О, ты не друг. Нет, ты мне никто. Daughter ‘Home’ Мои дни проходят как в тумане, пытаясь забыть тебя, малыш, я иду на попятную. Мне придётся всю жизнь оставаться под кайфом, чтобы забыть, что я скучаю по тебе. Tove Lo ‘Habits’
В Майами стояла прекрасная даже для февраля погода. Температура уверенно переваливала за 25 градусов, на небе не было ни облачка, и почти все время я проводила на берегу, развалившись на шезлонге и почитывая книгу. Две пропущенных недели учебы однозначно мне аукнутся, но думать об этом совсем не хотелось. Не сейчас. Первая половина нашего внезапного отпуска позади, и я со страхом ожидаю окончания второй. Меня уже ждет светлая квартира в Верхнем Вест-Сайде, именно там, где хотела мама — спасибо Джине, — и в Чайнатаун мне нужно будет вернуться лишь за парой вещей. Один раз. Последний. Стелла звонит очень часто. Но не злорадствует, как ни странно, за что я ей безмерно благодарна. Мы планируем, чем займемся после моего приезда, куда сходим. В этом списке нет Бруклинского ботанического сада, Публичной библиотеки и Рокфеллер-центра. — Та-ак, фото на память! — Тетушка подбегает ко мне, песок мелкими брызгами осыпается вокруг ее ног. Она включает фронтальную камеру, я широко улыбаюсь. Вечером мы ужинаем в ресторане с видом на океан. Шум накатывающих волн даже лучше, чем самая прекрасная фортепианная композиция. Хочется слушать, слушать, слушать, что говорит тебе темно-синий океанский простор. Наконец, приходит время уезжать. Визит в старую квартиру меня уже совсем не страшит. Я осмелела настолько, что готова зайти к Наде и сказать, что обязательно буду к ней приходить. И это не ложь, я действительно буду. Трехчасовой перелет, и вот я дома. Недолго сижу в квартире Джины — нечего тянуть. Чайнатаун будто воспрял в преддверии весны: улицы кажутся чище, а воздух свежее. Осматриваю Малберри, которая полгода была такой родной. На противоположной стороне улицы замечаю группу беседующих парней. Один из них, увидев меня возле дверей дома, резко отворачивается и вытаскивает из кармана телефон. Я терпеливо жду, пока он закончит докладывать. Когда он поворачивается и вновь смотрит на меня, я качаю головой и грожу указательным пальцем. Парень нервно озирается по сторонам, не зная, куда деваться. Но я не злюсь, мне смешно. Все вещи перевезены без моего участия — еще раз спасибо тетушке, которая это все устроила. Вздохнув, я ложусь на диван и вытягиваю ноги. Этого не избежать, так что подождем. Спустя восемь минут в дверь стучат. — Открыто. — Мой голос звучит бодро, и это дополнительно придает уверенности. Я слышу, как распахивается дверь. Слышу несколько тихих шагов, шелест одежды. Краем глаза я замечаю, что на нем черная кожаная куртка, и заставляю себя посмотреть в другой угол. Мне нельзя его видеть, иначе все стены, которые я упорно возводила две недели, рухнут вмиг. — Привет. — Мне стыдно признать, но я так сильно соскучилась по его голосу, что внутри у меня больно, словно грудная клетка резко сжалась. — Привет. — Ты не предупредила, что уедешь. Не ответила ни на один звонок. — Он глубоко вздыхает. — Да. Шортер переступает с ноги на ногу. Явно не такой ответ он ожидал услышать, но я не могу предложить ничего лучше. Нужно свести к минимуму длину фраз. Потом он задает вопрос, который совершенно выбивает меня из колеи: — Теперь ты ненавидишь меня? — Впервые слышу неуверенность в его голосе. Внутри меня пышными фиолетовыми цветами разрастается нежность. И жалость. И любовь. Она заполняет все пространство и мешает дышать. Все, что мне остается — это слезы. Роса на этих цветах. Но мне нельзя плакать, иначе все полетит к чертям. — Нет. Конечно, нет. Что ты такое говоришь? — К концу фразы голос становится все тише — цветочной росе почти удается пролиться из моих глаз. — Но мы не можем быть вместе. — Я знаю. Все время знал. Это, наверное, было эгоистично… — Я прямо слышу, как он проводит рукой по своим волосам, ерошит их. — Не хотел говорить тебе, потому что это был бы конец. Думал, раз уж он неизбежен, то лучше пусть позже, чем раньше. — Да. Хорошо, что позже… Мои слова — какое-то блеклое эхо. Совсем не то, что я хочу сказать. Он чувствует какую-то надежду в моей бледной реплике, поэтому спрашивает: — Эби, нам не обязательно расставаться. Я обещаю, тебя никто не тронет. Я не позволю. То, какая сила звенит в этих словах, заставляет меня мелко задрожать. Кровь стучит в ушах, внутренности перемешались. Я хочу что-то сказать, что-то важное, не менее сильное, но вместо этого произношу: — Ты убивал людей? Вопрос, кажется, образовался сразу на языке в обход мозга. — Да. — Его голос звучит твердо и уверенно, но я чувствую каплю безнадежности. Он знает: я выбросила козырь, которому он ничего не может противопоставить. — Много? — О боже, зачем я это делаю! Он молчит. Господи, неужели настолько много? — Не говори. — Я зажмуриваюсь. Это он убил напавшего на меня мужика, я знаю это наверняка, но сейчас это не кажется важным. Гораздо позже я узнаю, что тот боров сидел за изнасилование и грабеж. Гораздо позже я узнаю, что насильники часто пытаются повторить попытку