Ангелы, демоны и музы

Как правило, все истории отношений между разумными созданиями очень просты. Они состоят из любви и ненависти, симпатии и антипатии, а также различным образом пересекающихся интересов. В сущности, это похоже на конструктор «Лего» и выглядит совсем несложно, если не брать в расчет тот факт, что части конструктора то и дело не рассказывают одним частям, что скрепляются с другими частями, врут, что скрепляются с ними совсем не так, как на самом деле, а также упорно не говорят другим, как именно они скрепляются с ними самими. Так что вся сложность отношений между разумными созданиями заключается в том, что никто из них никогда не знает наверняка, частью какой именно конструкции он является на самом деле. Это порой приводит к довольно неожиданным эффектам. Скажем, исходя из простой линейной логики, демон Эрик, попытавшись стать частью конструкции, в которой его раньше не было, должен был ее усложнить. На деле же он ее, пусть и немного, но упростил, поскольку одному ангелу стало понятнее, как именно с ним скрепляется один демон. Лондон, Англия, 1616 год Томик с «Макбетом» был подписан автором. Азирафель уселся обратно за стол и благоговейно открыл переплетенные собственноручно страницы. Он помнил выражение лица Вильяма, с которым тот черкал пером над заголовком, когда подписывал этот экземпляр рукописи, и теперь понимал его куда лучше. Старый друг знал, что его пьеса — подарок. Он так радовался, что поучаствовал в подготовке этого сюрприза, и до самого конца ничем не выдал того, что знал. Не выдал даже после конца, когда ангел нес его на Небо. Душа Вильяма совсем не удивилась, увидев, кто именно ее несет. Наоборот, очень веселилась и развлекала ангела байками из актерской жизни весь долгий путь наверх. Азирафель всегда знал, что Вильям очень проницательный, но даже не представлял, насколько. Хотя ангел и тогда не сразу осознал, когда Вильям его спросил: — А увижусь ли я на Небесах с мистером Кроули? — и Азирафель, разумеется, немедля смутился и растерялся. И, пожалуй, на эфирном плане это оказалось куда заметнее, чем на материальном… тут сложно было скрывать эмоции. — М-м-м… не думаю, что это возможно… — очень осторожно ответил ангел, все еще не до конца понимая, что именно стоит говорить и стоит ли вообще. — Неужели такой славный джентльмен попадет в Ад? — с такой пронзительной искренностью поинтересовался Вильям, что ангел немедля растрогался, и сильно. — Да он уже давно… — от общего изумления и избытка чувств ляпнул Азирафель прежде, чем успел подумать. И тут же замолк, но было уже поздно: Вильям оказался безмерно проницательным. — Потрясающе! — воскликнул он и в нынешнем бестелесном виде засиял от энтузиазма не просто взглядом, как при жизни, а сразу весь целиком. Честно говоря, такой реакции ангел не ожидал: большинство смертных напугались бы, поняв, что общались с демоном. А Вильям.. просто не стал менять уже сложившегося отношения к Кроули. От всего этого Азирафель немедленно растрогался, а Вильям тут же продолжил делать его еще более растроганным: — Какая была бы пьеса! Какая жалость, что я при жизни не успел! Его радость была столь чистой и яркой, что ангел не мог лгать ему. К тому же душе в раю положено пребывать в блаженстве, а не сожалеть об упущенных возможностях. Поэтому он подробно объяснил: — У вас будет возможность поставить ее на Небесах. Правда, живые смогут ее увидеть лишь в снах или в бреду… Вильям возрадовался почти ослепительно. — О, как это прекрасно! Являться во сне — именно то, чего не хватало моим пьесам! Ангел помялся, ибо просить новую райскую душу врать или умалчивать тоже было нехорошо, но, опять же, это нельзя было так оставлять. Среди ангелов, которые помогают душам на Небе, есть знакомые Азирафеля, и они вполне могут сопоставить факты. И хотя на Небесах цитаты Шекспира были по-прежнему категорически запрещены, ангел все равно беспокоился. — Только очень вас прошу не сообщать никому о том, что… ваша пьеса основана на реальных событиях. Для… мистера Кроули это может плохо кончиться. Душа Вильяма засветилась еще и искренним умилением, а Азирафель из осени тысяча шестьсот шестнадцатого года улыбнулся этому воспоминанию со светлой печалью. И ему тут же пришло на ум следующее. Когда Азирафель нашел Вильяма после премьеры «Макбета» за кулисами, тот ждал его с нетерпением. — Ну как? Вам понравилось? — спросил он, и Азирафель смог лишь благоговейно кивнуть и протянуть Вильяму экземпляр рукописи для автографа. — Это было… волшебно. Невероятно. Восхитительно, — нашелся он со словами, когда Вильям склонился с пером над страницей. — Вам наконец… То есть, вам удалось, маэстро! Это гениально. Спасибо вам… огромное. Ангел не мог удержаться и разглядывал душу Вильяма. Людям не всегда нравился такой эфирный взгляд, хотя они и сами не могли понять, отчего им не комфортно. Но великий драматург, кажется, был пока в порядке, а его душа светилась освобождением. Сегодня в «Глобусе» столько смертных увидело чудо человеческого гения — и их души обернулись