Ангелы, демоны и музы

Впрочем, началась эта история вовсе не с «Макбета», а с «Короля Лира». То есть, если уж углубляться к самым корням, она началась с «Гамлета», куда ангел и демон впервые пришли вместе. Кроули еще тогда сообщил, что ему больше нравятся комедии — и, в отличие от рассказов о том, что он никогда ничего не читает, это было вполне правдиво. С его точки зрения, «трагедий» ему и на работе хватало. Так что демону было приятнее, для разнообразия, посмотреть на людей, которые не убивают своих друзей и родственников, не кончают самоубийством сами, не предают, не лжесвидетельствуют и далее по списку смертных грехов — а к концу пьесы собираются жить долго и счастливо и, возможно, даже не попасть в Ад. Тем не менее, после «Гамлета» Кроули, самым неожиданным образом, оказался вместе с Азирафелем на премьере «Отелло», а потом — и на «Короле Лире». Согласно его утверждению, он проверял, подействует ли то, что он сделал с «Гамлетом», и на остальные «мрачные штуки» Шекспира. И вот в этом уже, безусловно, врал не меньше, чем про свое отношение к книгам. Лондон, Англия, 1606 год На Азирафеля, когда ему что-то по-настоящему нравилось, смотреть было одно удовольствие. Поэтому ангел смотрел на сцену, а Кроули — на ангела, нагло пользуясь тем, что тот слишком увлечен пьесой, чтобы обращать внимание на то, как демон на него таращится. Хотя на подмостки Кроули тоже иногда косился, а еще — внимательно прислушивался. Дело было в разговоре, который они завели в прошлый раз, посмотрев «Отелло». Азирафель от пьесы остался в восхищении, таком сильном, что зрители примерно на десяток рядов от них вперед, назад и в стороны, по прикидкам Кроули, должны были прожить неделю, полную удачных событий и приятных встреч. Так сильно их накрыло ангельской благодатью. Кроули тоже накрыло, так что он даже почти не ворчал, только про себя думал, не должны ли у демонов от переизбытка Небесной любви начинаться какие-нибудь мигрени или другие заболевания. Не всерьез, конечно, а просто из чувства протеста: он столько времени с ангелом проводил, что давно бы мучительно развоплотился, будь это опасно. В общем, Кроули почти не ворчал, так что Азирафель мог беспрепятственно делиться с ним своими размышлениями о великом таланте душки Вильяма, который, по мнению ангела, был способен на много большее. И Кроули даже не спросил, куда уж больше, чем вот эта вот прелестная вещица о том, как один берберский недоумок по глупости и склонности верить кому попало придушил собственную жену. Про какого-нибудь араба, который переубивал сразу целый гарем?.. А поскольку не спросил, Азирафель не стал выразительно осуждающе молчать, поджав губы, а продолжил рассказывать. Что Вильям вполне способен написать по-настоящему великую вещь, где поистине мрачные, жестокие и реалистичные картины зла смогут отвратить людей от него и явить им путь к настоящему добру. Тут Кроули снова промолчал и не сказал, что по-настоящему реалистичные картины зла куда чаще провоцируют людей попробовать это самое зло из любопытства. Потому что Азирафель светился так, что обеспечил несколько дней счастливой жизни еще и прохожим в переулке, по которому они шли. В общем, у Кроули рука не поднялась и язык не повернулся. Поэтому ангел успел еще добавить, что готов обеспечить Шекспира вдохновением и творческой удачей на годы вперед, лишь бы тот действительно такую пьесу написал. Кроули прикинул снова — и решил, что в нынешнем состоянии Азирафеля вполне хватит на добрый десяток драматургов. И сказал: «Угу». Так что теперь он прислушивался к пьесе, косился на актеров, а потом снова смотрел на Азирафеля, пытаясь понять, вышло у того заполучить от Вильяма, даже не представлявшего, как ему повезло с поклонником, пьесу своей мечты, или нет. — По-моему, сюжет на редкость душераздирающий даже для него… — наконец не выдержав, завел Кроули разговор на интересующую его тему. На сцене король Лир скитался, как и положено герою трагедии — неожиданно, в компании шута. Который, впрочем, как и положено в трагедии, тоже страдал, а отнюдь не развлекал публику веселыми шутками. — Это и в самом деле так, — согласился с ним Азирафель. Он с увлечением следил за сюжетом и жевал виноград. Чтобы не сплевывать косточки, он их переносил куда-то далеко, прежде