на ее стиль, принял его и признал правила. Как удивился бы, если б увидел, Лазарев этой картине, где фея выторговывает у своего врага дружбу для другого, где две разных стороны, две противоположности сидят на камнях друг напротив друга и решают размер выкупа ржавого антиквариата. — Может быть тогда… — любопытство заиграло бесшабашной гармоникой. — Ну? — обреченно поторопил Лиссу Огнев. — А ты можешь показать… как превращаешься в духа? Зеленые глаза уставились на нее не мигая, словно огромная хищная птица, которая решает — с ума, что ли, сошла полумертвая добыча в лапах, прося показать, как выпускаются когти? — Ты, что, шутишь? Нет, не шутишь, — все больше скисал Нортон. Нож или самолюбие? — Ты вообще фея или как? — Ты вообще дух или как? — ответила Лисса. — Время, и что ты за фея такая, — ворчал Нортон, раскладывая на колючей траве замшевую куртку. Лисса с ненормальными горящими глазами наблюдала за ним. Лежащий сын Черной Королевы резко вдохнул и будто выдохнул все свое существо. Невидимой выдох поднялся, закружив в водовороте травы, расправил большие рукава, встал перед маленькой феей большой искрящейся громадой, и она задохнулась. От восхищения. Нортон не был ни человеком, ни сыном могущественной королевы, ни другом мастера, ни духом. Он был чудом из сказки, сошедшим со страниц всемирной истории, вышедшим на свет из многовековой тьмы.***
— Нор… Нортон! — неуверено позвала Лисса, потому что в первый раз пользовалась этим именем, в первый раз ощущала на языке его терпкость, его непривычное звучание. — Почему голова так раскалывается? — просипел он, морща лицо. — Ты что, ничего не помнишь? — Это как во сне, память присуща душе, но не стабильна у духа, — Нортон еле ворочал языком, его лоб покрылся мелкими капельками, которые Лисса вытирала трясущимися руками, — Не знаю, что такое в этот раз. Эй, ты что?! Он замолчал, услышав тихое печальное шмыгание, даже нашел в себе силы сесть, чтобы посмотреть, убедиться, что это в самом деле то, о чем он подумал. — Прости-прости-прости, — рыдала Лисса, пытаясь закрыть волосами позор на щеках и стыд в глазах. — Я что, испугал тебя? Я не хотел, но ведь ты сама попросила. Что я сделал? Я правда не хотел, — странно причитал Огнев, несчастный, совсем на себя не похожий. Глупый, как объяснить ему, что не может его бояться, не может ненавидеть. И как объяснить, чего она испугалась на самом деле — что он не сможет вернуться в тело, стать собой. Что испугалась за него.***
Лишь позже, намного позже, в Змиулане, когда уже ничего исправить было нельзя, ведь Время безжалостно ко всем, даже наивным молодым духам, он понял, что случилось тогда, много лет назад у реки. Учитель собрал троих рожденных духов вместе, и те сидели, недоверчиво оглядывая друг друга, запоминая соперников. Был среди них и Диаман Драгоций, еще ничего не подозревающий о своей незавидной судьбе. Учитель рассказывал о древнем оружии, основе их действия и использования. Нортон слушал не особо внимательно, лениво крутя в руках под завистливые взгляды сотоварищей клинок, так как не только все хорошо это знал, но и видел в действии. И, конечно, вспоминал о давних событиях. Но все-таки навострил уши, когда речь зашла о превращениях: — Предметы — хранители рода напрямую с эти связаны. Это — ваш запасной ключ от дверей меж двумя пространствами, запасной шанс. В древности ваши предки выбирали себе преданных людей, которые могли в опасной ситуации помочь вам вернуться. Для этого они пришпиливали дух обратно к телу этим самым предметом. Конечно, с таким живым доверенным нужно было сработаться: поначалу, как правило, дух, потеснимый в предмете другим духом, не может обрести полную власть над собой, его перемещения неконтролируемы. Есть вероятность навсегда оторваться от тела. — Как же найти такого… хранителя? — вопросил Диаман. — Его нельзя найти. Он должен сам пожертвовать жизнь — если быть точнее, немного крови, в старину, знаете ли, все любили преувеличивать. Вот тогда Нортон окаменел, ему больше совсем не хотелось хвастаться красивой вещью. Он понял, что тогда произошло. Оказывается, феи очень даже сообразительны, чтобы не только понять, что перед ними за предмет, но и как ими пользоваться в случае чего. И даже спасают духам жизнь, когда они отрываются от тел.