к Небу. Ангел стоял среди них в первых рядах и ощущал, как эфир полнится добром. На сцене показывали самые мрачные стороны человечества, но зрительный зал отвечал сиянием. Обещанием будущего добра. И вот душа Шекспира наконец больше не тяготела вниз. Ее ждал Рай, совершенно определенно. Да, в этой пьесе снова упоминались люди, жившие когда-то на Земле, но персонажи настолько от них отличались, что никто бы не назвал ее клеветой. Рассказ о человеческом зле и о воздаянии, но не хроника ни в коем случае, как то было с Ричардом Йорком. Оттого она не выглядела обвинением конкретного человека, который виновен не был, но обличением порока как такового — показанного настолько беспощадно точно, что люди невольно отводили взгляд и смотрели в противоположную сторону. На доброе, а не на дурное. Это было ровно то, о чем так долго мечтал ангел. И это было прекрасно! Единственное, что омрачало тогда радость Азирафеля — что Кроули не пришел. Отговорился тем, что у него срочная работа, и ему даже нужно из-за нее уехать, так что его в Лондоне не будет и он никак не сможет оказаться на премьере. Азирафель, конечно, сразу понял, что это была лишь отговорка. Но тогда посчитал, что Кроули просто окончательно надоели трагедии, потому он не хочет ходить на них смотреть, даже составляя компанию ангелу, и сильно огорчился. Зато теперь ангел знал, что Кроули тогда просто не хотел случайно выдать себя. И почему Вильям по пути в Рай так настойчиво расспрашивал про «мистера Кроули», знал тоже. Расспрашивал, но не выдал его — наверняка потому, что Кроули попросил. И, пожалуй, Азирафель тогда с легкостью принял мысль о том, что Вильям может написать о них пьесу, которую смертные будут видеть во снах. Ему можно было доверять: он куда больше понимал, чем этот несчастный демон… который не понимал вовсе ничего. Нужно заметить, все же была одна вещь, которую демон Эрик знал наверняка, а вот Азирафель — до сих пор нет. Впрочем, покойный Вильям Шекспир ее знал тоже. Кроули на премьере «Макбета» все-таки был, только смотрел на нее из-за кулис. Точнее, разумеется, смотрел он не на премьеру, а на Азирафеля в зале: он бы ни за что не пропустил такое зрелище. Именно по дороге за кулисы его и заметил Эрик, который как раз пытался совратить одного владельца осла на самые непристойные по отношению к этому ослу желания. Работа была так себе — как и вся работа, которая выпадала на долю Эрика — так что стоило ему заметить Кроули, он немедленно побежал следом за ним. Разумно решив, что тот ведет дела куда более интересные. И совсем неразумно предположив, что эти дела у него удастся каким-нибудь хитрым образом перехватить. Лондон, Англия, 1611 год Кроули зачем-то шел в человеческий театр. Эрик в нем ни разу не был, потому что с животными туда не пускали. Он спрятался за вонючей занавеской и прислушался к разговору, который завел Кроули с каким-то смертным. — Доброго дня, сэр. А ваш друг уже пришел! — радостно сказал смертный Кроули и показал куда-то вдаль, на толпу людей. Эрик глянул в ту сторону, сквозь занавеску, и чуть не вывалился на… это, кажется, называлось сценой. Среди толпы, очень близко, стоял ангел и пялился на смертных, что кривлялись на… сцене, какое заковыристое слово. — Отлично, значит, все по плану, — согласился Кроули, и Эрик опять прислушался к нему. Тут явно творилось что-то очень-очень важное! И связанное с работой. Полезное для карьеры. — Вы помните о нашем договоре? Говорить ангелу нельзя. — Да-да, конечно, — закивал смертный и зачем-то затряс руку Кроули. Эрика за шторкой даже перекосило. Вот уж трогать смертным он себя никогда не разрешал! Но Кроули всегда был странным. — Еще раз спасибо вам за эту великолепную возможность. Я вам так обязан! — Просто выполните свою часть соглашения, и все, — проворчал Кроули. Все их слова ясно сказали Эрику, что демон Кроули совратил душу этого смертного. Может, даже подписал с ним договор о продаже души. Эрику ни разу не доводилось подписывать ничего такого! Но о ком они говорили? Кому нельзя говорить? Или… Эрик чуть не сжевал занавеску, чтобы не завопить в голос. Кроули говорил не в переносном смысле! Тут шла речь об ангеле, том самом ангеле! Эрик теперь пожирал глазами не Кроули, а ангела. Долго и старательно разглядывал, так что даже глаза заслезились от дурацкого ангельского сияния. Тот смотрел пьесу, в которой — теперь Эрик заметил — кого-то убивали и прятали орудие убийства. Странная смертная мыла руки и несла что-то длинное и нудное. Эрику было сложно вникать. Зато ангелу — легко. Тот слушал и светился от счастья. Невероятно! Грандиозно! Ангел смотрел на зло и восторгался! Кроули совращал ангела! Неужели у него получалось? Он, похоже, был близок к успеху! О, Эрик просто обязан сделать что-то, чтобы отнять у Кроули эту славу. Ему она все равно не нужна, а вот Эрику необходима. Ровно в этот момент судьба глупого демона Эрика уже была предрешена, хотя никто, включая его самого, об этом даже не догадывался. Приблизительно двести пятьдесят лет спустя, когда люди додумались