3
14 марта 2020 г. в 14:24
На улице зима. Снежинки падают на пол, кружась в неизвестном танце. Люди суетятся, машины сигналят, а он стоит на балконе в распахнутой школьной рубашке. Родители уехали несколько часов назад и вся хата в его распоряжении.
Он это знает. Он этим пользуется.
Эта ситуация заставляла его передумать. Переосмыслить то, что он сделал.
«Все зашло слишком далеко. Я должен был.» — успокаивал он себя.
Мысли опять лезут в голову и глаза начинают слезится. Но он не сдерживается. Ему нужно выплакать все. До последней капли. В судороге он глазами нашел отцовскую пачку сигарет и зажигалку.
Блаженный вдох и еще больше ненависти к себе. Пар смешивается со снежинками. А снежинки такие невинные и девственно чистые душой. Но этот злой дым начинает окутывать их маленькие тельца и проникает прямо в сердце. Они в ужасе пытаются вырваться, но он сильнее. Он больше и могущественней, чем глупенькие блесточки. Зачем ты это делаешь? Зачем ты рушишь их? Ты хотел обладать ими. Хотел быть их главарем. Ты поглотил их без остатка. Теперь ты остался без них. От них ничего не осталось. Теперь ты один. Один растворяешься в воздухе.
Он рассмеялся. Такое придумать может не каждый. Почему ему не приходят такие бредовые идеи на сочинениях? Никто не знает.
Он не чувствовал холода, который окутал его грудь. Рубашка вздымалась вверх будто плащ.
Ему казалось, что он убил в себе частичку самого себя. Он думал, что поступает правильно. А что ему бы сказали взрослые? «Молодец, сынок, втрескался в мальчишку, как сопливая девчонка». Отец его бы сразу отправил в какое-нибудь училище. Он не позволил бы, чтобы его сын был «не таким».
А женщина просто хмыкнула и села бы за компьютер работать. А он проклинал и причинял бы себе боль. Снова. Он никогда не понимал для чего он это делает. Думал, что он мазохист одно время, но он ошибся. Для него это единственный выход. То время, когда эмоции накапливаются и их некуда девать. Такое случалось два раза. Когда ему рассказали правду и когда он отчаялся.
Его жизнь была не как у тех же его одноклассников. Он был человек с болью. Боль, которая пожирала его на протяжении нескольких месяцев после осознания. У него нет матери. Она умерла. А та кого он считал матерью ее сестра. В таких случаях нормальные люди плачут, кричат, разбивают вазы или просто напиваются. Но он просто молчал. После того, как его псевдо-мама сказала ему об этом, он просто ушел в свою комнату.
Весь мир потерял смысл. Все стало серым. Ему не хотелось ни к чему прикасаться. Он будто осознал, что это все не его. Не его семьи. У него просто нет семьи. И он называл эту женщину своей матерью. Эту «лгунью». Она недостойна, чтобы ее так называли. Особенно он. Он ее любил, как свою мать, но память стерла все воспоминания о настоящей маме. О той, которую он любил. Ему стало противно от себя самого.
Он сел на кровать и обхватил голову руками. Единственный вопрос, который крутился в его голове: «За что?». Почему мама поехала именно за один день до его дня рождения. Он тогда был смышленым трехлетним ребенком, который ждал своего четвертого дня рождения. Но мама не вернулась из супермаркета. Она разбилась. Просто потому-что за рулем был пьяный мужчина со своей губастой бабой.
Его мама. По вине какого-то еблана лишилась жизни.
Ему никогда не было больно, как в тот момент, сидя на своей кровати и роняя на синий ковер слезы. Он был бессилен. Ему никто не поможет. Не обнимет, как сделала бы родная мама. Все просто о нем уже забыли и обсуждают погоду за окном, пока он сидит здесь.
Он поднял свое заплаканное лицо и посмотрел на свой стол. Канцелярский нож. Оранжевый и такой острый. Он решит твои проблемы в одну секунду, не правда ли?
«Я же не самоубийца». Он не хотел умирать и не собирается. Да и какая разница? Не знать, что твоя мама погибла целых шесть лет — пустяки. Его рука сама по себе потянулась к предмету. Разум ему твердил, что он не должен это делать, но в сердце образовалась дыра, которую ничем не заштопать. Она начинала засасывать его полностью.