чем отправить ягоду в рот. Демон из любопытства проследил за его манипуляциями: оказалось, ангел удобрял ими какой-то виноградник под Неаполем. Кроули усмехнулся. Азирафель выглядел очень довольным, пьеса ему нравилась, и демон было решил, что Шекспир наконец сделал все как надо. Однако, проглотив очередную виноградину, Азирафель добавил: — Всегда очень печально наблюдать, как себя губят хорошие люди. — Вот эти люди хорошие? — изумился Кроули. — Да они же прогоняют друг друга из дома просто так! Наверняка не доживут до конца всего этого… спектакля. Азирафель с печалью взглянул на гроздь винограда в своей руке, пожал плечами, мельком глянув на Кроули, и снова прикипел глазами к сцене. Игра смертных актеров его всегда завораживала, это демон понимал. Но надеялся, что Азирафель все же объяснит, что Вильям опять сделал не так. — Их погубило всего лишь недопонимание. Взаимное недопонимание, и это очень трагично. Кроули уставился на ангела, пытаясь восстановить ход его мыслей, но не преуспел. С его точки зрения, тут ничего не понимал только старый король. Отдать царство за лживые слова — это очень по-человечески, они постоянно так делают. И Кроули, как демон, часто пользовался тем, что люди верили словам. Пожалуй, он бы и старших дочерей поссорил, чтобы заварушка вышла еще занятнее. — Жаль, что Корделия не нашла слов любви для своего отца, — с искренним сожалением продолжил ангел, и Кроули прислушался, продолжая на него смотреть. — А король так хотел услышать их, что не видел ее дел, говоривших о любви так же откровенно, как слова. У людей было бы гораздо меньше бед и несчастий, если бы они умели говорить о любви на одном языке, или хотя бы помнили, что кроме их языка есть и другой. Иногда я думаю, что Вавилонская башня, упав, разбила не языки слов, а языки любви. Людям так трудно идти навстречу друг другу. У них ведь так мало времени, чтобы разобраться. Кроули наклонил голову набок и уставился на ангела, как на главное чудо света. Хотя, собственно, почему как?.. «Похоже, и в этот раз старине Вильяму нужная пьеса не удалась», — сделал он очевидный вывод. По меньшей мере, с точки зрения ангела это явно было не об ужасных ликах зла. Сделать вывод про все остальное, сказанное Азирафелем, Кроули почему-то сразу не смог. И чуть погодя — тоже не смог, поэтому продолжил смотреть пьесу и ангела, молча. И очнулся только к тому моменту, когда придушили Корделию. Которая, по мнению Азирафеля, говорила с королем-в-изгнании не на том языке. «Мало ли, что она сказала, или не сказала! Нашел, из чего трагедию развести. Идиот», — выдал демон мысленную оценку происходящему. Кроули, например, вообще все время на ангела ворчит… это же не значит, что он… плохо к нему относится. Нормально относится. А для ангела и демона у них и вовсе отношения преотличные. Это очень внезапное размышление, неожиданным образом, развеяло тяжелое чувство, которое у Кроули, оказывается, зачем-то появилось с самого момента пронзительной речи Азирафеля о любви. Будто демона что-то придавливало сверху, а теперь перестало. Возможно, его наконец-то слишком сильно накрыло ангельской благодатью, или что-нибудь еще… В любом случае, теперь он вернулся мыслью к пьесе. И к реакции ангела на нее. Кроули передернул плечами и снова уставился на Азирафеля, в задумчивости. — Я так понимаю, чистое зло нашему приятелю Вильяму не очень удается, — хмыкнув, сказал Кроули вслух, и мысль его тут же потекла в очень неожиданном направлении. Но далеко не утекла, не дальше Азирафеля, который выглядел еще печальнее, чем когда рассуждал о любви. Виноград у него закончился, и он теребил в пальцах платок, грустно глядя на сцену. Без винограда он выглядел совсем уж трагично, хуже пьесы. — Удается, в том-то и дело! — сказал он с досадой. — «Ричард Третий» — почти то, что нужно. Если бы не был грязной клеветой… Бедный мальчик ничем такого не заслужил. А Вильяму слишком деньги были нужны, и он теперь может… попасть… не туда. Кроули мысленно согласился, что из придуманного Ричарда Йорка у Шекспира вышла сволочь даже и получше, чем у самого Кроули вышла из настоящего Генриха Восьмого. И что к реальному Ричарду эта сволочь имеет крайне мало отношения. Но об этом он задумался очень ненадолго, буквально на мгновение, потому что было