до промышленной революции, они наконец сформулировали правило техники безопасности, которое так самонадеянно нарушил демон Эрик. В общем виде оно звучит так: «Не суйте конечности в работающие механизмы». Устное дополнение к нему гласит, что особенно не стоит этого делать, если вы не понимаете, как они работают. Великому драматургу Вильяму Шекспиру, разумеется, об этом правиле тоже никто не рассказывал, однако он понимал его интуитивно. И в том числе поэтому смог стать великим драматургом. Лондон, Англия, 1606 год В жизни любого человека однажды наступает момент, когда приходится выбирать. Иногда это всего лишь выбор, что съесть на завтрак. В другой раз это может быть выбор имени для героя твоей пьесы. А порой — выбор открывать дверь или не открывать. Вильям предпочитал держать свои двери открытыми, потому что никогда не знаешь, какие новые возможности принесет тебе человек, стоящий за порогом. К господину Кроули, который постучал в дверь, Вильям испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он видел в нем своего рода соперника, ибо его симпатия к господину Феллу была для Вильяма очевидна. Причем симпатия взаимная. Нет-нет, никакой ревности! Вильям был счастливо женат, да и предпочитал лишь писать сонеты для своих… скажем так, неупоминаемых в приличном обществе объектов интереса. Однако внимание господина Фелла к нему, Вильяму, неизменно приводило к удаче и очень хорошим идеям. И он никак не мог понять, к чему же приводит симпатия господина Фелла к этому подозрительному мистеру Кроули. Вильям ощущал исходящий от него дух дьявольского искуса, очень похожий на ощущения от старой бабки из Страдфорда. О ней все говорили, что она ведьма и живет на свете сотни лет. Его подозрения подкрепляло и то, что после первого же появления мистера Кроули в «Глобусе» народ валом повалил на трагедии. Вильям предположил, очень осторожно предположил, что добрый господин Фелл заплатил этому колдуну за непонятное сложное колдовство. И очень надеялся, что отдал взамен господин Фелл не душу, а лишь свое чистое сердце. Из всего этого к тому же следовало, что Вильям изрядно обязан господину Кроули, кто бы он ни был таков. И ему было ужасно любопытно, с каким делом тот явился на порог скромному драматургу. — Доброго вечера, почтенный, — вежливо поздоровался Вильям, распахивая двери перед гостем. Самостоятельно, потому что именно сегодня отпустил своего слугу на выходной. Так уж удачно вышло, еще сильнее подтверждая подозрения Вильяма, что гость его — очень непростое создание. — И вам не хворать, — отозвался мистер Кроули и мило улыбнулся, показав корзину, из которой торчало горлышко витой бутылки и вкусно пахло копчеными колбасами и сыром. — Это нам с вами перекусить за беседой. Надеюсь, у вас найдется для меня минутка. Вильям прикинул про себя, что для того, чтобы все это съесть, потребуется вовсе не минутка, а несколько дней. Что же у него за дело такое, для которого требуется столько провианта? — Я собирался учить текст для завтрашнего представления, — попытался Вильям ответить с достоинством. Вообще-то он должен был замещать товарища на роли тени отца Гамлета, у которой всего одна сцена, и он сам ее и написал. Так что отлично помнил. Но и показывать, что лопаешься от любопытства и хочешь узнать, зачем пришел гость, ему тоже виделось неразумным. Вдруг мистер Кроули и правда черный колдун и как-то использует это против него? — Но минутка для вас у меня найдется. Прошу вас. Вильям отступил, пропуская мистера Кроули в дом, и указал в сторону лестницы, которая вела в кабинет. — Мило, — в неожиданной манере оценил тот обстановку дома, с интересом оглядываясь по сторонам, покуда поднимался наверх. И больше ничего не сказал до самого входа в кабинет, совершенно беспардонно распаляя любопытство Вильяма. Хотя, если вдуматься, это было совершенно нормально: вести деловые беседы в кабинете, а не на лестнице. И все же! Мог бы сказать еще хоть пару слов. Войдя, мистер Кроули первым делом раскрутил стоящий возле стола глобус, вторым — поставил на стол корзину, третьим — достал из нее бутылку и тоже поставил на стол, четвертым — ткнул в глобус пальцем, попав им куда-то в Шотландию, которая теперь, когда глобус остановился, смотрела прямо на Вильяма. И только после этого уселся в гостеприимно предложенное ему кресло и спросил: — А вы сейчас работаете над какой-нибудь пьесой?.. Чтобы дать себе пару секунд на раздумья, Вильям метнулся к шкафу, в котором стояли бокалы для гостей, и поставил один перед мистером Кроули. Вопроса о творчестве он ожидал в последнюю очередь и, видимо, совершенно зря. А еще Вильям вдруг вспомнил, что уже видел мистера Кроули в театре, на комедиях. Неужели он тоже поклонник, как и мистер Фелл, только не такой заметный? И хочет заказать у него пьесу на свой вкус? Увы-увы, период радости в жизни Вильяма завершился уже несколько лет назад, и идеи для комедий ему не приходили даже на заказ. Усевшись в кресло напротив гостя, Вильям улыбнулся ему с искренним сожалением и ответил абсолютно