изнасилования и снова преследуют своих жертв. Гораздо позже я узнаю: когда ради тебя готовы убить, это дорогого стоит. Но сейчас… К горлу подкатывала тошнота. Две картинки — на первой Шортер украдкой срезает для меня самую красивую розу в ботаническом саду, и я прячу ее под пальто, у сердца, на второй — перерезает горло этому борову — никак не могут сложиться в одну. Вспоминается цитата из одной книги: «Странно, как много можно знать о человеке и в то же время не знать ничего. И надеяться, что когда-нибудь доберешься до сути». — Я никогда не убивал просто так. Умом я понимаю это, но в голове бьется бесконечное «убийства, убийства, убийства…». — Я или защищался, или… — Наверняка он хочет сказать «… мочил плохих парней», но в данных обстоятельствах он вряд ли может причислять себя к хорошим. Как ни странно, я не испытываю к нему ни отвращения, ни страха. Он никогда меня не обидит — это истина. Я уверена в нем даже, наверное, больше, чем в самой себе. Главная причина, по которой мы не можем быть вместе — не бегство от облав, перестрелки, дым, кровь, страх смерти. Из-за этого я бросила Лианга, но теперь мне это кажется такой мелочью. С Шортером все по-другому: я готова нарушать закон, бежать, стрелять и бить, потому что мои чувства к нему сильнее, чем казалось раньше. Я знаю, что он готов по максимуму оградить меня от этого. В отличие от Лианга, он будет беречь меня и не впутывать. Проблема в том, что я стану его слабостью, уязвимостью. Его могут шантажировать, похитив меня, пытать меня на его глазах, заставляя страдать, и все в этом роде. Или — самое ужасное — он может спасти меня от гибели ценой собственной жизни. Мысль о том, что из-за меня ему может быть больно, причиняет мне почти физические муки. Нет уж. Пусть сосредоточится на собственной безопасности. Защищать нас обоих — это слишком для него одного. Пускай думает, что он противен мне из-за того, кто он есть. Так будет лучше для всех. Ему не нужно знать, насколько глубоко забрался он в мое сердце, насколько я влюблена в него, насколько больно мне сейчас отталкивать его этими словами: — Неважно. Так или иначе, все кончено. Я сама не верю, что произнесла это вслух. Шортер молча застыл за моей спиной. Наконец, он произносит: — Ты увезла вещи. — Да. Квартира уже выставлена на продажу. Сейчас заберу кое-что, зайду попрощаться к Наде — и все. — Последнее слово будто повисает в воздухе. Я почти чувствую, как огромные черные буквы расширяются, заполняя пространство вокруг нас. Он резко вдыхает сквозь стиснутые зубы. — Слушай, Эби, мы вполне можем быть друзьями. Это неправильно, я должна обрезать все нити до одной, но эту, самую хилую и тоненькую, я оставляю, цепляюсь за нее, словно она — моя последняя надежда всплыть на поверхность, и говорю: — Да, конечно. — Получается так, словно я только и ждала, когда он это скажет — преувеличенно бодро. Шортер молчит несколько секунд. Затем с недоверием в голосе спрашивает: — Правда? — Правда, Шортер. Значит, друзья? — Я встаю с дивана и поворачиваюсь к нему. Нахожу в себе силы посмотреть ему в лицо и улыбнуться. Он кивает, на его лице тоже появляется неуверенная улыбка. В таких случаях, наверное, принято пожимать друг другу руки, стукаться кулачками или что-нибудь наподобие этого, но мы просто стоим, и неловкость возрастает. — Ладно. Еще увидимся. — Он засовывает руки в карманы и делает шаг по направлению к входной двери. — Береги себя, Эби. — И ты себя, пожалуйста, береги. В моем голосе явственно сквозит забота, я и не пытаюсь скрыть ее, так что парень резко оборачивается, затем спустя секунду покидает мою квартиру. Никакие мы не друзья. Мы никто. Обеими ладонями я закрываю рот, чтобы не заплакать, и прислоняюсь спиной к входной двери.***
Надя листает за прилавком какой-то толстый талмуд, и поднимает сосредоточенное лицо, лишь когда я подхожу вплотную. — Привет, — здороваюсь я. — Здравствуй. — Она невесомо улыбается, как обычно, и откладывает книгу. — Слышала, ты переезжаешь. — Ну да. Чайнатаун недавно нанес мне решающий удар и одержал безоговорочную победу со счетом три-ноль. Пора проигравшей стороне покинуть поле боя. — Я легкомысленно пожимаю плечами. Но Надя не улыбается моей иронии. Она качает головой. — Я говорила ему, чем это закончится. Но он все тянул… — Так вот что ты ему сказала, когда впервые увидела нас вместе. А я все ломала голову… Девушка кивает и опускает взгляд на прилавок. — Надя, все нормально. Мы расстались друзьями, чему я очень рада. «У твоего брата золотое сердце, — хочется добавить мне, — и я люблю его всей душой, но мне нельзя остаться». — Эби, пойми кое-что. — Ее взгляд прямой и твердый. — Банды — это не столько чья-то прихоть, сколько способ выжить. Я не хочу над этим задумываться. Это все равно, что бульдозером пройтись по свежим стенам, которые я возвела между ним и мной. Вместо этого, повинуясь неожиданному порыву, я обнимаю Надю. Она вздыхает. — Обещай иногда заходить. — Конечно. Я ведь еще не испытала караоке. — Девушка усмехается, и я тоже. Я выхожу из ресторана с ощущением легкости. Когда-нибудь все обязательно наладится.