кое-что поважнее: ему наконец сделалось понятно, о чем так сильно переживает Азирафель. Тот совсем огорчился, хотя продолжал смотреть на сцену неотрывно. Пьеса ему нравилась, но, очевидно, не была тем, о чем он мечтал. Точнее, не тем, на чем душка Вильям мог бы въехать в Рай, невзирая на свои прошлые прегрешения. — Вероятно, я как-то не так благословляю, — добавил ангел и внимательно уставился на свои пальцы. — Ты отлично благословляешь, — немедля возразил Кроули. Не ради утешения, то есть, не только ради утешения, а потому что и впрямь так думал. Очень даже напряженно думал: его мысль наконец перестала спотыкаться об огорчение Азирафеля, поняв его причину — и стремительно ринулась дальше. — Он благодаря тебе пишет отличные пьесы, в конце концов. Просто… благословение не вкладывает ему в голову нужную мысль. Ты не можешь одним благословением подсказать нужный сюжет. Но, может, он сам до него додумается, в конце-то концов?.. «Зато я подсказать могу, — добавил демон про себя: вслух он не собирался свою идею озвучивать. — Потому что для этого нужно не благословлять, а соблазнять». С точки зрения Кроули, соблазнение заключалось именно в этом: просто вовремя подсунуть кому-нибудь дурную идею, за которую этот кто-то ухватится. И, при необходимости, совершить ряд дополнительных действий, чтобы точно ухватился и ни в коем случае не отцеплялся. Хотя на этот раз идея была не дурной, а хорошей, сам принцип должен был работать. Тем более, речь так или иначе шла о зле. Кроули снова вспомнил Генри Восьмого. Нет, все же сволочью тот был очень выразительной… И не только он! У Кроули имелась отменная коллекция сволочей, гадов и скотин всех видов, форм и размеров. На десяток пьес бы хватило. Впрочем, обдумать сволочей подробнее Азирафель ему помешал, потому что воскликнул, взмахнув платком: — Ты слишком добр, друг мой! — и обратил платок в пыль, оставив Кроули выбирать, как именно ответить на это сомнительное с его точки зрения утверждение. Учитывая, что на демона ангел вовсе не смотрел и отреагировал на его и правда утешительные слова почти машинально. Теперь Азирафель глядел на сцену со смирением. Картина явно шла к своему завершению. Живых персонажей почти не осталось. — Не могу же я подойти к нему и начать подсказывать! У нас не те отношения. Он сразу… подумает, что недостаточно хорош. Или еще хуже, что он мне обязан за помощь… И поскольку я ему помогаю, имею право бесплатно заказывать у него пьесу. Он расстроится! Опять благословлять придется. А благословения на них, между прочим, далеко не всегда срабатывают! — Азирафель почти заворчал, так что Кроули бросил искать достойный ответ, потому что он уже решил считать свой план по соблазнению Шекспира коварной демонической местью за подлое ангельское обзывательство. — Слишком чуткие души. Художники, музыканты и поэты так легко обижаются на все подряд! Им почти невозможно указывать нужный путь, они все время сбиваются. — В обе стороны, — очень коротко, но емко прокомментировал Кроули, который всерьез опасался, что если ангела утешать слишком сильно, тот его назовет добрым еще разок. А это как-то слишком для одного вечера. Поэтому больше он ничего не сказал, продолжив обдумывать свой прекрасный план. Вот, скажем, что касается излишней сбивчивости творческих натур — может быть, если они с Азирафелем будут воздействовать сразу с двух сторон, это придаст конструкции устойчивость?.. В таком случае пьеса о зле, которая должна склонять к добру — и впрямь идеальный вариант, чтобы «чуткую душу» Вильяма перестало мотать между Небесами и Адом. Ангел, надо сказать, придумал и впрямь неплохую идею. Но без демона она, похоже, не работала… К этому моменту Кроули в своих размышлениях окончательно забыл и про то, что его назвали добрым, и про то, что он, в сущности, собирается творить доброе дело — причем не по Соглашению с Азирафелем, а просто так; и про то, что если ему все удастся, он отправит душу в Рай, хотя должен бы наоборот. Он решал сложную и увлекательную инженерную задачу, а судьба Шекспира представлялась ему чем-то вроде безумной крылатой машины Леонардо, которую во что бы то ни стало нужно заставить лететь ровно. Очень интересно! Он бы сейчас даже под угрозой Адского служебного взыскания от своего замысла не отказался.