честно: — У меня есть несколько идей, однако, боюсь, они будут не в вашем вкусе. Не сочтите за бестактность, я слышал ваш разговор тогда, на «Гамлете», и знаю, что вы больше любите комедии. Вы, должно быть, приходили на мои трагедии из большого расположения к вашему другу, — добавил он с понимающей улыбкой. О, Вильям прекрасно понимал мистера Кроули! Если бы ему кто-то так улыбался, он бы тоже везде за ним или за ней таскался, даже если бы они были вынуждены скрывать, как друг другу нравятся. Хорошо, что у него, Вильяма, есть любимая жена и скрывать с ней отношения совсем не нужно. Его гость выразительно поднял одну бровь и хмыкнул. — А вы очень… внимательны. Очень. Хотя, пожалуй, для вашего призвания это весьма полезное качество. — Он хмыкнул еще раз, а потом поднял и вторую бровь, отчего лицо из удивленного сделалось очень выразительно драматичным. Тем более что мистер Кроули еще и печально вздохнул, прежде чем сказать: — Я должен признаться. Я и к вам пришел… из большого к нему расположения. Ради себя — не стал бы. И он, разумеется, ради себя не станет тоже… Тут мистер Кроули вздохнул снова, нервно потеребил свой манжет, а потом схватил со стола бутылку вина, налил себе полный бокал и сделал большой глоток. По всему, очень волновался, хотя сложно было сразу сказать, о чем именно: о том, что Вильям слишком многое узнал об их отношениях с мистером Феллом, или о своем деле, с которым пришел. И которое тоже было связано с мистером Феллом! Право слово, это было очень романтично. И еще — невероятно, просто душераздирающе любопытно! И Вильям должен был успокоить своего гостя, чтобы тот без страха и сомнений сознался ему уже наконец, о чем же он собирается просить, или же что предлагать. — Мистер Фелл замечательный человек! — воскликнул Вильям со всей искренностью, на какую был способен. Потому что и правда так считал. Даже когда тот приходил на спектакли один, он умудрялся давать всей труппе столько положительных эмоций, сколько не каждый намертво заполненный зал когда-либо давал. Это уж не говоря о щедрых пожертвованиях, которые тоже были всегда кстати, но и рядом не стояли с вдохновением, что приходило к Вильяму после каждой встречи. Он даже одно время полагал, что влюблен, и это его чувство проявляется таким причудливым образом, но потом решил, что все же нет. По вдохновению от любви у него и пьесы сочинялись о любви, и сонеты тоже, а тут — только мрачные трагедии, и чем мрачнее, тем лучше. Так что это явно было что-то иное, но тоже очень, очень полезное и приятное. — Если ему нужна моя помощь или мои услуги в чем-то, то я с удовольствием… — добавил Вильям все также честно, хоть и постарался дать обещание осмотрительно, чтобы не подписаться нечаянно на все, что заблагорассудится этим богатым господам. — Если это в моих силах, конечно. Вильям налил бокал вина себе тоже и убрал со стола бумаги, чтобы разложить и расставить угощение мистера Кроули. По-видимому, разговор и правда будет долгим, да и утешать волнение гостя проще, когда есть чем его накормить. — Нет, ваша помощь нужна мне, — с внезапной твердостью отрезал мистер Кроули и поставил бокал на стол с таким резким звуком, что Вильям даже вздрогнул и уставился на гостя, вытаращив глаза. Впору было подумать, что тот внезапно рассердился, но нет: лицо у мистера Кроули стало еще драматичнее. Или даже трагичнее. — Мне бы хотелось сделать для своего… друга нечто по-настоящему ценное. Всерьез его порадовать — думаю, вы понимаете. И он не должен об этом знать! Это ни в коем случае не… признание — думаю, и это вы тоже понимаете вполне. Словом, я бы предпочел сделать это тайно. — Тут трагическое выражение лица мистера Кроули стало совсем уж выразительным и очевидным. Вильям прекрасно знал его, и этот сбивчивый взволнованный тон: так делятся своими чувствами несчастные влюбленные, которые страшатся или не могут открыть их объекту нежной страсти. При этом мистер Кроули совершенно не был похож на того, кто выкладывает подобные переживания знакомым, даже если они — драматурги, пишущие о любви. И слова он выбирал так осторожно, едва ли не пугливо, и это делало его порыв откровенности перед Вильямом еще более пронзительным. И он, разумеется, немедленно преисполнился глубокого сочувствия, хотя и озадачился изрядно. Нет, то, что мистер Кроули не замечал взаимности своей любви, вовсе его не удивило: влюбленные часто слепы и не видят ответных чувств. Особенно если по какой причине считают себя недостойными их. Нет, озадачило Вильяма иное: очевидно, его предположение о черном колдовстве и какой-то расплате было неверным. Мысль, что мистер Кроули мог сейчас лгать, мелькнула и сразу ушла. Ведь люди ложно оговаривают себя, как правило, лишь для того, чтобы скрыть еще более ужасную правду. А ведь эта страсть могла стоить мистеру Кроули головы в самом худшем случае, а в лучшем — запятнанной до конца жизни репутации! Если все было неправдой, то какую такую кошмарную истину хотел скрыть мистер Кроули? Что он — сам Люцифер во плоти? Но быть того не