Ангелы, демоны и музы

Среди людей популярна легенда о языке ангелов, в котором якобы нет согласных звуков. Люди не могут знать, но могут догадываться, что до создания человеческой речи языков не было вовсе, и то, чем общались тогда ангелы, наиболее точно повторяет лишь человеческая музыка. В этом смысле мелодия, на которую положили слова, с точки зрения ангелов выглядит как кино с субтитрами для слышащего человека. Однако когда речь вместе с людьми наконец появилась, оказалось, что говорить ртом, по-человечески, с неудобными согласными и так далее, для ангелов намного удобнее. Большинство из них даже не пытается больше общаться на языке, в котором для понимания важны не только звуковысотность, ритм и такт, но и эмоции, вложенные в звуки. Не так уж легко прочитать их верно, и это вызывало множество споров среди ангелов. И, возможно, именно эта особенность их общения привела в свое время (когда время еще только разрабатывалось как концепция) к самому большому спору, известному как Первая Война на Небесах, приведшая к Падению ангелов. Азирафель с самого начала собирался идти на концерт вместе с Кроули. Демон всегда был довольно легкомысленным, и в последний момент мог передумать и пойти куда-нибудь еще, если бы отправился на прием один. Азирафель все спланировал и полагал, что план у него хорош. Однако он не учел самое главное — насколько гениальную музыку напишет Антонио. Насколько она заставит полыхнуть в душе все переживания, которые ангелу обычно удавалось отставить в сторону и ощущать только те, которые не вызывали столько болезненного трепета в груди. И желаний, совершенно неуместных. Когда играла первая часть, про весну, ангелу больше всего хотелось то ли разрыдаться прямо вот так, в платок со сливами, то ли сначала перенестись в какой-нибудь чулан и разрыдаться уже там. А тут еще и Кроули вздумал расстраиваться и, кажется, даже сердиться, потому что конечно же заметил, что они с Антонио давно знакомы... Не годился ангел для тонких интриг, тут ничего не поделаешь. Все, что Азирафель мог сделать — это сначала успокоиться сам. Он попытался высказать хотя бы часть переживаний и сказал про любовь, которую ощущал. И ту правду про будущее этой музыки, которую ощущал тоже. Вторую часть, или, может, даже первую, он говорить не собирался. Ее возможно вовсе пока было нельзя облечь в слова. Ангел мог только чувствовать их и смотреть, смотреть на Кроули. Как угодно, в зеркало, искоса или напрямую, не успевая спрятать взгляд. Пытаться увидеть и понять, и ощущать всю тщетность своих попыток. Смертный и мудрый композитор был прав тогда: Кроули чувствовал, очень много, но не показывал ангелу. Не говорил ничего, а на ангельские улыбки отвечал ворчанием или кривыми усмешками. Азирафель смотрел сквозь Кроули, видел груз, который тот нес с самого Падения, старался его облегчить в меру своих сил. А отношения к себе не видел, будто не было рядом с демоном никакого ангела, и демон не относится к ангелу никак. Но это было невозможно, тоже никак. Хоть что-то, хоть какое-то отношение должно было быть! И даже не какое-то — очень глубокое и важное. Ангел едва мог дышать от острого сопереживания и печали, когда думал о том, что Кроули все-таки осмеливался открывать. Не своей внутренней сутью, которую старательно закрывал от ангельского эфирного взгляда, но своими поступками, иногда такими большими, что дыхание перехватывало. Как «Макбет», как помощь Антонио, как помощь самому ангелу, даже в ситуациях, когда это грозило демону наказанием. И ангел, конечно, не мог его принуждать показывать так, как ему, ангелу, было бы удобнее. Демон ангелу не принадлежит и может сам выбирать, кому, что и как показывать. Все это вместе рождало в Азирафеле совершенно невыразимую смесь чувств. Нежность и привязанность, восхищение этим невероятным существом. И одновременно — холодную и резкую, как удар ножа, обреченность. Она валялась ледяной глыбой где-то в сердце. Потому что… ангел мог даже сказать напрямую. Правда, мог. И точно знал, что слова не сработают или сработают совсем не так. В лучшем случае Кроули ему просто не поверит. Нельзя говорить, совсем нельзя, можно только пытаться делать, а потом снова делать. И еще делать. И опять. И еще больше. Не делал ангел только одного — старался