«Я не буду себя убивать. Я просто сделаю надрез на пальце. Не умру же я из-за потери крови, порезав пальчик». Он оголил лезвие и вытянул левую руку. Другая рука неестественно тряслась. Ему страшно. Он не хочет, но какие-то внутренние силы заставляют его это делать.
Он приставил лезвие к подушечке указательного пальца и надавил. Неприятное ощущение кольнуло его палец и он почувствовал облегчение. Будто черная дыра начала обратно выпускать, то что она забрала у него. Он лизнул капельку крови и, почувствовав металлический привкус, в нем зародилось какое-то новое чувство.
Он не собирался останавливаться и теперь на его руке было пять порезов. На каждый палец. Не доставало последнего. Шесть лет он был в неведении — значит их должно быть ровно шесть.
Лезвие проткнуло ладонь и неприятное ощущение больнее укололо его, подарив еще больший запуск обратной операции. Он посмотрел на свою руку.
Красная. Поврежденная. Как и его сердце. Несколько капель упало на ковер. Он улыбнулся и посмотрел наверх. На несколько секунд он почувствовал себя неуправляемым.
На следующий день отец спросил его о левой руке, но отделавшись сухим «Не важно» он пошел в школу. После того случая он чувствовал себя по-другому. Он стал кем-то другим. Он изменился и он пообещал, что он больше ни за что не будет причинять себе вред.
Но это повторилось. Снова. Но теперь причиной были не родители. Он был очень общительным мальчиком. Вокруг него всегда крутились самые крутые девчонки. С ним дружили всегда классные парни и его считали самым лучшим.
Но один день вернул его в состояние четырехлетней давности. То состояние, когда тебе кажется, что ты не управляешь собой и ты начинаешь упиваться своей слабостью над собой, смеясь и чувствуя некую свободу.
День не задался с самого начала. Он опоздал на урок, а точнее на контрольный диктант. Написал самостоятельную на два балла и поссорился со своим лучшим другом. Он не выдержал такого натиска со стороны школы и выбежал в туалет прямо во время урока. Если бы он пришел на несколько минут позже, то этого бы и не случилось вновь.
Прибежав, он начинает судорожно дышать и умывать лицо водой. И вдруг он улавливает какие-то голоса из кабинета напротив. Любопытное дитя начало прислушиваться.
— Этот ребенок просто ненормальный.
— Согласна с тобой, Кать. Ладно умненький был еще, так еще и раздолбай.
— Точно. Заявился в конце урока, а у нас был диктант.
— Наверное пришел, как и его папаша — обдолбанным.
— Ну, Тань, ты перегибаешь палку.
— А что мне еще делать? Он постоянно болтает со всеми и вообще слишком гиперактивный.
— Посмотрела бы я на его выражение лица, когда узнает, как его алкашка-мамка скончалась.
— Да, я следила за ее соц.сетями. Такую прошмандовку еще поискать надо.
Смех. Заливистый и ехидный смех. Они упивались говоря о нем, о его родных. Он опоздал первый раз в своей жизни. Единственный раз. Ему стало плохо. Его начинало тошнить. Глаза затуманились.
«Ненормальный»
«Обдолбанный, как папаша»
«Алкашка-мама»
«Прошмандовка»
В глазах летали звездочки, а горло оплел ядовитый плющ. Он побежал к унитазу. Его тошнило. Он был вне состоянии думать. Он сел на крышку унитаза и смотрел в серую дверь кабинки настолько долго, пока звонок не оповестил о конце урока. Он закрылся и продолжал сидеть, захлебываясь в своих беззвучных рыданиях. Руки тряслись, как в лихорадке. Грудь сдавило так, что невозможно было дышать. Боль пронзила все тело и нарывала старую рану.
Послышались шаги и характерное звяканье цепей. Только не это.
— Кто это тут плачет? Не ты ли, Кушвашка? — отвратительный гогот пробил его барабанные перепонки.
— Боишься выйти, да? — он ударил дверцу кабинки так сильно, что дверь чуть прогнулась.
Они снова смеялись. Им было смешно. Да и вправду это смешно. Он думал, что кому-то нужен. Как смешно и наивно.