может, чтобы Люцифер явился на порог скромному драматургу с предложением помочь сделать что-то хорошее для другого человека. Это уж полная нелепица. Однако, пусть в этой истории не все пока было ясно, Вильям, очевидно, стал частью чего-то весьма удивительного и захватывающего, и уж точно не собирался пропускать ни единого сюжетного поворота! Поэтому он уселся в кресло напротив, выражая всем собой готовность внимать. — Я сделаю все, что в моих силах, мистер Кроули, — торжественно пообещал он, мысленно пожалев, что не может позволить себе поделиться своим впечатлением от господина Фелла. Всеми своими мыслями, что пришли ему в голову: что совершенно точно тот не отверг бы чувства мистера Кроули, а если по какой-то причине не смог бы на них ответить, наверняка не выдал бы их. Вовсе он не похож на человека той породы, которая относится к чужим чувствам неделикатно. Как жаль, что правила приличия и внутренний моральный кодекс Вильяма запрещали подобное вмешательство в чужую жизнь и чужие отношения. Мистер Кроули немного помолчал, задумчиво уставившись в свой бокал, а потом посмотрел на Вильяма и очень серьезно сказал: — О, это вполне в ваших силах! И притом — ни в чьих больше, никто, кроме вас, не способен с этим справиться, по меньшей мере, из ныне живущих. Хотя тот грек на «е», как бишь его… впрочем, не важно, он уже умер… — Тут он вдруг улыбнулся, широко и очень дружелюбно, будто стер этой улыбкой предыдущее суровое выражение лица, и продолжил: — Мой друг мечтает о пьесе. Не о конкретном сюжете, разумеется, это слишком банально для него… и для вас тоже! Это, скажем так, идея. Очень дерзкая идея, как по мне, не всякий решится ее воплотить. И я пойму, если вы откажетесь, даже после данных мне обещаний! В конце концов, я, уважая ваш талант, мог ваши силы и переоценить… Вильям укоризненно вздохнул, отпив из своего бокала. Пусть мистеру Кроули не нравятся трагедии, но ведь его комедии он видел! И должен был знать, что… словом, он не был как все эти критики, для которых Шекспир недостаточно интеллектуален и высокороден. — Мистер Фелл тоже считает, что мне это не под силу? — не удержался Вильям от вопроса, хотя и понимал заранее, что мистер Фелл просто слишком тактичен, чтобы являться с такой же просьбой. Кажется, ему просто еще раз хотелось услышать похвалу от этой удивительной личности, пусть и переданную через третьи руки. — Ну что вы, мистер Фелл в вас верит, как мало кто! — немедленно ответил мистер Кроули, продолжая широко улыбаться. — Потому и считает, что вы способны написать трагедию, живописующую человеческие жестокость и порок настолько ярко и убедительно, что это заставит людей ужаснуться и… гм, стать добрее. А я попросту сомневаюсь, что существуют вещи, способные сделать смертных лучше. Вот наоборот — сколько угодно! — Он развел руками, будто расписывался в собственном бессилии сделать что-то с падкостью рода человеческого на грех. — Зато! Я могу быть отличным советником по части подробностей в живописании жестокости, порока и так далее, и тому подобное… — На этих словах улыбка мистера Кроули сделалась похожей на улыбку купца, предлагающего крупную и небезынтересную сделку. Что, в сочетании с его словами, заставило Вильяма снова вспомнить о чернокнижниках и продаже души. Впрочем, мысль теперь выглядела еще более абсурдной, поскольку мистер Кроули явно склонял его не ко злу, а практически к Божьей проповеди посредством пьесы. Хотя для проповеди это была весьма неожиданная форма! Все это выглядело очень многообещающе и впечатляюще. И кроме того, теперь Вильяму пришли предположения о личности мистера Кроули более реальные и даже более пугающие, чем связь со злыми силами. Сочетание слов мистера Кроули о великих познаниях в жестокостях, очень дорогого платья и того, что он ни разу не назвал своего титула — все это вместе свидетельствовало о том, что в гости к скромному драматургу пришел человек, наделенный тайной властью. Дипломат, шпион, чье-то доверенное лицо? Или все вместе. Словом, кто-то, связанный с делами, в которые лучше не лезть. Вильям, впрочем, и не собирался. Он уже обдумывал идею! У него и правда было несколько неплохих задумок, и одна из них подходила практически идеально. — Что ж, я с радостью возьмусь за эту работу, — серьезно сказал он. — И буду рад принять ваши советы, уверен, они очень пригодятся. Еще бы Вильям отказался пообщаться с такой любопытной личностью! Даже если не допытываться до его тайных дел, узнать больше о том, как устроен такой интересный человек не только очень увлекательно, но и крайне полезно. — Жаль, конечно, что мистер Фелл слишком тактичен, чтобы прямо поделиться со мной своими идеями. Я был бы рад выполнить его пожелание, — искренне добавил Вильям, отпив вина из своего бокала, и горящим вдохновением взглядом уставился на Шотландию на глобусе. Как же удачно ему сегодня в голову пришла эта старуха из Страдфорда! Кажется, он уже знал, как начать эту пьесу… — О, зато так намного интереснее! — отпив из своего бокала, ответил мистер Кроули, и теперь