не прикасаться к Кроули, потому что тот от этого напрягался и дергался. Ангелу хотелось, ему нравился физический контакт с Кроули, даже если Кроули его за шкирку таскал, чтобы обмануть других демонов или ангелов. Возможность дотронуться, прикоснуться — такая ценная и восхитительная, и так прекрасно, что у ангела есть тело, которое это умеет… Другие ангелы не понимали Азирафеля, а он продолжал трогать Творение всеми возможными способами, включая уши и язык, потому что его все это восхищало. Слушать музыку, написанную людьми, или пение птиц и шелест деревьев в лесу. Или ощущать ртом вкус еды. Трогать шершавый камень или теплые корешки книг. И Кроули он бы с удовольствием обнимал при встрече, но не будешь же делать что-то неприятное для другого, когда хочешь выразить любовь, верно? Поэтому ангел сдерживался, стараясь делать только то, что радует Кроули и не заставляет так нервничать. Может быть, когда-нибудь Кроули перестанет прятать то, что чувствует, и тогда ангел поймет, что можно говорить, а что нельзя. Можно будет попробовать подобрать слова. В музыке все это было… Были несказанные слова любви и робкая надежда, что когда-нибудь получится их сказать, получится выразить. Не было лишь страха, который ангел всегда подспудно ощущал и одновременно не разрешал себе ощущать, чтобы не свести с ума человеческое сознание своего тела. Об этом Азирафель не говорил Вивальди, ибо незачем… Подарок должен был быть радостным. Не должен выворачивать наизнанку всю боль и страдание, которое сейчас невольно выворачивал ангел сам в себе тем, что слушал чересчур уж внимательно не только музыку, но и себя. Что будет, если ангел скажет, а Кроули поверит? Возьмет и поверит. И ответит с такой же искренностью и страстью, с какой сердится на Всевышнюю? Что случится с ним? Ведь другие ангелы… падшие, не падшие — без разницы... Этого Азирафель тоже не говорил чудесному смертному: не все Сыновья Господа любят Творение, не все они умеют любить, не все понимают любовь. Что они сделают с Кроули, если он?.. Поэтому ангел отводил взгляд, тоже прятал, не показывал тем самым способом, которым умел показывать лучше всего — не говорил ничего. Только делал. Понимая, что делами, похоже, попросту не способен показать все, что чувствует, и это немного облегчало положение: можно было выражать любовь и не бояться быть услышанным. А потом, когда ангел в очередной раз что-то делал, то сразу ощущал ту же роковую обреченность, которая навалилась на него, пока играла музыка. Потому что Кроули не понимал до конца, и его это иногда мучило. Мучения эти Азирафель ощущал всегда, как только они появлялись, и старался разделить, но не всегда получалось. И тогда они еще сильней отягощали ношу Падшего ангела, и Азирафелю тоже делалось хуже. Но ангел не мог молчать совсем, иначе не смог бы существовать, как человек, что сейчас играл на скрипке, перестал бы быть, если бы больше не записывал музыку, звучащую у него в голове. Ничего нельзя сделать, чтобы прекратилось терзание, можно только уповать на Господа и ждать. И, может быть, пробовать показывать чуть больше и не прятать так упорно улыбку, когда совсем уже невыносимо скрывать и лгать. Поэтому когда острое переживание схлынуло — в большой степени благодаря винограду от Кроули — ангел постарался ему улыбнуться. И продолжил улыбаться грому и грозе, которые тот устроил. И грому, и грозе, которые устроил Антонио в музыке. Любящий взгляд на Творение Господне — вот что было в музыке. На все Творение. У Антонио был замечательный любящий взгляд, и его душа светилась сейчас, когда ей не мешало уныние. — Хорошо, что у него появились друзья, — невпопад сообщил Азирафель то, о чем тоже подумал еще когда они только пришли на прием. Смертный так переживал, что у него нет никого близкого. А теперь близкий был, и даже двое, такие славные девочки, обе. Азирафель с сочувствием смотрел в ближайшее будущее этих душ. Люди часто не понимают привязанностей, то есть, понимают, но как-то странно. Должно быть, ангелы и демоны их понимают не лучше. Азирафель с горечью усмехнулся, еще раз представив реакцию обеих контор, если бы они узнали про их отношения. Даже про ту небольшую часть, которую они оба осмеливаются высказывать вслух. На столь удивительные неожиданности ангелы