***
— Кажется, что-то с нашей мамой неладно, — пожевав губы, сказала Дейла. — Да что ты говоришь! — прошипел Норт, но тут же устыдился под взглядом младшей сестренки и заговорил более миролюбиво, — Я думаю, у нее то же, что было у нас. Перед тем, как я все вспомнил, помнишь, у меня тоже постоянно были такие… — Припадки, — подсказала сестра, гордая тем, что смогла их избежать. Брат бросил на нее свирепый взгляд. — Я чего боюсь-то, — продолжил он, — Что будет, когда мама все вспомнит? Как вы думаете, они поссорятся? Ведь отец уходил… Вся троица печально замолчала, вспоминая все то, что произошло в недалекие выходные, когда отец привел их в легендарный Раскол. Они переместились по обычному зеркалу, а оказались уже в зале, где стены мерцали в свете раскольного солнца, словно украшенные тысячами пластинами из слюды. — Отец, — сказал Норт тогда, выразив общий вопрос, — Зачем мы сюда пришли? — Я хочу познакомить вас с двумя вашими сверстниками, — голос, ровный и равнодушный как вечные льды в далекой Антарктиде. — Зачем? — Я уверен, вам будет интересно. Только прозвучала эта фраза, как раздался громкий топот, и с лестницы сбежал высокий парень с вихрастыми черными волосами и затормозил только на последней, охнув при виде нежданно-негаданно появившихся гостей. — Гос… господин Огнев? — проговорил, стараясь восстановить дыхание. — Похоже, я зря освободил вас от теории, посчитав вас достаточно подготовленным, — скривился отец, смеряя парня неприязненным взглядом. Тот ответил вызывающим взглядом, и у Норта от гнева стиснуло легкие — никто прежде на его глазах не позволял себе так смотреть отцу в глаза. Создавалось впечатление, что они не очень ладят, но вынуждены терпеть друг друга. — Мы не ожидали увидеть вас сегодня, — проговорил парень, четко отмеряя слова, потому что боялся хватить через край. Если не умеешь на глаз отмерять лекарство, лучше строго следовать инструкции — то бишь, этикету. Он спустился с последней ступени, и сделал буквально несколько шагов, остановившись от них на расстоянии двух вытянутых рук. — Познакомьтесь, — сказал Нортон Огнев, — с Фэшиаром Драгоцием… моим учеником. — Твоим учеником?.. — Дейла изогнула рот буквой «О», да и Нортон, мягко говоря, впал в прострацию. Этот юноша, старше их буквально на год, вызывал у них с сестрой откровенную неприязнь, явственно передавшуюся от отца. Да и он, похожи, не питал к ним особой любви. На Норте Фэшиар задержал особо ненавидящий взгляд. Льдинки в глазах царапали, алмазные лезвия оставляли ощутимые царапины на самолюбии, и Норту хотелось отвернуться, подставив менее уязвимую спину. Лишь Николь как всегда отличалась. — Привет, Фэш, — весело поздоровалась она. И так по-дружески это вышло, словно они знают друг друга тысячу лет, что даже отец дернулся и уставился на свою не от сего мира дочь. — Я тоже рад видеть тебя, Николь, — миг, и на скривившихся при появлении гостей губах расцвела ответная улыбка. — Николь, ты что, знаешь этого… — Дейла поперхнулась под хмурым взглядом отца, — человека?! — Ну это же Фэш, — сказала сестра, будто это все объясняло. Настырная Дейла не успела вставить что-либо, как с лестницы раздались еще одни шаги, быстрые-быстрые, спешащие, но все равно опаздывающие. Они были намного аккуратнее, чем топот «этого обалдуя», как окрестила про себя Драгоция Дейла. Из темноты вышла девушка с подозрительно знакомыми бронзовыми волосами.***
Нира без любопытства оглядывала помещение. Красивые мраморные плиты, почему-то напоминающие ей зеленку, а не изумруд, как другим; десять портретов по бокам, покрытые пылью, на которую у людей настоящего очень часто бывает аллергия. Нира даже не пыталась угадать, кто и из каких разделов часодейной истории запечатлен на них. Под ногами лежала ковровая дорожка, но казалось, сделаешь шаг — и эхо разлетится на весь свет. И все обернутся, в том числе и столетние люди на портретах. А так она невидима, пока не сделала первый шаг. Но это все паранойя, идущая под руку с частыми головными болями и сумасшедшими снами, из-за которых Нира уже плохо различала сон и явь. Обыкновенная фобия, которую нужно взнуздать, оседлать и подчинить, как скакового коня. Поэтому Нира сделала шаг и непроизвольно зажмурилась. Это паранойя. Какое дело до маленькой сошки вроде нее, которая имеет самую низшую часовую степень, бабочки с отрезанными крыльями, старинному, страдающему неразговорчивостью в силу возраста замку? Нира здесь в первый раз, в