его улыбка стала откровенно коварной и заодно откровенно авантюристской. — Если вдуматься, мы с вами практически заговорщики. Тот редкий тип заговорщиков, которые планируют что-то хорошее. И возможно, тот идеальный и потому обычно несуществующий их тип, у кого действительно может выйти нечто пристойное. А не то, что обычно выходит у заговорщиков с благими намерениями: настолько вопиюще кошмарное, какого и со злыми-то добиться не всегда удается. И, к слову о живописании порока: среди заговорщиков попадаются поистине примечательные сволочи! Так вы говорили, у вас есть какие-то задумки для трагедий?.. — с искренним любопытством спросил мистер Кроули под конец своей речи, которая еще больше убедила Вильяма и в том, что выводы насчет рода деятельности гостя он сделал верные, и в том, что выбранная им идея замечательно подходит. Вильям тут же принялся с увлечением рассказывать: — Нет хуже греха, чем убийство, но даже убийцу можно оправдать и понять, если им двигали ясные зрителю мотивы, какие, например, движут солдатом на войне. Меня занимает человек, который идет на убийство из-за сущей безделицы, скажем, из-за гадания ведьмы. Причем не на одно и не на два, а на множество убийств. Он должен ощущать себя непобедимым, чтобы продолжать нарушать важнейшую из заповедей. Но его все равно настигают судьба и воздаяние, иначе это не будет пьеса, призывающая к добру… — Ну нет, это так не работает! — возразил мистер Кроули, качнув головой, и подлил себе вина. А потом подпер рукой подбородок и принялся излагать, отчего-то безмерно довольным тоном: — По правде говоря, из-за безделицы совершается гораздо больше грехов, чем по ясным мотивам, уж поверьте мне. Безделица никогда не причина, любезный, она — всегда повод! Мелкий камешек, с которого начнется обвал… но чтобы он начался, все остальное должно быть готово упасть. Чтобы некто согласился убить из-за предсказания, он должен быть готов убить и безо всякого предсказания. Но… не решаться. Из страха, например, или же остатков благоразумия. Тогда безделица и станет тем самым камешком, который запустит оползень. А вот настоящая причина — всегда внутри. Тот порок, которым захвачены душа и разум смерт… человека. Можете выбрать любой из оставшихся смертных грехов, кроме уныния: в унынии можно убить разве что самого себя. Жадность? Похоть? Тщеславие? Вам какой больше нравится? Лично мне — последний. — Мистер Кроули улыбнулся в очередной раз, с совсем уж неприлично довольным видом, будто не смертные грехи предлагал Вильяму выбирать, а еду в хорошем трактире. — Жажда власти, безусловно, — с готовностью подхватил Вильям. — Ради власти человек может убивать и убивать. И зритель в это поверит, что очень важно… Вильям взволнованно подскочил с кресла и зашагал по комнате. — Вы правы, что безделица всегда лишь повод. Однако позвольте и поспорить: уныние не стоит так просто отбрасывать. Оно может пригодиться для воздаяния, если вы понимаете, что я имею в виду… Кроме того! Кроме того, — Вильям застыл у окна, глядя на туман от дыма множества печных труб, — убийц может быть двое. Об одном убийце я уже писал, в конце концов. А вот дуэт злодеев — это что-то новое. И воздаяние может быть для них различно. Для одного — уныние и следующее из него самоубийство. А для другого — смерть в точном соответствии с предсказанием, которое не могло сбыться. — Убийц двое, а ведьм — трое! — немедленно с энтузиазмом ответил мистер Кроули. — Потому что, во-первых, три ведьмы лучше одной. Во-вторых, три — отличное число. В-третьих, так убедительнее… ну, потому что убедительнее! А в-четвертых, и это уже не про ведьм, приятно иметь дело с таким понимающим человеком. — Он отсалютовал Вильяму бокалом и откинулся в кресле, по-прежнему с очень довольным видом. — Муж и жена, дуэт злодеев. В противном случае эти два тщеславных ублюдка передерутся из-за власти и поубивают друг друга еще в первом акте… Ну, или пьеса будет выглядеть дьявольски неубедительно. — Три ведьмы! В зловещем тумане… И гроза, — Вильям театрально вскинул руки, а потом весело рассмеялся, опустив их. — О, я уже вижу первую сцену. Это будет… зрелищно. Сударь мой, у нас получится замечательный заговор! Я согласен на все ваши условия, и мне не терпится начать. Чем желаете скрепить договор? Вильям заулыбался мистеру Кроули, мысленно иронизируя над своей же фантазией о том, что этот замечательный господин может быть злым колдуном. — Давайте обойдемся без лишних формальностей! — с усмешкой ответил тот, воздев руки вверх. — Будем считать это дружеской договоренностью. Можем скрепить ее тостом, — и вновь поднял руку, уже с бокалом. — За вдохновение! — охотно поддержал его Вильям, ни капли не сомневаясь, что вдохновения у него в этот раз будет предостаточно. Оно уже было. — …когда падет этот, как его… Бир-нам-ский лес! — с расстановкой выговорил Вильям, старательно записывая только что сказанное на одном из листов бумаги, разбросанных по столу. — Куда пойдет?.. — недоуменно спросил Кроули и уставился на поэта, прищурив один глаз. — Не