Господни отвечают огнем — Содом и Гоморра тому примером. — Что забавно… это наши постарались, — задумчиво ответил Кроули, поболтав вино в бокале. И уже совсем не так задумчиво, с откровенным недовольством, вынес оценку: — Кретины. С самого начала было понятно, что ничего не получится… Точнее, получится совсем не то, что планировалось. Зато смертные кретины с удовольствием поверят, что у наших все получилось. Впрочем, для этого можно было не делать вовсе ничего, люди сами, безо всякой помощи, способны досочинять премерзкие небылицы к чему угодно. Он недовольно скривился, оглядев публику, которая теперь, после совместного представления Антонио и Кроули, подобралась и старательно вслушивалась в осенний сонет. Азирафель опять улыбнулся. В этих словах Кроули отлично слышалась его симпатия к Антонио. Хотя наверняка скажи ангел ему о своих впечатлениях, он начнет ворчать еще и на ангела. Пожалуй, Азирафель не готов пока выносить его манеру выражать словами хорошее отношение, поэтому лучше найти другие слова. Не «ты так добр» — уж точно. — Люди так делают, — согласился Азирафель и задумчиво пробормотал под нос: — И не только люди… — вспомнив незадачливого демоненка, который исчез уже столетие назад. Тот тоже с чего-то решил, что у него получилось. Вот интересно, того демона ангелу легко удалось убедить, что его намерения встретят понимание. А с Кроули постоянно не получается. Что же ангел делает не так? Азирафель озадаченно нахмурился, уставясь на свой бокал. — Кретины так делают, не важно, смертные они или бессмертные, — проворчал Кроули в ответ, впившись взглядом в сестер Жиро. Очень таким… проницательным взглядом, который Азирафель ясно ощущал, ему даже не нужно было видеть глаза Кроули через очки, чтобы знать, как тот смотрит. Они обе сейчас, когда снова заиграла музыка, смотрели на сцену, завороженно, вслушиваясь в музыку. И так же обеспокоенно, как недавно смотрел сам Азирафель. — Кому вообще в голову взбрело, что оперная певица — это неприлично? Почему именно певица?.. Танцовщицы хотя бы ногами машут... — тем временем озадаченно поинтересовался Кроули и отвернулся от сестер, переведя взгляд на сцену и на Антонио. — Наверно, потому что им обычно много людей дарят цветы и внимание, — обстоятельно ответил Азирафель. — А кретины, как ты говоришь, могут это неверно истолковывать. Немного подумав над задачкой, которую подкинул Кроули, он добавил: — Думаю, это необоснованные собственнические чувства и ревность. Они видят, что на сцене она показывает чувства, всем сразу показывает. Но они считают, что это только для них, — Азирафель говорил и невольно растерянно покосился на Кроули. А что если?.. Что если Кроули тоже видит, как Азирафель показывает свою любовь ко всему Творению и Господу, и как-то превратно толкует? Не так, как «кретины», очевидно, но тоже как-то… Ангел нахмурился и решительно отстранился от этой слишком сложной сейчас мысли. Даже если и так, Кроули никогда не поделится, и над этой загадкой придется подумать подольше, чем над мотивами смертных. Поэтому ангел вслушался в музыку и расплылся в смущенной улыбке. Шла осень. Музыка про сбор урожая, душистые яблоки и апельсины. И еще про ангелов, которые появляются посреди молитвы с неожиданными предложениями. — Еще зависть. Возможно, именно она в первую очередь, — внезапно после долгой паузы вставил Кроули, сбив Азирафеля с размышлений о музыке. И, тут же резко сменив тему, добавил: — Осень тоже отличная. Он постарался… заметно больше, чем обычно. Азирафель не удержал тёплую улыбку, посмотрев на Кроули в ответ. — А ещё она очень честная. Вся музыка. — Должно же в губернаторской резиденции быть что-то честное, хотя бы иногда, — обычным своим ворчливым тоном ответил Кроули, наморщив нос. — Хорошая альтернатива политике. Когда началась «Зима», Азирафель снова замер, постаравшись отвернуться от Кроули и смотреть, например на скрипку у Антонио в руках. Музыка и правда была невыносимо честной. Такой, каким ангел быть никогда не решался. В ней, конечно же, была зима. Искрилась метелью, обещала смертным праздник Рождества, скользила коньками по катку и звенела бубенцами тройки на санях. Все это было очень понятным. Но Азирафель слышал больше. Так же, как в ворчании Кроули или в выражении лица, с