Лазоре, где работает Нортон. Ее никогда и не пустили бы в такое место, да она и сама бы не пошла, если бы Нортон не забыл дорогой прибор, который придерживал специально для этой экспедиции. Чудо, что Нира заметила. Когда она сказала охранникам, что является женой члена РадоСвета Огнева, то те только посмеялись. Конечно, ведь жена легендарного Огнева, заядлого интригана и самой загадочной фигуры Совета (кроме Астариуса, разумеется), должна выглядеть совсем не так. Она не должна быть с неприлично простой прической, в возмутительно простом брючном костюме и сама таскать подмышкой забытые дома мужнины вещи. Есть курьеры, в конце концов. И только когда она показала им свои документы, стражники поверили, и то не сразу: «Огнев довольно-таки распространенная фамилия, я слышал». Но в итоге пропустили ей, недоуменно поглядывая вслед. Нира Огнева прошла весь длинный коридор, ища нужную дверь. В последнее время все не так: дети странные, муж еще страннее, все забывает и ходит хмурым; голову разрывают жуткие боли, перед глазами мельтешат пугающе чужие образы, сны о крыльях… И то ощущение, когда все шепчутся за ее спиной, имея общую тайну, и тогда совсем не замечают Ниру, которая вот тут, рядышком, которую можно не учитывать, или округлить, как сотые. Вся жизнь катится к чертям. Еще чуть-чуть — и лед разобьется, разлетаясь на тысячи сверкающих осколков, и она сойдет с ума. А эхо здесь все же присутствует: Нира услышала невдалеке негромкие голоса, которые почему-то набатом, фанфарами стучали в ушах и сердце, которое в темп выкидывала кровь в сосуды, разрывая грудную клетку. — Миракл. Скажи. Пауза. — Я ведь все равно узнаю. — Зачем тебе это? — осторожно ответил неведомый Миракл уставшим голосом, — Правильно: назачем. — Если ты мне не скажешь, я… — голос ее мужа оборвался. — Тсс. Не надо угроз, это ни к чему. Я тебе как друг советую. Оставь это в прошлом, в прямом смысле. Причем, если подумать, этого прошлого, по факту, и не существовало, — какой-то болезненный смешок вырвался у собеседника Огнева, — А ведья думал, что ты смирился, зажил как нормальный человек. Ты ведь женатый человек, Нортон, у тебя дети… — Причем здесь это? Как ты не поймешь, я ничего ей не сделаю — даже не взгляну никогда в жизни, обещаю! — мне нужно знать! Знать, что с ней! — сорвался Нортон, и что-то звякнуло о пол, — Ты и не поймешь, как и не понимаешь, каково это, оставлять что-то в несуществующем прошлом! Кажется, Огнев остановился, поняв, что перешел черту, и теперь может и не надеяться на ответ, но Миракл внезапно заговорил. — Я скажу, но потом пеняй на себя. Мы искали ее везде. В Змиулане. В королевстве фей, но… там никогда не слышали о Белой Королеве. Логично предположить, что она осталась в Чернолюте, но… Нортон… никто никогда не слышал о Лиссе и не видел такой женщины. Мне жаль. — Выбор Времени слишком много поколеблел, — снова заговорил Миракл, вколачивая гвозди жестокими руками, — смел, не заметив, то, что считалось неразрушимым, и на цыпочках обошел то, что было совсем зыбким. Возможно… она даже не родилась в этой параллели. Нортон, ты куда? Раздался целый ряд звуков: видимо, это спешно собирался Огнев, сопротивляясь попытке его удержать. — Говорю же, это бесполезно!.. Но Нира уже не слышала, она съехала по стене и глотала горячие слезы обиды. Нет, не на Нортона. На судьбу, на себя, на оторванные крылья, на Время, будь оно три тысячи раз проклято! Она, сдерживая рыданья (помнила о гулком эхе), встала и побежала. Мимо пролетали, будто картины ее жизни, портреты безликих старцев, равнодушно глядящих на нее: все в порядке вещей, девочка. Бескрылым здесь не место. Прежде чем закололо в боку, она проскочила несколько коридоров, и только тогда дала вырваться стону боли. Нира вспомнила то, что так безуспешно пытались скрыть от нее все люди вокруг — вот почему так значительно переглядывались дети, вот почему Нортон стал таким. Она вспомнила предательство и тоску, страх за детей и ревность, что ее насильно заставили забыть. Она билась в судороге, ее сжигало изнутри, переплавливая, как пламя философского камня. И не замечала в потайном сундучке памяти маленькой щели, замочной скважины, ведущей ко второму дну, которое взбрыкивало и рвалось наружу… Когда ее перестало трясти, и она смогла открыть глаза, образы наконец перестали изображать экспресс абсурда и обрели четкие очертания. Слезы остановились, а она подняла лицо из ладоней, пораженная. Теперь она вспомнила ВСЕ.