пойдет, а па-дет! — с еще большей расстановкой возразил тот и увещевательно добавил: — Деревья не ходят. — Не-ет, — в свою очередь не согласился Кроули и, решительно помахав в воздухе копченой колбаской, аргументировал: — Пусть идет! Так непонятнее! Пророчества должны быть непонятными. Кому вообще могут понадобиться понятные пророчества?.. Зачем?.. Это ужасно скучно! Это была крайне ценная мысль, которой он раньше ни с кем, кроме Азирафеля, не делился. Что Ад, что Небеса подходили к пророкам и пророчествам сугубо утилитарно, стараясь по возможности следить, чтобы те не сболтнули слишком много лишнего. Но на самом деле смертным никогда и не были нужны понятные пророчества, из которых можно узнать всю правду. Додумывать мутное и неопределенное, строить теории и толковать, как заблагорассудится, им нравилось гораздо больше. А уж тут, в пьесе, слишком понятное пророчество точно было ни к чему. Кроули и первое хотел было переделать, но потом решил, что тогда его не понял бы сам Макбет, который умом, судя по замыслу старины Вильяма, явно не блистал — и не смог бы никого убить. Зато уж на втором Кроули не собирался ни в чем себе отказывать. Тем более что они уже прикончили ту бутылку, которую он принес с собой — и принялись за совсем нескромные запасы поэта. И это очень способствовало буйству фантазии. — Да! — возопил Вильям, спешно черкая и записывая. — Когда пойдет лес! И еще… Про смерть Макбета! Чтоб его никто не мог убить. Никто рожденный… — Рожденный женщиной! — уверенно закончил за него Кроули. Вильям чуть не подскочил на стуле и заскрипел пером, бормоча под нос: — Никто из тех, кто женщиной рожден, не повредит Макбету, — и с довольством оглядел обрывок бумаги. — Да, очень непонятно! Макбет точно не догадается. Но как же пойдет лес, мистер Кроули? — Да сколько там того леса! — Кроули широко махнул рукой с бокалом, благо тот был почти пуст, и вино не разлилось. — Смертные возьмут ветки в руки да пойдут! Драматург часто закивал и сделал пометку. — А не рожденный женщиной будет, — начал он говорить очень уверенно, а закончили фразу они вместе с Кроули в унисон: — Вынут из утробы! — Из чрева матери ножом исторгнут, — плавно произнес Вильям назидательным тоном, записывая фразу. — Так удобнее произносить, а то меня актеры не поймут. — Да ла-адно вам, — протянул Кроули, допив залпом вино, и откусил большой кусок копченой колбаски, проглотив ее не жуя. — Они справятся. А у вас же завтра спектакль?.. — вдруг пришла в его мутное сознание странно внятная и чуждая какая-то мысль. Возможно, это так на него действовала ангельская благодать — заставляла заботиться о чужих планах на жизнь. Но Вильям не ответил. Он пустым отчего-то взором глядел на истлевающую свечу в подсвечнике и бормотал под нос. А потом принялся записывать так быстро, будто у него кто-то отнимал перо с бумагой. «Бесчисленные завтра, завтра, завтра, крадутся мелким шагом, день за днем, к последней букве назначенного срока», — прочитал Кроули и сообщил: — Вписанного срока, лучше будет. Вильям сомнамбулически кивнул, заменив слово «назначенного», а потом продолжил: «И все вчера безумцам освещали путь к пыльной смерти. Истлевай, огарок!» — и застрочил что-то дальше, а Кроули задумчиво на него уставился. Похоже, ангел именно в этот момент решил, что давно не благословлял своего любимца. Отсвет небесного влияния демону было отлично видно. «Жизнь — ускользающая тень, фигляр, который час кривляется на сцене и навсегда смолкает; это — повесть, рассказанная дураком, где много и шума и страстей, но смысла нет», — прочитал Кроули, мысленно усмехаясь. И почему ангельские благословения заставляют Вильяма писать о смерти? Очень занятный эффект. — Это годится для смерти леди Макбет, — решил драматург, перечитав строки уже осмысленным взглядом. — Ангелу понравится, — согласился Кроули и вздрогнул, потому что Вильям вдруг издал восторженный и умиленный возглас. — О, вы называете его ангелом! Как это мило, — восхитился он и мечтательно воззрился на Кроули, подперев щеку кулаком, в котором все еще было зажато перо, и чернила немедля измазали ему манжет. Кроули задумчиво уставился на него и подлил вина в оба бокала. Лицо Вильяма продолжало выражать крайнее умиление, и у демона даже промелькнула мысль, что он зря принялся признаваться в несчастной любви… Но он тут же от нее отмахнулся. Ну нет, у Кроули отлично вышло! Еще симпатичнее, чем его изначальный план по соблазнению душки Вильяма на эту вот штуку, которую они придумывают. Все остальное, кроме признаний, Кроули оставил как было. Но поэты любят романтические истории, и так Вильям взялся помогать с куда большей охотой. Да и хранить все в секрете тоже будет старательнее: очень понятная и вызывающая искреннее сочувствие причина. Надо, кстати, ему напомнить, насчет секрета… И чего-то ответить… Убедительное! — Он похож, — твердо сообщил Кроули, сделав пару глотков, — на ангела. — и, как обычно, ни словом не соврал. Азирафель походил на ангела необычайно. Это очень важно, когда кого-то соблазняешь и