которым тот смотрел на небо. Слышал все тревожное, яростное и одновременно полное радости просто от того, что жизнь Творения, конечная и яркая, продолжается. Эта часть больше всего была про Кроули, каким его увидел по рассказу Азирафеля композитор. И это было невыносимо точно. И больно оттого, что нельзя было стать таким же честным. Словом, ангел старательно не смотрел на Кроули, поэтому далеко не сразу заметил, что тот смотрит на него — уже на второй половине последней, самой пронзительной части. Демон тоже делал это не прямо, уставившись в зеркало, как раньше Азирафель. И, увидев, что ангел скосил на него взгляд, резко встрепенулся и отвернулся к сцене. Одновременно со взвившейся вверх скрипкой, будто это она привлекла его внимание и Азирафель был тут вовсе ни при чем. Дождь, вызванный Кроули, закончился так же внезапно, как и начался, тучи разбежались, и теперь через узкую щель в портьере падал тонкий ярко-желтый луч, прямо на Кроули. Резко очерчивал его длинноносый профиль, который в полумраке казался почти черным. Только вино в бокале, которого опять незаметно прибавилось, как и у Азирафеля, просвечивало темно-красным. А волосы светились огненно-рыжим. Париков Кроули не носил, называя их «утомительными», а про пудру для волос лет десять назад ворчливо заявил ангелу: «Я тогда стану слишком похож на тебя». — Эта мне понравилась больше всего, — негромко сказал Азирафель, когда последние аккорды четвёртой части отгремели. — А тебе как? И он повернулся к Кроули с, как он надеялся, совсем обыденным видом. — Прекрасно, — отвесил Кроули неожиданно громкий для себя комплимент, причем очень довольным тоном, а потом обернулся к ангелу и удивленно поднял бровь. Видимо, обыденный вид у Азирафеля все-таки не очень получился. — Ну, не делай такое лицо! Там потом снова весна наступит. Всегда наступает, — небрежно-ироничным тоном сказал он и усмехнулся. Публика ровно в этот момент разразилась положенными овациями, и Кроули снова отвернулся к сцене, вместо аподисментов отсалютовав Антонио полупустым бокалом. Тот в ответ расплылся в улыбке, а потом улыбнулся еще шире, когда обе сестры Жиро, и Анна, и Паулина, побежали к сцене, поздравлять его лично. Азирафель двумя большими глотками допил свое вино и отправил бокал в небытие. Подумав над словами Кроули, он решил, что пусть лицо как-нибудь само. Кажется, он немного устал скрывать эмоции за этот неполный час. Надо же было так с планом ошибиться! Мог и предвидеть эту проблему. И еще одну — говорить с Антонио как всегда, на латыни, довольно странно и будет выглядеть подозрительно. Кроули и так что-то подозревает, а Антонио может и выдать нечаянно. Хотя имя своей человеческой легенды Азирафель ему говорил, но не факт, что Антонио его помнит, потому что никогда так к ангелу не обращался. — Подойдем тоже? — неуверенно спросил он. — Правда, тебе придется мне переводить, видимо… Или иди один… Демон уставился на него с иронично-изумленным видом, снова подняв бровь, а потом весело спросил: — А до этого ты с ним на каком языке общался? Пойдем уже! — кивнул в сторону сцены и, не дожидаясь ответа, решительно к ней направился своей невообразимой походкой, выразительно чернея на фоне остальной пестрой публики. Ангел смущенно последовал за ним. Отвечать что-то в духе: «Я с ним не общался», — явно было излишне. Некоторые из присутствующих откровенно косились на Антонио и сестер Жиро, которые что-то ему радостно щебетали — и перешептывались, тоже вовсе не скрываясь. Но полушепотом итальянского Азирафель разобрать совсем не мог, даже в общих чертах. И не был уверен, что хочет разбирать и знать все это. Зато Кроули, по всему, слышал и понимал прекрасно. Потому что внезапно, пройдя всего несколько шагов, замер возле одного из гостей, резко к нему развернулся и довольно громко и внятно, так что ангел все прекрасно разобрал, воскликнул: — Соблюдать видимость приличий! — очень ехидным тоном, а потом еще ехиднее добавил: — Синьорина Жиро явно нуждается в ваших бесценных советах на эту тему! — отпил из бокала, наклонился ниже и тоже сказал что-то шепотом. Нечто такое, отчего собеседник немедля побледнел, а на лбу у него выступила испарина. Кроули немедля широко улыбнулся, очень лучезарной и очень наигранной улыбкой и, ничего больше не