— Что, трусишка, не выйдешь?
— Будешь плакать, как собачка? — кто-то из их компании завыл и все смеялись.
Смеялись над ним. Над жалким подобием человека. Он открыл дверцу. Они стали смеяться и что-то говорить. Он не обращал на них внимания. Ему хотелось одиночества. Рюкзак на плечо и быстро на улицу.
Он выбежал, потеряв шапку и перчатки. Ему нужно было сбежать. Куда угодно. Он бежал пока в легких не осталось ничего. Он обернулся и потерял связь с реальностью.
Он очнулся, когда уже стемнело. Его голова была вся в снегу, и он не чувствовал ничего, кроме жжения в коленях и руках. Он перевернулся на спину и ему стало страшно. Колени были разодраны и почернели, пропитав кровью его любимые джинсы. Локти жгло огнем. Он не мог пошевелиться.
Люди проходили мимо и… улыбались. Он начал смеяться. Эти люди не видят ничего и никого вокруг себя. У него началась истерика, но на него никто не обратил внимания.
Устав смеяться, он с огромным усилием встал на ноги и побрел в сторону парка. Туда, где есть скамейки. Боль прожигала его конечности. Он добрался до скамейки и сел на нее. Его рюкзак был испорчен так же, как и телефон.
Он почувствовал это — одиночество. Ему было плохо. И он даже не может свернуться клубочком, потому что малейшее движение вознаграждается болью.
Снежинки. Зима. Холод обволакивал его раны и будто укрывал их лечебным одеялом. С трудом он снял с себя куртку и локти оказались под одеялом так же, как и ноги.
Он посмотрел на свою левую руку. Маленький шрамик на ладони. Он вспомнил, что тогда тоже была зима. Совпадение? Может быть. Он усмехнулся и посмотрел в темное небо.
— Мама, как дела? Надеюсь, ты видишь меня. — он сглотнул образовавшийся комок в горле и продолжил.
— Мам, мне двенадцать уже. Я учусь в школе хорошо. И да, сегодня меня убили. — он всхлипнул.
— Мама, мне так больно. Почему тебя здесь нет? Я так хочу тебя обнять. Хочу, чтобы ты полечила мои колени и локти, и поцеловала в лоб. Я помню твою песенку, мам. Я очень сильно люблю тебя. — он начал задыхаться.
— Мама, мне страшно. Мама, я один. Мама, мне боль-льно. Помоги мне. — он начал кричать и рыдать.
Его ело изнутри. Все внутренности, все чувства. Оно пожирало все.
— Мамочка, — прошептал он. — я хочу быть с тобой.
Он плакал. Его сердце разрывалось изнутри. Он был беспомощен. Его мама сейчас смотрит на него удивляется, кем стал ее сын. Плаксой, трусом и беспомощной собакой.
Его взгляд опустился вниз. Стекло. Битое зеленое стекло.
«Нет»
Тогда это слово для него ничего не значило. Он взял в руку большой кусок стекла, охая уже от выносимой боли в локтях и коленях. Он сжал его в руке и ему стало тепло. Рука вдруг ожила и он начал ее чувствовать. Она будто искрилась теплом.
Разжав руку, он ощутил легкое щипание и оно привело его в то чувство. Именно в это чувство неуправляемости. Он посмотрел на свою руку, истекающую алой кровью, и провел куском стекла вдоль локтевой кости, намеренно задев заживающий локоть.
Кровь его будоражила. В его глазах плясали недобрые огоньки. Ему хотелось большего. Но он не мог. Он бросил этот осколок и взяв свои вещи пошел в сторону дома. Людей все равно нет дома, а аптечка всегда дома.
Тогда он обработал сам себе раны, забинтовал колени и локти, и все левую руку до локтя. После он подделал врачебную справку и целых две недели сидел дома. И думал о ней. О своей маме.
И вот снова через четыре года зимой он убивает себя, куря сигареты и морозя свое тело. Ему стало опять больно, но он плакал не из-за мамы. Он плакал из-за того, что он оттолкнул его и сейчас в его постели лежит тот, который нанес больший ущерб ему. Бадин сейчас спит в их общей постели, а Дема понимает, что теперь и вправду.
Все кончено.
Точка.