собираешься ему изрядно приврать: быть искренним и, желательно, не говорить ни слова вранья вслух. Просто кое о чем умалчивать и тщательно подбирать слова. Кроули сделал еще два больших глотка, а потом — еще один. Чтобы не задуматься случайно, насколько он был искренним, когда изображал несчастного влюбленного. Вместо этого он задумался о леди Макбет, что было куда полезнее и безопаснее. — Нужна выразительная сцена безумия, — сообщил Вильям, видимо, тоже вернувшись мыслью к пьесе. — Для леди Макбет. Возможно, с тем же ножом. — С ножом — скучно, — немедленно отмахнулся Кроули, который уже успел кое-что сообразить. — Раз уж она спятила, пускай у нее будут видения. Если они хороши, то всегда впечатляют. Их могут успешно принять даже за явление Господа, или Сатаны, или обоих сразу… Словом, они отлично работают. Да. Пусть она, скажем… видит, что у нее на руках кровь, которую она никак не может отмыть. Хоть и старается. Вообще-то эту замечательную придумку Кроули изобрел еще лет сто пятьдесят назад. И это были никакие не видения, порожденные больным сознанием, а вполне себе настоящие пятна крови. И не на руках, а на столе. Смертный их тщательно оттирал каждое утро, а Кроули так же тщательно возвращал на место каждую ночь. Продержался этот упрямый тип неделю, а потом пошел сознаваться светским властям, что покрывал случившееся в его доме убийство, и каяться в церковь. Вообще-то это было задание Азирафеля, они тогда поменялись в очередной раз… но Кроули ангелу на всякий случай никогда не рассказывал, как именно его выполнил. Чтобы тот не ворчал, что вообще-то доброе дело можно сделать и как-нибудь… подобрее. Словом, если добавить эту историю в пьесу, Азирафель ни о чем не догадается. — И пускай она еще ходит во сне! — развил тему Вильям. — Это можно даже не в стихах, сцена и без этого выйдет напряженная. Угрызения совести, которые невозможно утолить, замечательно. А вы сами не пробовали писать? У вас отличные идеи. Вильям машинально сунул за щеку кусок сыра, записывая пришедшие ему на ум реплики, а Кроули опять задумчиво уставился на него. Как объяснить, что демонам и ангелам творить не положено с тех пор, как появились люди, и при этом не солгать — он пока не понял, и решил перевести разговор на другое. — Эта сцена ангелу понравится больше всего, — уверенно предсказал Кроули. Потому что одно дело, когда пятна крови им демон подсовывает, и совсем другое — когда они сами. — Ему нравится, когда злодеи страдают от угрызений совести. — Неужели? — Угу, его окружают отменные сволочи без стыда и совести, — снова ни капли не соврав, высказал Кроули свое искреннее мнение. Главное — чтобы милейший Вильям никогда не узнал, к кому эта нелестная оценка относится. — Те еще ублюдки! Никого не пожалеют — ни соратников, ни братьев. Для них имеет значение лишь соблюдение правил, которые они большей частью сами и понапридумали, и формальной благопристойности. Потому что они, ко всему прочему, еще и напыщенные болваны. И с нарушителями обходятся крайне… нехорошо. Словом, ангелу было бы приятно увидеть угрызения совести хотя бы на сцене. «Мне, кстати, тоже», — мысленно добавил Кроули и непроизвольно покосился на потолок кабинета. Вильям опять издал возглас, полный умиления и почему-то сочувствия, и Кроули удивленно моргнул на него. — Теперь я понимаю, отчего вы не открываете свои чувства! — с искренним участием сказал поэт. — Чтобы случайно не скомпрометировать его перед окружением. Кроули часто закивал. Отличная причина, и к тому же правдивая. — Они способны на настоящие мерзости. И не знают снисхождения, — с нескрываемым удовольствием добавил он. Когда тебе впервые за пять с половиной тысяч лет предоставляется отличная возможность сказать все, что думаешь — и не выслушивать при этом в очередной раз ласковых упреков про неисповедимую неисповедимость — ей надо пользоваться, в конце-то концов. — Высокомерные индюки, самоуверенные ханжи и бесчувственные подонки. Высказавшись, Кроули допил вино залпом и сразу долил себе еще. А то он как-то чересчур разволновался… — Не переживайте так, я никому не скажу, — прочувствованно сказал Вильям и, потянувшись через стол, успокаивающе похлопал Кроули по руке. — Я тоже знаком с тем, как люди бывают жестоки, и прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Хотя и ужасаюсь, когда вижу, что они даже собственную семью не щадят. Вильям опечаленно отпустил руку Кроули и налил себе ещё вина. «Люди еще ничего!» — мрачно подумал демон, едва не ляпнув этого вслух, но умудрился все-таки сдержаться. У Вильяма в голове сложилась отличная, очень удачная версия происходящего. И Кроули не собирался ее портить в порыве чрезмерной откровенности. — Благодарю, — ответил он самое нейтральное, что смог придумать, и вернулся к безопасной теме: — Так вот, леди Макбет!.. — хотя жаловаться было, конечно, приятно. Но опасно. И Кроули сюда, в конце концов, по делу пришел. Которое важно не испортить. Так что лучше про пьесу. Тем более что они уже отлично все придумали. Ангелу точно понравится.