сказав, пошел дальше, в сторону Антонио. Ангел шел рядом с ним и радовался, что не придет хвалить композитора за его великий труд с печальным лицом. Потому что теперь он улыбался из-за того, что сделал Кроули. Должно быть, демон поистине демонически увидел какой-то грех на душе этого сплетника и указал на него. Вглядываться в грешника ангелу не хотелось, поэтому он вполголоса спросил: — Что он натворил? — продолжая довольно улыбаться демону. — А, я ему предложил, раз уж он такой любитель советов по соблюдению видимости приличий, — невозмутимо ответил Кроули, улыбка которого теперь сделалась откровенно ядовитой, — порекомендовать синьорине Жиро ту же повитуху, к которой он свою любовницу отправил вытравливать плод. Пусть теперь думает, кому еще я об этом расскажу. Никому, конечно, но он-то об этом не знает. О, этот невыносимый, бесконечный ужас ожидания неминуемого позора… Азирафель поморщился и его аж в дрожь бросило от брезгливости. Его всегда удивляло, как люди могут всего несколькими сказанными фразами совершить сразу несколько настолько тяжелых грехов… Может быть, эту душу и можно было бы спасти, но ангел точно не хотел бы этим заниматься. — Да, пусть будет хотя бы ужас… на раскаяние он явно не способен, — пробормотал Азирафель, все-таки мельком заглянув в душу мерзкого сплетника, чтобы подтвердить свои ощущения. Посмотрев же, вздохнул и выбросил его из головы. Антонио уже улыбался им до ушей, собираясь приветствовать. — Ave, pater Antonius! — успел Кроули поприветствовать первым, безошибочно определив, на каком языке они до этого общались, и уставился на обоих с любопытством, ожидая реакции. Ангел смутился так сильно, что у него запылали щеки, и умоляюще уставился на Антонио. Тот заулыбался еще шире и радостнее и сделался на вид еще счастливее, чем был, и Азирафель вздохнул со смиренной печалью, догадавшись, что сейчас будет. Двое рыжих любителей пошутить и пошалить — это слишком много для одного наивного ангела. Что ж, будет ему воздаяние за ложь лучшему другу и заодно за давнюю ложь отцу Антонио по поводу «другого ангела». — Здравствуйте, — ответил он так же на латыни, протягивая руку для рукопожатия. — Почтенный господин Фелл мне рассказывал о вас. Вы, должно быть, господин Кроули? — Рассказывал, ну надо же! — притворно изумился Кроули, пожимая протянутую руку. — Ужасно любопытно, что именно. Надеюсь, хорошее, — последнее слово он произнес с очень выразительной иронией. — Тебе бы не понравилось, — пробурчал под нос Азирафель, а Антонио выразительно закивал. — Только хорошее. И очень, очень впечатляющее. Я бы даже сказал, грандиозное. Ангел вытаращился на них обоих. Возможно, красным теперь было не только лицо, но и весь ангел целиком. Но Азирафель готов был перенести это испытание достойно, насколько это вообще было возможно. — Дьявольски впечатляющее? — все тем же ироничным тоном уточнил Кроули, покосившись на ангела. И нарочито небрежно добавил: — Впрочем, вряд ли про меня можно рассказать что-то настолько грандиозное, как ваши четыре концерта. Вот это было действительно впечатляюще. — Большое спасибо, я очень рад, что вам понравилось, — посерьезнев, ответил Антонио. — Это и правда было потрясающе, — негромко вставил Азирафель. — Совершенно великолепно. Божественно. Антонио повернулся к Азирафелю с самым растроганным видом. — Ну что вы, я, грешный раб Божий, не заслуживаю таких слов. — Да перестаньте, по-настоящему грешный раб Божий сидит вон там, в пятом ряду, — ответил Кроули, повернувшись к тому самому сплетнику, о котором Азирафель уже успел счастливо забыть. Демон снова расплылся в ядовитой улыбке и отсалютовал бокалом, отчего несчастный вздрогнул и побледнел с новой силой. — Во-он тот, у которого лицо под цвет парика… или парик под цвет лица. — Пьетро?.. — изумился Антонио, подняв брови. — Нет, он, конечно, не самый приятный человек, но что?.. — Врет много, — ответил Кроули, не дождавшись окончания вопроса. — Я с ним пообщался, и мне совершенно не понравилось. Вы — куда более приятный собеседник. Так что не скромничайте. — Пьетро — совершенно безнадежный случай, — подтвердил Азирафель, потому что Антонио сделался очень озадаченным и явно не понимал, что ему думать и делать по поводу слов демона. То ли радоваться, что тот находит его приятным собеседником, то ли начинать выкладывать всю правду про quattro stagioni, пока Кроули не решил, что Антонио слишком много врет. — Да спасёт его Господь, в таком случае, — наконец огорченно проговорил Антонио. — Кстати, возьмите, — ангел протянул Антонио персик. — Вы только что здорово потрудились, поешьте, маэстро. Кроули наблюдал за их диалогом, с любопытством подняв брови и переводя взгляд с одного на другого. С появлением персика он весело усмехнулся и, ничуть не смущаясь, прокомментировал: — У губернатора отвратительно кормят, по меньшей мере, во время домашних концертов, — а в пальцах у него обнаружилась черная маслина, которую он ловким движением закинул в рот и запил вином. — Приходится заботиться обо всем самостоятельно. Антонио внимательно проследил за этим зрелищем, а потом, спохватившись, взял у Азирафеля персик и благодарно улыбнулся. — О, спасибо! И я с радостью предложу вам сегодня поужинать вместе со мной. Вы ведь не откажетесь?.. — он просительно уставился на ангела, перед этим покосившись на Кроули. — Между прочим, я тебе должен ужин, — вставил тот и тоже уставился на ангела, но скорее вопросительно. Азирафель совсем растерялся под этими двумя взглядами, потому что только теперь окончательно осознал, насколько прозрачен его наивный обман для Кроули. Но тот, вроде бы, не сердился. Это Азирафеля отчего-то вогнало в счастливый ступор, и он уставился на демона завороженно, все ещё не в силах хоть как-то контролировать свое лицо. — Ужин? Какой ужин? — удивился он, потому что и правда сейчас не понимал, о чем говорит Кроули. — Тот самый, ради которого ты меня в Мантую потащил, — ответил тот, на удивление, вовсе не ворчливо, а очень даже весело, и улыбнулся. Но ангел все равно удивлённо округлил глаза и в очередной раз смутился. Паршивый из него вышел интриган, а Кроули был слишком великодушен, как всегда. Но говорить это ему было нельзя, чтоб настроение не портить, и ангел решил дальше смущенно молчать. — В общем, с вас, отец Антонио, место, — продолжал тем временем Кроули, — а с меня — ужин. Но можете заплатить за себя отдельно, во избежание двусмысленных ситуаций, — предложил Кроули, улыбнувшись еще шире. Отец Антонио улыбался и без того, и притом очень лучезарно, а на последней фразе запрокинул голову назад и весело рассмеялся, так что ангел с облегчением вздохнул. Он успел запереживать, что отец Антонио не оценит шутки о продаже души, хотя сам успел расплыться в усмешке. Потому что шутка и правда была смешная: демон столько раз платил за ангела в ресторанах, что будь это опасно, ангел давно бы уже пал. — Сомневаюсь, что в сомнительной ситуации вы бы стали предлагать мне отбивную, — отсмеявшись, ответил он. — Да, фокус с едой в первый и последний раз сработал очень давно, да и то с женщиной, — невозмутимо ответил Кроули, а потом сунул в руки Антонио вместе с персиком красное яблоко и направился к дверям, с самым довольным и беззаботным видом. — Это яблоко из какого-то сада недалеко от Кардифа. Не из того сада. Из середины одиннадцатого века примерно, — поспешил Азирафель успокоить Антонио, который изучал яблоко задумчиво и внимательно, пока они оба шли следом за довольным демоном. Антонио поправил футляр со скрипкой подмышкой и, снова заулыбавшись, уставился на яблоко еще пристальнее, а потом так же — на персик. — А он… откуда? — с почти детским любопытством и задором спросил Антонио, и ангел умиленно улыбнулся. — О, он из Китая. Был один замечательно солнечный год, я постоянно таскаю оттуда персики. Их там еще много. Антонио еще некоторое время с плохо скрываемым восхищением смотрел на персик и яблоко, а потом поднял на Азирафеля взгляд, светящийся искренней радостью, и совсем тихо, чтобы идущий впереди Кроули не услышал, сказал: — У вас удивительный друг. Это как… яблоко и персик из прошлого. Невозможно, но вот они, у меня в руках. И он тоже… существует. Спасибо, что я об этом знаю. — Это самое малое, чем я могу отплатить, — очень серьезно сказал Азирафель. — Быть с вами честным, насколько возможно… и невозможно. Ваши четыре концерта — в них все. Спасибо вам большое за них. — Главное — их будут любить ангелы. И еще один… другой ангел, — ответил Антонио, в очередной раз улыбнулся и с громким хрустом откусил яблоко.